В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Разумеется, не только римские призраки посещали государство, созданное арабами в VII в. В низинах Месопотамии и на плоскогорьях Ирака жили привидения империи персидских царей. Государство было построено на фундаменте древних монархий, который медленно формировался – один выжженный солнцем слой за другим. Империализм на Востоке уходит корнями в далекое прошлое к началу времен. В священных книгах иудеев и христиан говорится, что некогда жили фараоны, а на берегах Евфрата строились великие башни, возносящиеся к небу. И понимание этого не удручало ни иудеев, ни христиан. Если пейзажи Египта и Месопотамии не могли не носить свидетельств древнего прошлого, так было бы и на Востоке, если бы у его народов вошло в практику пристально смотреть в будущее. Иудеи ожидали своего Мессию, христиане – возвращения Христа. Другие тоже разделяли то, что стало общим допущением века: в делах людских – указующий перст Бога. Были последователи персидского пророка Заратустры, который видел мир разделенным на две враждующие части – добро и зло, и самаритяне, провозгласившие, что нет бога, кроме Бога. Еще были гностики, верившие, что на избранных смертных может снисходить божественное откровение через ангела, и множество других еретиков, приверженцев культов и сектантов, которых породил Ближний Восток. Пусть на его почве возникало много империй, но все же не так много, как богов. И это была та самая почва, из которой предстояло подняться столбам халифата, царства, провозгласившего себя глобальным государством и божественным инструментом.

Учитывая все это, какой смысл объяснять появление ислама ссылкой на один только ислам? То, что мусульманская традиция приписывает происхождение Корана и Сунны неграмотному человеку, жившему в языческом городе посреди пустыни, – это проблема, а не решение. Возможно, если бы откровения пророка материализовались в другое время и в другом месте, тогда тот факт, что предположения и допущения позднеантичного Ближнего Востока пронизывают их, словно буквы прозрачный леденец, показался бы чудом. А так… Расстояние между Меккой и территориями Римской и Персидской империй на севере наводит на мысль о тайне, которая поставила в тупик ранних картографов, составлявших карты Африки и Южной Америки и заметивших, что восточное и западное побережья Атлантического океана подходят друг к другу, как две части гигантского пазла. Идея о движении континентов по земному шару показалась слишком нелепой, чтобы ее можно было обдумывать всерьез. Только в 1960-х гг., с появлением теории сдвига тектонических пластов, наконец появилось убедительное решение. Удивительное совпадение оказалось и не совпадением вовсе.

Близкое соответствие между религией, которая стала называться исламом, и переполненным плавильным котлом позднеантичного Ближнего Востока вроде бы предполагает аналогичный вывод. Бесспорно, порядок, установленный арабами в течение столетия после хиджры, был новым. Но оригинальность – это еще не все. Халифат, основанный в VII в., конечно же являлся прототипом всех следующих исламских империй, но одновременно был чем-то бесконечно большим – последней, достигшей высшей точки и самой устойчивой империей Античности. Именно это будет доказано в этой книге. Но с самого начала необходимо признать, что такая задача далеко не проста. Здесь не может быть точности – только допущения. Космологи говорят об искривлениях времени и пространства, где не применимы законы физики. Вот и загадку происхождения ислама следует рассматривать аналогично – как черную дыру, всасывающую огромную вращающуюся спираль влияний и выталкивающую их обратно в совершенно другой форме. Карьера Мухаммеда традиционно считается центральным эпизодом истории Среднего Востока, служит одновременно высшей точкой моего рассказа о крахе Римской и Персидской империй и тем пунктом, где повествование становится фрагментарным. Действительно ли Коран датируется временем жизни пророка? Где, если не в Мекке, он мог жить? Почему упоминания о нем в раннем халифате так редки и таинственны? Ответы, которые я дал на все эти вопросы, в высшей степени условны. Я уверен, что другими они быть не могут. Но даже при этом я хотел тщательно проанализировать и взвесить потрясающе сложные источники, рассмотреть множество пробелов и несоответствий, которые в них присутствуют, а затем выстроить их в некое подобие рассказа. Но контекст этой попытки не является традиционным, взятым из трудов мусульман, живших на несколько веков позже Мухаммеда. Я старался использовать работы людей, живших в мире, в котором он родился, – расположенном в тени великих империй, посещаемом Богом мире поздней Античности.

