В тебе моя жизнь...

Скоро из тела Марины на простыни вдруг хлынули воды и кровь, перепачкав простыни, саму роженицу и рубашку и жилет доктора. При этом девушки, помогавшие ныне доктору, вскрикнули от неожиданности, и Марина приподнялась, почувствовав неладное. Увидев, что она сама и вся постель — ярко-красная от крови, что вылилась из нее, она вся сжалась от ужаса. Нервы ее не выдержали более, она провалилась в спасительную для нее ныне темноту.

Остальное для Марины прошло будто во сне. Окружающая ее обстановка расплывалась перед глазами, а голоса в комнате доносились приглушенно, словно из другой комнаты. Единственный звук, который она различила довольно ясно, который прорезал ее сознание, был голос господина Арендта:

— Ребенок! Возьмите ребенка!

Марина хотела приподняться, чтобы взглянуть на свое дитя, но сил сделать это у нее совсем не было, и она только повернула голову на звук голоса господина Арендта. Она успела увидеть, как доктор быстро переложил ребенка в подставленную пеленку, передал на руки одной из девушек, заметила маленькую темную головку, перепачканную в крови. Почему он не плачет? Почему ребенок не плачет? Марина попыталась схватить Таню, подносящую к ее губам холодный лед, чтобы те не пересыхали так быстро, за руку, но промахнулась, ведь та двоилась перед ее глазами. Потом Таня и вовсе стала удаляться из Марининого взора, уменьшаясь и уменьшаясь, в итоге потерявшись во мраке, который радостно принял Марину в свои объятия.

— Мне страшно, мне так страшно, — прошептала Марина, ни к кому конкретно не обращаясь, перед тем, как темнота сомкнулась над ней. — Мне страшно… Милый, милый… Где ты?

Она умирала, Марина точно ныне знала это. Единственное, что ей хотелось сейчас, чтобы ее ладонь сейчас держали не пальцы Тани, а его рука, чтобы он проводил ее туда, в темноту. С ним ей будет не так страшно. Его голос — вот, что Марина хотела слышать последним в своей жизни.

Она уже не видела, как над ней по-прежнему суетились уставший доктор, пытавшийся остановить кровотечение, что весьма беспокоило его ныне, и девушки, выполняющие все его указания, полностью покинув этот мир, провалившись во мрак.

Она не знала, что тот, кого она так звала к себе перед тем, как уйти, сейчас вцепился в жилет Анатоля так сильно, что побелели костяшки пальцев. Анатоль в свою очередь держал его за мундир, не давая ему двинуться с места. Арсеньев, бледный от напряжения и злости на обоих, пытался разъединить их, расцепить их мертвую хватку.

— Прошу вас! Прошу вас! — взывал он к разуму своих друзей, что так и сверлили друг друга убийственными взглядами, полными ярости и решимости идти до конца. — Как вы можете? Ныне? Серж! Анатоль!

Арсеньев знал, что этим и закончится их визит, когда они с Сергеем, ужиная в ресторации Talon’а, получили короткую записку из дома Ворониных о состоянии Марины, ответную на очередное послание Загорского. Загорский тут же сорвался с места, белый от тревоги за ту, что уже сутки промучилась в родах, и никакие доводы его друга не могли удержать ныне от визита в особняк на Фонтанке.

Их не пустили дальше передней, сославшись на то, что барин никого не велел принимать, и они уж было повернулись вон из дома. Но тут лакей впустил в переднюю барыню в вишневом салопе, обитом мехом рыжей лисы, и Арсеньев с Сергеем узнали в ней Анну Степановну. Та скинула верхнюю одежду на руки лакея и, только повернувшись лицом к ним, разглядела, что не одна в передней.

— И вы приехали проститься с ней? — голосом полным слез спросила она, глядя в глаза Загорскому, и Арсеньев понял, что сейчас ему никак не увезти Сергея прочь из этого дома. Только не после этих слов. Таких страшных для уха Загорского, убивающих наповал сильнее любой пули.

И он сам отстранил лакеев, преградивших было им с Сергеем путь в гостиную вслед за матерью Марины, что едва сдерживала рыдания сейчас и еле шла, путаясь в юбках, сквозь анфиладу комнат в салон, где ее ждал зять. Она кинулась ему на грудь, разрыдавшись, только сейчас осознав, что она действительно может потерять дочь, увидев выражение глаз Анатоля. Всегда собранный, всегда аккуратный в своем внешнем виде, сейчас он был растерян и бледен, без мундира или сюртука, только в рубахе и жилете.

