В тебе моя жизнь...
Шрифт:
Почерк следующего письма оказался ей незнаком, такой аккуратный, с тщательно выписанными буковками, и оттого сердце Марины вдруг сжалось в каком-то предчувствии. Она быстро взглянула на адресата и похолодела. Княгиня Загорская Варвара Васильевна. Что нужно ей от Марины? Неужто вдруг решила отношения наладить, как меж женами приятелей? Нет, Марине вовсе не нужно этого. Она никогда не станет приятельницей той, что каждую ночь делит постель с тем, кто еще недавно принадлежал Марине. Никогда не будет меж ними приязни!
Но Марина не успела вскрыть письмо. Пока она раздумывала, пока решалась на этот шаг, в дверь кабинета стукнули, и лакей, появившийся на пороге, сообщил, что молодая барышня к себе просят барыню придти. И Марина с легким сердцем отложила это тревожащее ее письмо, направилась к золовке
Катиш была так бледна, что по цвету равнялась с подушками, на которых покоилась ее голова. Она встретила Марину встревожено, протянула к ней руки, восклицая:
— Ах, успокойте меня! Где мой брат? Где Анатоль? Он не в доме, я знаю это!
— Моя дорогая, не волнуйтесь, — поспешила взять ее за ладони Марина, присаживаясь на край ее постели. — Анатоль отбыл по делам. Мы нынче ночью решились на путешествие в Европу, вот он и уехал выправить бумаги.
— Слава Богу! — быстро перекрестилась Катиш, а после вдруг отчаянно заплакала, хватаясь за руки невестки, как за опору в ее горе и боли, что сейчас терзали ее сердце. — Ах, Марина Александровна! Я так виновата! Перед вами, перед братом! Мне нет прощения…
— Ну, что вы, все образуется, — ласково проговорила Марина, гладя эту бледную плачущую девочку по волосам. — Мы все решим. Вам нет нужды беспокоиться о своем будущем, мы не оставим вас в вашем положении.
— В моем положении? — переспросила Катиш. — Нет, я не в тягости, Марина Александровна, я знаю это доподлинно. Я ведь думала, что от поцелуев возможно… возможно… Но вчера мне открыли глаза на истинное положение вещей, — она отстранилась от невестки, взглянула той в глаза. — Я знаю, вы будете ненавидеть меня, но я не могла иначе. Я так любила его! Так любила! Он казался мне таким… таким… beau comme un dieu [534] , умен, успешен, так красиво говорит, так поет… Разве я могла устоять? Он был моим кумиром! Моим божеством! Я была готова на все, лишь быть с ним всегда, стать его супругой. Но вчера… вчера… Les dieux s'en vont [535] , и давеча рухнул мой!
534
красив, как бог (фр.)
535
Кумиры рушатся (фр.)
Это было сказано с таким неприкрытым горем в голосе, что сердце Марины дрогнуло в сочувствии к этой боли разочарования в том, кого недавно Катиш боготворила.
— Я так хотела быть с ним. А Анатоль… он запретил даже думать об этом. Ну что с того, что Николя небогат и незнатен, что с того, что нет титула? А я? Разве я виновата, что я дочь графа? К чему мне это, когда я не могу быть счастлива с тем, кого люблю? А потом вы увезли меня в Нижний. А он перестал писать. Ни одного письма за эти месяцы! И я поняла, что потеряю его, если не сделаю что-нибудь. Я пошла к нему на квартиру, едва мы прибыли в Петербург, ведь он не ответил на мои письма. Я думала, что у него нет возможности писать ко мне более. А он сказал, что нам надо прекратить наше знакомство, раз мы не можем быть вместе, раз нам не суждено любить друг друга открыто. Прекратить! Я долго думала, как обойти это нелепое решение, как подтолкнуть его на то, чтобы он увез меня. И написала, что расскажу брату, что была у Николя на квартире, ежели он оставит меня.
Катиш снова разрыдалась да так сильно, что Марине пришлось дать ей успокоительного, чтобы хотя бы немного привести ее в чувство и снизить тот накал эмоций, что бурлил в девушке сейчас. Она хотела оставить золовку, чтобы та отдохнула, но она не дала ей этого сделать, ухватившись за подол платья невестки.