Хроники мусульманских историков дают нам лишь слабый намек на сложность, многообразие и слепящие краски этого мира. Неверные, когда они появляются на страницах мусульманских хроник, говорят и действуют в точности так, как будто они арабы⁷⁷. Римские императоры трансформированы в зеркальные отображения халифов, иудейские ученые и христианские святые представляются соломенными чучелами – неясными и безликими (нельзя не отметить, что христианские историки были не менее предвзяты; так же как неверные были невидимками в мусульманских трудах, так и язычники в IV и Y вв. представлялись невидимками в трудах христиан). К счастью, наше понимание необычайного плавильного котла, в котором смешивались и сплавлялись имперские и религиозные традиции, составляющие среду для эволюции ислама, зависят не только от мусульманских хроник. Далеко не только от них. В то время как источники VII в. банальны до полной бесполезности, те, что были написаны в течение двух предшествовавших столетий, богаты информацией. Это рассказы последних историков, которые считали себя наследниками великих ученых классической Греции. Мы располагаем собраниями писем и речей, сводами законов. У нас есть географический справочник, написанный купцом, и работа по антропологии, созданная варваром, а также очень много церковных книг, от истории церкви до жизнеописаний святых мучеников. В соответствии со стандартами других периодов древней истории в нашем распоряжении имеется сказочное богатство свидетельств. В последние десятилетия исследование периода пошло по другому, революционно новому пути. Цивилизация, ранее не принимавшаяся во внимание как изжившая себя, бесплодная и умирающая, оказалась реабилитированной. Теперь ученые подчеркивают не ее дряхлость, а энергию, богатство и изобретательность.

«Мы видим в поздней Античности, – пишет один из ведущих историков, – повсеместное экспериментаторство: люди постоянно пытались выполнить то или иное действо по-новому, вносили новые усовершенствования»⁷⁸. То, что появилось через столетие после Мухаммеда или около того в виде религии, названной исламом, является одним из следствий этого повсеместного экспериментаторства. Но были и другие. Самые важные – это, конечно, иудаизм и христианство. Эти веры ко времени Мухаммеда уже приняли подобие формы, которую имеют сегодня, но некогда и сами были нагромождением верований и доктрин, не менее неоформленных, чем у арабов в первом веке их империи. История о том, как определился ислам и создал свое прошлое, – это лишь часть намного более широкого повествования – рассказа о том, как иудеи, христиане и мусульмане пришли к пониманию своих религий. Ни одна революция в человеческом мышлении не сделала больше для изменения мира. И значит, ни одна другая революция не требует острее и настоятельнее помещения в правильный исторический контекст.

Иными словами, история происхождения ислама не может писаться без ссылок на истоки иудаизма и христианства, а история происхождения иудаизма и христианства, в свою очередь, не может писаться без ссылок на окружающий мир, в котором они появились. Видение Бога, к которому присоединялись раввины и епископы и которое унаследовали последователи Мухаммеда, не появилось из ничего. Монотеистические верования, в конечном итоге ставшие государственными религиями на территории от Атлантики до Центральной Азии, имеют древнейшие и во многом неожиданные корни. Проследить их – значит направить луч прожектора на всю цивилизацию поздней Античности. Уход за зубами священнослужителей Заратустры и пограничная политика римских стратегов, фантазии об Александре Великом в Сирии и сказки о погребенных книгах заклинаний в Ираке. Иудеи, считавшие Христа Мессией, и христиане, жившие как иудеи, – все это части одного пазла. Нет никакого смысла прослеживать ход революции, кульминацией которой стало создание халифата, начиная с откровений мусульманского пророка. Поэтому мы начнем не с Мекки и даже не с Иерусалима, а с земли, которая стала родиной двух чрезвычайно плодотворных убеждений в том, что человеческая империя может быть глобальной, а могущество Бога – всеобщим.

Мы начнем с Персии.

Часть вторая Джахилия

Религия, которой учит пророк или проповедник истины, является единственной основой, на которой строится великая и могущественная империя.

Ибн Хальдун. Большая история

Глава 2 Ираншехр

Шах

Любому персидскому царю, который усомнился, что правит избранным народом, достаточно было тронуть себя за подбородок. В то время как творец вселенной в своей безграничной мудрости посчитал уместным наделить жителей более отсталых регионов волосами или слишком кудрявыми, или слишком прямыми, Он даровал жителям Персии бороды, воплощавшие понятие о «золотой середине»¹. В этом персы видели свидетельство своего большого превосходства. «Наша земля, – любили повторять они, – лежит среди других земель, а наши люди – самые благородные и прославленные из существ»². Причем величию персов способствовали не только волосы на лице, но и другие отличительные черты и качества.

В первые века христианской эры они действительно славились. Их владения простирались далеко за границы самой Персии – от границ Сирии на западе до Гиндукуша на востоке, от пустынь Аравии на юге до армянских гор на севере.

Тем не менее богатство и слава такой империи могли быть источниками не только гордости, но и беспокойства. Так же как мухи слетаются к столу, ломящемуся от яств, а саранча – к урожайным полям, так же дикарей притягивает золото и шелк. Персы, имевшие репутацию «отважных воинов, искусных на поле брани»³, считали такие набеги всего лишь источником раздражения и отбивали с необычайной легкостью. Однако в IV в. ситуация начала меняться. До сердца страны стали доходить слухи о серьезных сражениях на дальних границах. Победы пока еще одерживались, но противник становился все более грозным. Волны, разбившиеся о бастионы персидского могущества, с каждым годом становились все более сильными. В движение пришли целые племена и народы. Ситуация быстро ухудшалась. Кочевники доставляли много беспокойства, но все же не так много, как те из них, что решили пустить корни. К середине Y в. персы оказались лицом к лицу с совсем другим врагом – с царством вооруженных всадников, возникшим на северо-восточном рубеже империи.

