В Суоми

Вряд ли можно найти в какой-нибудь другой стране такой большой процент населения, объединенного спортивными организациями, которые, кстати сказать, имеют не только клубы, специальные спортивные гимнастические залы, корты, бассейны, но и школы.

Под влиянием буржуазных спортивных организаций, уверяющих всех, что спорт — вне партий, находится еще и сейчас много рабочей молодежи и детей рабочих. В тридцатые же годы влияние этих организаций было гораздо сильнее. Коммунисты же и многие левые находились или в подполье или в тюрьмах, поэтому социал-демократам легко было захватить руководящие посты в рабочих спортивных союзах. И тем не менее для очень многих будущих активных деятелей пролетариата спортивные клубы были как бы первой ступенькой, дверью, через которую они приходили в революционное движение.

Отец Кууно разрешил мальчику, тогда еще не разбиравшемуся в политике, заниматься футболом или атлетикой только в рабочем спортивном клубе. Здесь начиналась его закалка — не только как спортсмена.

Кууно мечтал окончить среднюю школу, а затем — вуз. Но ведь если в семилетке обучение бесплатное, то за учение в следующих трех классах, окончание которых давало право поступления в вуз, надо было платить.

За два года работы на заводе Кууно приобрел не только квалификацию — разряд младшего токаря, но, из недели в неделю, из месяца в месяц отказывая себе во всех удовольствиях и даже в насущно необходимом, ему удалось скопить сумму, достаточную для окончания гимназии.

Когда осенью Кууно покинул завод и снова стал школьником, высшая отметка его прыжка достигала 170 сантиметров.

Это была для него сумасшедшая зима. Он не пропускал ни одного дня без тренировки.

К весне, сбавив вес на полпуда, прыгал уже на шестнадцать сантиметров выше, чем осенью, — 186 сантиметров. При этом за один учебный год он сдал экзамены за два класса гимназии.

* * *

Мы ходили по городу с Хонканеном, отыскивая комнату, и по пути он рассказывал мне историю своей жизни и перипетии далеко не спортивной борьбы в недрах спортивных организаций.

Следующий адрес оказался счастливым. На площадку четвертого этажа, куда нас поднял лифт, выходили две двери. Но квартира-то была одна — сдающаяся хозяевами комната имела отдельный выход. Комнатка крохотная, поставишь кровать, столик — и повернуться трудно. Окно выходит в типичный городской, неуютный двор. Но цена, которую запросил хозяин (уступив с десяти до восьми тысяч марок за месяц), была сходная, а близость к парламенту и особенно отдельный выход решили дело. Задаток перешел из рук в руки, и через десять минут, продолжая беседу, мы уже сидели за столиком в кафе «Примула».

…Студенческие экзамены студенческими экзаменами, но вместо вуза двадцатилетний Кууно осенью сорок первого года попал в армию. Фронт на северном берегу Свири. Его часть была расположена в деревне Комаровичи…

Я был в то время на южном берегу Свири, в Седьмой отдельной армии.

— Почти что рядом!

— Как хорошо, что вы встретились сейчас, а не тогда! — засмеялся Эса Хейккиля, отлично говоривший по-русски. Когда Кууно или мне не хватало слов, он помогал нам столковаться друг с другом.

Свирь. Помню, притаившись за высокой смолистой сосной, мы старались разглядеть, что делается на другом берегу реки. Но ничего не смогли увидеть, кроме кольев и нескольких рядов колючей проволоки. Однако мы отлично знали, что там есть укрепления.

Густой смешанный лес на северном, песчаном берегу Свири подступал чуть ли не к самой реке, настойчиво катившей свои быстрые воды к уже близкой отсюда Ладоге. Река казалась безлюдной и пустынной, и только одно, неведомо откуда взявшееся бревно, медленно поворачиваясь, плыло по течению.

«Вот, — сказал мне разведчик-гвардеец Володя Немчинок, — бревно это пройдет в Ладожское озеро, и Нева принесет его в Ленинград».

Над Ленинградом царила такая же белая ночь, как и здесь, на Свири. Но над лесами, озерами, болотами, заливными лугами белая ночь скоро растворилась, истаяла, и тогда началась трехчасовая артиллерийская подготовке к переправе, подготовка, которую можно сравнить лишь с вулканическим извержением.

Солдаты-гвардейцы бегом несли к берегу дощатые плоскодонки. Больше месяца они сшивали их в лесных чащах. К бортам были прибиты источавшие смолу ручки, чтобы легче, одним рывком, можно было доставить плоскодонки к воде.

Нет. Не забыть никогда того июньского утра 1944 года, когда мы форсировали Свирь, — ни дорожной пыли, закрывшей солнце, ни очередей автоматов «Суоми», которыми встречали нас оставленные в лесу для прикрытия отхода финские автоматчики.

К вечеру пошел дождь. Тяжелые капли стекали по металлическим каскам, поблескивали на плоских штыках. Плащ-палатки коробились от влаги.

Но тогда, в июне 1944 года, придя в Комаровичи, мы уже не могли бы встретиться с Кууно, потому что в те дни он был далеко от Свири.

Из Комаровичей его отправили в офицерскую школу, и выпущен он был из нее фендриком, то есть младшим лейтенантом.

Зная о гимнастических успехах Кууно, его отправили в спортивный лагерь полка, затем дивизии, а затем фронта…

Отец и друзья отца и раньше говорили Кууно, что война эта несправедливая, что она нужна фабрикантам и вредна рабочему классу.

— Вскоре я и сам понял это. Даже те парни, у которых отцы не такие, как мой, тоже начали постепенно соображать, — рассказывает Хонканен и вдруг, перебивая себя, спрашивает: — Вы читали роман Вяйне Линна «Неизвестный солдат»? Там этот процесс отрезвления хорошо показан.

И поэтому, когда после болезни Кууно был назначен офицером, начальником команд, работавших на медных рудниках вблизи Тампере, он по тем временам оказался слишком либеральным начальником.

Рабочие на рудниках хорошо запомнили этого безусого офицера с отличной выправкой, но совсем не похожего на тех воинственных фендриков, которые считали чуть ли не изменником каждого, кто не был уверен в том, что финская армия дойдет до Урала.

Некоторые рабочие медного рудника сейчас, отдавая ему на выборах свои голоса, вспоминали о том времени:

— Мы и тогда подозревали, что ты свой парень!

Но коммунистом тогда он еще не был. И если в Союз демократической молодежи Кууно вступил сразу после войны, то партийцем сделался лишь в 1950 году, когда ему исполнилось двадцать восемь лет.

Но в дни войны этот молодой офицер больше думал о мире, чем о войне; по-своему готовясь к мирной жизни, верный мечте сочетать высшее образование со спортивными рекордами, он копил деньги на учебу.

Теперь уже не крысы помогли, а курево. Он — некурящий, но в воинский офицерский паек входили сигареты, не меньше пачки в день. Тем, кто не курил, выдавали стоимость сигарет деньгами, которые Кууно откладывал на учебу. Кое-какие суммы урывал он и от жалованья. Денег накопилось столько, что их хватило на первый год учебы в Институте физической культуры при Хельсинкском университете, откуда выходили теоретики и инструкторы спорта, учителя гимнастики в лицеях.