— Нет, не уходите! Я хочу открыть вам все! — и когда Марина снова присела на край ее постели, продолжила со вздохом. — Вот так низко я пала! Чтобы удержать его рядом, чтобы он остался со мной. И он пришел сюда. Просил моей руки. Нелепо! Я ведь писала, что все нужно сделать тайно! А потом эта ссора…
и эта мысль Анатоля, что он должен непременно смыть кровью этот позор. Но какой позор?! Его ведь нет. Я девственна и не жду ребенка, хотя недавно сама думала об этом. А Николя вдруг пропал… и я боялась… Боялась за него… за брата… А потом вспомнила, где он может быть. В его старой квартире, где он иногда бывает, по словам его комердина. И я разузнала адрес и поехала туда, к нему. А он…Он был так груб, так язвителен. Сказал, что я сломала его жизнь своей нелепой любовью! Что он был идиотом, что связался со мной! И много другого… Разве можно так говорить человеку, которого любишь? Разве можно?— Ах, милая моя девочка, не думайте более об том! Этот человек, он недостоин ваших слез, — Марина была так рада, что последствий этой истории нет и быть не может, что готова была расцеловать золовку в обе щеки. — Но все поправимо. Мы можем поехать в Европу все вместе, раз нет необходимости вам…эээ… оставаться в России. Вы поправите свое душевное здоровье, и вот увидите, счастье снова вернется в вашу жизнь. Никто не знает об этой истории, а значит, ваша репутация не пострадала. А ваше чувство… оно уйдет. Вы должны забыть об этом человеке. Вот и все… Все непременно будет хорошо!
— Нет, вы не понимаете! — возразила Катиш. — Я сделала страшную глупость! Я просто была так зла на Николя за его слова! О Господи!
— Я понимаю, — мягко возразила Марина, укрывая ее одеялом, делая знак, чтобы та поспала немного и набралась сил. — Но нам нужно забыть о ней. И жить дальше. Et voil`a tout! [536]
— Значит, мой брат уехал по делам? Это точно? — не унималась Катиш, останавливая ее прямо у дверей своим вопросом.
— C'est justement cela [537] , — подтвердила Марина, покидая комнату золовки. — Лучше отдохните, Катиш. Набирайтесь сил. Вам они еще потребуются.
536
Вот и все! (фр.)
537
Так и есть (фр.)
К почте, а точнее, к тому злосчастному письму Марина возвращаться не желала пока. До обеда еще было время, судя по циферблату часиков, что были приколоты к ее корсажу, а на улице все еще царствовала непогода, потому она решила пройти в свою половину и заняться рукоделием, закончить ту вышивку, что начала еще несколько месяцев назад, когда ходила второй и такой несчастливой тягостью.
Это был лик всех святых на гобелене, ведь отдельного лика святителя Анатолия не было, и он изображался обычно на общей иконе Всех Святых. Подарок ее супругу, который планировался еще к его именинам, только вот не успела она совсем закончить его к сроку. Что ж, самое время за него взяться!
Спустя некоторое время, когда Марина уже сидела за вышивкой и подбирала тон нитей для лика одного из святых, в ее комнату прибежала Леночка, желая посидеть подле матери. Но смирно усидеть у ее юбок она не смогла долго и попросилась к окну, поглядеть на прохожих и проезжающие мимо экипажи, что виднелись на набережной слегка в отдалении от дома за оградой особняка. Лошадки всегда вызывали к нее восторг, и каждый экипаж или всадника Элен встречала бурными хлопками в ладоши, радостно смеясь. Скоро Марина привыкла к этому выражению восторга дочери, и потому уже не вздрагивала каждый раз, когда та начинала громко хлопать в тишине комнаты. Вот и ныне она не обратила бы ровным счетом никакого внимания на заливистый смех Элен и ее хлопки, если бы не слова, что прозвучали за ними.
Такие страшные для Марины слова, резанувшие ее слух, заставившие ее окаменеть на месте, а руки похолодеть от ужаса, что сковал ее душу.
— Снег! Снег! — вскрикнула вдруг Леночка, показывая куда-то за окно нянечке, что придерживала ее у окна. — Снег!
Марина подорвалась с места и подбежала к окну, перепугав няньку. Ветер, рвавший ветви деревьев, что стояли в цвету, подхватил играючи сотни маленьких белых лепестков и понес их с собой, рассыпая их нынче с высоты на землю и на прохожих, словно хлопья белого снега.