Кто такие эфталиты и откуда они пришли, никто точно не знал. Если такой народ, как персы, давно и прочно осевшие на своих землях и горячо любившие родину, начинали думать о бескрайних просторах, раскинувшихся к северу от границ их империи и происхождении населявших их дикарей, вряд ли они могли найти точные ответы на свои вопросы. Ходили слухи, что таинственные пришельцы были гуннами – грозными противниками, и к тому же самым уродливым из всех степных народов. Но все дело было в том, что эфталиты, несмотря на несколько удлиненные черепа и совершенно неперсидские бороды, имели довольно-таки привлекательную внешность⁴. Их кожа была не желтая, как у гуннов, а светлая, как у самих персов. Некоторые называли их белыми гуннами – название намекало на смешение кровей. Их присутствие было тревожащим. Они – дикари, которые осмелились образовать собственное государство, свою столицу и даже создать законы. Персы, уже давно считавшие себя единственными обладателями этих «аксессуаров» цивилизации, не могли проигнорировать такую наглость. Слишком много возомнившим о себе кочевникам следовало указать свое место, и как можно быстрее. Персидская монархия сочла проблему настолько острой, что нельзя было доверить дело охраны границы мелким военачальникам. Опасность была слишком велика. Пришло время проучить эфталитов, и сделать это мог только сам персидский царь – шахиншах – «царь царей».

С началом сезона военных кампаний 484 г. огромная армия двинулась по равнине Гургана. Беспокойная пограничная зона тянулась к востоку от южной оконечности Каспийского моря. Теперь она стала границей влияния Персидской империи. За территориями, отмеченными очевидными знаками цивилизации – полями, печами для обжига и сушки, каналами, – раскинулись бесхозные бесплодные земли. Люди называли их «царством волков» – с намеком на исходившую от них угрозу. Когда поросшие лесом склоны великой горной цепи Эльбурс постепенно скрылись вдали, воины увидели казавшиеся бесконечными поля дикого ячменя и овса – это начались степи. Пейзаж был абсолютно невыразительным, и нигде не было видно ничего, что персы назвали бы признаками цивилизации. Это не могло не разочаровывать будущих завоевателей. Однако для любого, кто видел эту огромную массу людей, коней и слонов, уверенно двигавшуюся вперед, картина была устрашающей. Персидская армия, готовая к сражению, – зрелище не для слабонервных. Везде насколько хватало глаз, писал потрясенный наблюдатель, сверкало на солнце оружие. Равнины и склоны холмов заполнили всадники в кольчугах⁶. Все они были под знаменами. Ведь если персидский воин и почитал что-то превыше всего, это флаг, каждый кавалерийский отряд имел свой – с крестовин свисали большие тяжелые куски ткани, украшенные яркими геральдическими символами: звездами, львами, кабанами. Наиболее роскошным из них, конечно, был царский флаг – самым большим и богато украшенным. Увидев, как он гордо реет на ветру, сверкая золотом, серебром и драгоценными камнями, никто не мог усомниться в том, что экспедицию в царство эфталитов возглавлял сам «царь царей».

Шахиншах, как и все его царские предки, обладал некими сверхъестественными качествами. Все персы знали об этом и понимали причины таких свойств. Два с половиной века назад, когда их предки были рабами чужеземных хозяев, флаг независимости был поднят аристократом по имени Ардашир – могущественным героем, обладающим «мандатом» небес. Никто во всей Персии не пользовался такой благосклонностью богов. Один из предков Ардашира, человек по имени Сасан, явился верховным жрецом в самом святом и почитаемом храме – в Истахре. Здесь с древнейших времен было принято преподносить отрубленные головы поверженных врагов великой богине Анахите. Сам Ардашир показал себя достойным помощником грозного божества. К 224 г. он освободил Персию от правления чужеземцев, и теперь персы стали хозяевами поработителей. Неудивительно, что за столь славные деяния соотечественники стали считать его кем-то большим, чем простым человеком. Он имел фарр – знак божественной благодати, ставший фамильной ценностью. Шли годы, цари из семьи Сасана сменяли друг друга на троне Персии, и фарр осенял каждого нового царя. Иногда он имел форму овна, временами – золотого луча света, а бывало, что и человеческой фигуры, которая не отражалась в зеркале. Волшебство помогало укреплять грозную репутацию. Даже враги Сасанидов, люди, имевшие все основания ненавидеть персидских царей, помимо воли раболепствовали перед ними. Монархия гордая и в высшей степени могущественная, написал чужеземец о династии. Монархия старая и грозная для всех, кто населяет этот мир⁷.