— Неужто, Анатоль Михайлович? Неужто…? — проговорила она глухо в платок, что прижимала ко рту.

— Боюсь, что да, Анна Степановна, — ответил ей зять хриплым голосом. Он предпочел сделать вид пока, что не заметил незваных гостей на пороге салона. — Прошлой ночью начались схватки, а к вечерне она разродилась. Мальчик. Он умер, едва сделав первый вздох. Доктор сказал, что, судя по следам на голове ребенка, он получил ушибы во время падения Марины, и не выжил бы, даже если бы она доносила. Сейчас он пытается спасти Марину, но кровотечение… Он сказал, чтобы мы были готовы. Чтобы призвали батюшку, — он замолчал и сильнее сжал плечи Анны Степановны, что разрыдалась во весь голос. — Ступайте к ней. Идите же. Она сейчас в обмороке, но вдруг все же придет в себя.

Анна Степановна ушла, сопровождаемая лакеем, а Анатоль не спешил поворачиваться к мужчинам, что стояли в комнате. Затем он сложил трясущиеся руки на груди и отошел к ярко горящему камину, уставился в огонь.

— Зачем вы пришли сюда? Я никого не хочу видеть! — по-прежнему не поворачивая своего взгляда к ним, произнес он. — Я не хочу, чтобы тут собрались многочисленные утешители, потому и отказываю ныне всем. Ты можешь остаться, Paul, но он… Серж должен уйти!

— Это не по-христиански, Анатоль, — мягко сказал Арсеньев, подходя к нему, кладя руку на его напряженное плечо. — Будь же милосерден.

— Милосерден? — Анатоль резко повернулся и взглянул на друга. — Милосерден? Почему никто не милосерден ко мне? Даже Господь оставил меня! Сейчас, когда он собирается отнять ее у меня, она по-прежнему закрыта для меня! Его! — он вперил указательный палец в Загорского, закричал во весь голос, заставив Арсеньева вздрогнуть от неожиданности. На него дохнуло запахом бренди, и тот понял, что Анатоль уже выпил сегодня и выпил немало. — Она зовет его! И тогда, когда упала, и сейчас, в бреду! Он и только он!

Глаза Сергея блеснули каким-то странным огнем в свете свечей, он подошел ближе к Анатолю и вдруг мягко попросил:

— Позволь мне увидеть ее. Ты любишь ее и потому знаешь, что я сейчас чувствую. Знаешь, как разрывается сердце от этой боли, что ныне она…, что более ее не будет. Не взглянет на тебя своими дивными глазами, не улыбнется радостно, не прошепчет ласково твое имя. Более не коснется руки или волос, не прошелестит ее платье где-то вдали в комнатах. Я многое терял в этой жизни. И многих потерял, так и не сказав последних слов, будучи лишенным такой возможности по собственному малодушию, ты прекрасно знаешь это. И сие до сих пор мучает меня, заставляет подчас так горько сожалеть о былом, — Сергей положил свою руку на плечо Анатолю, заняв место Арсеньева, отступившего поодаль, давая им возможность уладить этот вопрос глаза в глаза. — В эту минуту нам нечего с тобой делить. Отныне только Господь будет владеть ею безраздельно, но — ни ты и ни я. Никогда более. Я прошу тебя, во имя всего святого, дай мне возможность увидеть ее в последний раз. Всего один миг, и я уйду, клянусь тебе в этом. Не откажи мне, прошу тебя.

Казалось, Анатоль сейчас согласится. Было видно, что черты его лица немного смягчились, а в глазах промелькнула какая-то странная тоска. Но спустя миг его челюсти напряженно сжались, а сам он напустил на себя холодный равнодушный вид.

— Увидишь в церкви на отпевании, — зло бросил он. А затем добавил. — Если я позволю допустить тебя к гробу.

Загорский тут же схватил его за грудки, притянув к себе с каким-то свистящим звуком, что вырывался из-за его стиснутых зубов.

— Как же ты мелок в своей злобе и ревности! Как ничтожен! — прошипел он Анатолю в лицо, и тот тоже схватился за мундир Сергея, не позволяя тому тянуть его на себя.