В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Для христиан Александрии это были не такие уж плохие новости. Они получали доказательство того, что основатель их города, несмотря на свою прискорбную склонность к рогам языческого демона, все же стал самопровозглашенным слугой Бога⁵⁹. Однако в общем и целом выводы оказались тревожными. Было трудно, когда варвары собирались у стен Константинополя, и весь мир, казалось, пришел в движение, не сделать очевидного заключения: появилось еще одно предзнаменование конца света. Люди опасались, что ворота Александра начали постепенно разрушаться. А за ними ждали возможности напасть на мир Гог и Магог – демоны настолько страшные, что они пили кровь младенцев и закусывали котятами. В ожидании таких захватчиков кто может знать, какова будет судьба мира?

Неудивительно, что в конце VI в. многие жители Римской империи взирали на будущее без оптимизма. Приближались бедствия, которые сегодняшнее поколение даже не может себе представить⁶⁰. Отрезвляющее понимание: худшее ждет впереди.

Великая война

На Пасху 600 г. чума вернулась в Галилею. Вспышка болезни была такой сильной, что эпидемия вскоре распространилась за Голанские высоты в пустыни, граничившие с Палестиной. Первым из пограничных поселений, опустошенных чумой, стала Джабия – великий палаточный город Гассанидов. Там ужасы чумы запомнили надолго. «Словно вихрь, – писал один из поэтов, – она оставила за собой дымный след»⁶¹.

Арабов, живших за границами империи, чума пока щадила. Инфекция распространялась в пустыне не так быстро, как на улицах городов или полях. Прошло уже больше полувека с момента первого появления чумы, и арабы поверили, что она является болезнью «земли римлян»⁶². Для Гассанидов, как и для Лахмидов, гибель людей, живущих на территории плодородного полумесяца, давала значительные возможности: ведь утомление и обнищание их спонсоров неизбежно вело к ослаблению «поводьев». В 540-х гг., к примеру, когда эпидемия достигла высшей точки, Арефа и Мундир могли свободно предаваться своей вендетте, не оглядываясь ни на римлян, ни на персов⁶³. Патронат супердержав в разгар их безудержной ненависти был даже чем-то меньшим, чем незначительное досадное неудобство. Обе стороны все чаще сражались во имя небесных, а не земных спонсоров. Мундир, захватив одного из сыновей Арефы, ни минуты не сомневаясь, решил увенчать свое прежнее жертвоприношение четырех сотен девственниц ал-Уззе, предложив богине принца Гассанидов. Других христианских пленных Лахмиды пытками заставили заявить о своем поклонении ал-Уззе. Новости об этих жестокостях узнал святой Симеон на своем столбе и так расстроился, что стал молиться за Гассанидов. В 554 г. Арефе был дарован большой триумф. В сражении в районе Халкиды (Сирия) Лахмидов уничтожили. Симеон, перенесенный небесами со столба на гору, с которой было видно место действия, сделал личный вклад в победу, попросив Святого Духа сбить Мундира на землю шаровой молнией. Святой Дух в просьбе не отказал. Арефа воспел всех погибших Гассанидов, в том числе собственного сына, не только как героев, но и как мучеников за дело Христа.

В этой идее – что убийство может быть не только ради наживы, но и как служение небесам – заключалась заманчивая новая возможность для арабов, которую следовало обдумать. Для Гассанидов в особенности она очень быстро стала чем-то большим – неотъемлемой частью личности. К 600 г. не осталось никаких сомнений в их преданности образу, который они из себя создали – щита христианской империи. Никакие оскорбления нервного и встревоженного римского истеблишмента – включая ссылку в 582 г. их царя на Сицилию и попытку распустить их федерацию – не смогли повлиять на их лояльность. По мнению арабов, они были или воинами Господа, или ничем. Их самомнение стало мощным и, главное, заразительным. Другие арабские племена, вместо того чтобы отмахнуться от Гассанидов, как от римских стукачей и прилипал, взирали на них так же, как раньше на Лахмидов, – как на средоточие рыцарства. Двор Гассанидов оказался настолько открытым (по крайней мере, так утверждали поэты), что сторожевые собаки в Джабие отвыкли лаять на незнакомцев. У них все соответствовало высокому званию любимцев небес – даже кулинарные рецепты. К примеру, нельзя было больше польстить женщине, чем сравнить ее с местным фирменным блюдом, tharidat Ghassan – тушеные мозги в соусе. (Мухаммед был с такой постановкой вопроса полностью согласен; в известном хадисе он утверждал, что превосходство его любимой жены Айши над другими женщинами – это как превосходство Tharid над другими блюдами.)

Хотя влияние Гассанидов шло намного глубже, чем кулинария. Их чарующая аура волшебства и непобедимости была бесценной для их небесного покровителя. К 600 г. даже царь Лахмидов стал христианином. В Хире и Джабие между палатками возводились каменные церкви. С севера до юга, где Кааба Наджрана сохранила славную память о мучениках города, Аравия приобретала все больше физических знаков христианской веры. Для честолюбивых военачальников они обещали не только небесное спасение в загробном мире, но и свободный доступ к ангелам еще при жизни. Убеждение, что исключительно благочестивый человек благодаря страданиям может увидеть сквозь пелену слез небесное воинство с обнаженными мечами, сверкающими огнем, было свойственно многим арабам. Военный потенциал святого в конечном счете наглядно продемонстрировала шаровая молния, испепелившая Мундира. Многие воины после великой победы при Халкиде поспешили к столбу Симеона, словно желали, чтобы и их коснулась его сила. И спустя десятилетия Гассаниды продолжали видеть в собственном христианском благочестии более грозное оружие, чем любое другое в их арсенале.

Такой взгляд мог вселить благоговейный страх даже в те племена, которые не приняли крещение. Между верой христиан в невидимое царство духов и аналогичной верой арабов было много общего. Язычники, как и монахи, утверждали, что видели ангелов. Душара, к примеру (во всяком случае, так утверждали его поклонники), использовал самого могущественного из них в качестве своего помощника. А в Мамре, если верить Созомену, паломники шли потому, что там людям являлись ангелы⁶⁴. Все это нетерпеливым христианам казалось далеко не обнадеживающим. Тот факт, что язычник может быть знаком с ангелами, подразумевал, что, по крайней мере, некоторые из них действительно произошли из ада. Тревожные последствия этого лучше всего проиллюстрированы тем, что произошло в городе на краю Палестины, где в разгар чумы перепуганным жителям явились демоны в облике ангелов и объявили, что болезнь пощадит их, только если они станут поклоняться бронзовому идолу. Отсюда следует, что, имея дело с посланниками небес, следует иметь в виду возможность дезинформации. И с этим, в свою очередь, язычники пустыни и не думали не соглашаться. Они принимали существование ангелов и боялись коварных джиннов – невидимых духов, порождений огня, многие из которых наслаждаются страданиями смертных. Даже Гассаниды винили их в эпидемии чумы⁶⁵. Араб-христианин, изображая воюющие стороны на небесном поле сражения, несомненно, мало что мог придумать, способное поставить в тупик его коллегу-язычника. Между джиннами и демонами, как выяснилось, границы весьма сильно размыты. А между богинями и ангелами тоже? Вполне возможно. Посланники небес определенно предпочитали, чтобы образ соответствовал аудитории. Ангелы, являвшиеся в римских провинциях, по всей вероятности, имели медальоны и «яркие темно-красные пояса»⁶⁶ имперских бюрократов. Тогда возможно, что в тех регионах Аравии, которые были еще только частично освещены сиянием Христа, они принимали облик, а нередко и имена языческих божеств⁶⁷. Скажем, богиня ал-Узза зависла в мрачном искажающем полумраке, на полпути между прошлым и будущим, между язычеством и поклонением одному богу; кто мог предположить, каким будет ее будущее? Кем она станет, демоном или ангелом? Или будет забыта совсем?

Представляется определенным, что в десятилетия, последовавшие за эпидемией чумы, не было сомнений в том, что пограничная зона за пределами Святой земли тянулась далеко на юг, в Аравию. Однако это отражало не силу христианской империи, а ее истощение. Произошел выраженный сдвиг в балансе сил, и не только в регионе плодородного полумесяца, но на всей южной границе. В Карфагене, к примеру, нетерпеливые комментаторы заметили, что, в то время как некогда бесчисленные военные отряды империи существенно сократились числом, чума, союзница войны, даже не затронула злобные племена⁶⁸. Вследствие этого берберы, жители Северной Африки, скрывавшиеся в горах вне досягаемости ударных сил империи, стали превращаться из раздражающего фактора в реальную угрозу. В Аравии тоже кочевники пустыни, которых чума обошла стороной, почувствовали в агонии римлян новые возможности. Может быть, их было не так много, как славян или аваров, но это не помешало им прийти в движение. К 600 г. все эмигранты (по-арабски mugajirun) осели на территории между Палестиной и Хиджазом, то есть на территории, которая примыкает к верхней части Красного моря. Племена, совершенно неизвестные имперским властям еще несколько десятилетий назад – джузам, амила и бали, – теперь присоединились к федератам. Правда, можно ли было на них рассчитывать, или же их влекла только жажда наживы, было не вполне ясно. Блеф даже в лучшие времена хорошо работал при отсутствии к нему пристального внимания.

Невозможно было спорить с тем очевидным фактом, что власти Палестины действительно нуждались в союзниках, чтобы патрулировать буферную зону. Отсутствие живой силы и доходов, оказавшее пагубное влияние на Северный и Западный фронты, стало причиной больших сокращений вдоль границы Святой земли. На самом деле после чумы она оказалась практически «демобилизованной». Форты стояли брошенными – в них росли сорняки, бродили шакалы и иногда селились странные аскеты. Радикальное упрощение, но тем не менее подсказанное определенной жесткой логикой. Хищники-кочевники, возможно, и являлись раздражающим фактором, но, если говорить об угрозе, их нельзя было сравнить с Сасанидами. Спустя шестьдесят лет после того, как Хосров грабил сирийские города, граница с Ираншехром оставалась высшим приоритетом римских стратегов и источником их самых страшных ночных кошмаров. Империя продолжала тратить все ресурсы, какие только могла себе позволить, на ее гарнизоны. Поэтому, когда даже прежде процветавшие города Сирии уменьшились и обнищали, одна только пограничная зона с Ираншехром не поддавалась рецессии⁶⁹.

И здесь для тех арабов за границей, которые стремились улучшить свое положение, появилось больше простора, чтобы поживиться римским золотом. После краха торговли специями условия еще не складывались так благоприятно для них. Не только сирийские города, но и сельская местность были опустошены чумой. Неоднократные вспышки этой болезни подорвали сельскохозяйственное производство⁷⁰. Прохожие, видя неубранные поля, гниющие яблоки и виноград, одичавший скот, не могли не вспомнить слова пророка Исаии: «Земля опустошена вконец и совершенно разграблена»⁷¹. Но гарнизонам все же нужны были продовольствие, корм для коней и мулов, кожа для доспехов, щитов и палаток. При нормальных условиях стоимость наземной перевозки наверняка оказалась бы низкой, и заниматься ею арабским торговцам не было бы смысла. Но после чумы условия стали далекими от нормальных, и арабы впервые за много веков оказались главными игроками на рынке.

Не только римляне предложили им благоприятные возможности для развития бизнеса. Та же чума, которая опустошила Сирию, не пощадила и Месопотамию. Пусть персы выглядели грозно, если смотреть на них со сторожевых башен Дары, истина заключалась в том, что они тоже, ничуть не меньше, чем их противники с Запада, пострадали от эпидемии. Успехи Хосрова (как и Юстиниана) оставили империю незащищенной. В 557 г. он добился величайшей победы своего правления – раз и навсегда уничтожил эфталитов, так что народ, некогда унизивший Ираншехр, перестал существовать. Осталась только память о его названии. Но за эту победу пришлось заплатить высокую цену. Сражение было выиграно в союзе с турками – «уродливыми, невежественными, широколицыми людьми без ресниц»⁷². Эти пришельцы, гордые своими завоеваниями, обосновались на северной границе Ираншехра, став опасностью не менее грозной, чем эфталиты. Кочевники, по большей части обладавшие природным иммунитетом к чуме, они оказались даже более многочисленными, чем авары, хана которых они высокомерно называли беглым рабом. Хосров, подвергавшийся давлению турок с севера и римлян с запада, был вынужден защищать свои границы так же отчаянно, как Юстиниан. Ему уже пошел девятый десяток, и потому он был вынужден в основном оставаться в хвосте армии. К моменту своей смерти в 579 г. он, как сказано в документах, утратил аппетит к войне⁷³.

Проблема урегулирования кризиса досталась по наследству сыну Хосрова – Ормизду. Решение, найденное шахиншахом, который запомнился своей «благожелательностью к слабым и бедным»⁷⁴, заключалось в следующем: обвинить парфянскую знать в том, что она накапливает богатства, которые он мог бы израсходовать на помощь нуждающемуся народу. Он пожелал навсегда сломить ее власть – даже Хосров не осмелился этого сделать. В этой попытке усиления централизации слышалось эхо политики Юстиниана, которую он проводил после эпидемии чумы. Но парфянская знать, в отличие от римской, никогда не довольствовалась язвительными замечаниями и жалобами со стороны. В 590 г. известный военачальник по имени Бахрам Чобин (Чубин) из рода Михран потерпел незначительное поражение от римлян, и негодующий Ормизд послал ему комплект женской одежды. Правда это или нет, сказать трудно, но определенно одно: в начале очередного сезона военных кампаний Бахрам выступил не против римлян, а на Ктесифон. Новость о его подходе вдохновила представителей двух других парфянских династий на переворот. Ормизд был свергнут, ослеплен и казнен. На трон был возведен его малолетний сын Хосров II. Со смутного времени, наступившего после смерти Пероза столетием раньше, Сасанидам не приходилось чувствовать себя осажденными со всех сторон.