В тени славы предков

— Бывай по-вашему!

Блуд заспешил к своим передать весть, что голодать больше не будут. Чернава с дочерьми среди многих жёнок сидела у восходней стены под самодельным навесом из сплетённых жердей и натянутого поверху тряпья. Под таким навесом от дождя не спасёшься, только от летнего солнца, что пекло нещадно за всё время осады. Неподалёку какой-то всклоченный мужик со злым остервенением строгал ножом в котёл остатки сыромятного ремня.

— Эй! — окликнул Блуд. — Мясо сегодня будет, оставь ремень, а то штаны не опояшешь!

Мужик на мгновение остановился, смерил Блуда удивлённым взглядом, совсем не поняв усмешки, и продолжил дальше своё занятие.

Чернава, как показалось, не обрадовалась новости, может, от голодной слабости сил на это не имела, молвила:

— Всё равно един конец! Ну, хоть дочерей накормим. Вы ужо что-нибудь решайте с князем своим. Вона, видишь?

Она показала рукой на растрёпанную бабу, что тихо, по-собачьи воя, прижимала к себе тряпичный свёрток.

— У неё молоко пропало, — продолжила Чернава, — так тряпицу с хлебным мякишем давала дитёнку сосать, потом и того не стало. Помер младень у неё два дня назад, уже дух от него исходит, так всё одно не даёт похоронить, вцепилась, и всё тут. Дети не играют — сил нет. Кто следующий помрёт? А болезни пойдут? Ты глянь, жара какая, а народу — целая крепость.

Десяток коней, чей дикий предсмертный крик был слышен в стане Владимира, забили к обеду. Хоть и немного досталось каждому осаждённому, но Ярополк всё равно наказал воеводам:

— Смотреть за всем строго, чтобы никто у другого кусок не вырывал, чтобы люди не обжирались, не то кишки завернёт.

Блуд, намаявшись за день, трапезничал с сыном уже ввечеру. Сладковатое мясо ели полусырым, тщательно его прожёвывая.

— Князь верное решение принял, — сказал Блуд, впервые за несколько дней ощутив приятную сытую тяжесть в желудке и придя от того в благостное расположение, — коней почти сотня, ещё мясяц продержимся.

— Ну, это ты загнул, батя, — возразил Огнята, — народу полтыщи, не меньше. Дней десять, а может, две седмицы. Чего делать-то, бать? Владимир нас переждёт. Сил-то не останется скоро, сегодня наковальню переносить помогал, аж темно в глазах стало, будто ночь наступила.

Вчера Блуда тоже качнуло так, что он рухнул на четвереньки, с трудом потом поднявшись, — сильно кружило голову, но сыну о том не сказал, постеснялся, перевёл разговор:

— Сторожу сегодня проверить надо. Прошлой ночью прошёлся, так половина спит.

— Меня от сытости тоже чего-то потянуло, — сказал Огнята, разваливаясь на потнике. Вскоре он уже засопел. Блуда тоже клонило в сон. Он намеренно не ложился, сидя на седле, собираясь проверить сторожу. Тело, отяжелевшее, не слушалось. «Посижу немного», — подумал. Не позволяя себе заснуть, окунулся в тяжёлую дрёму, когда сон мешается с явью. Он не услышал, скорее, почувствовал, как кто-то большой стоит перед ним. Блуд открыл глаза. Уже окончательно стемнело, и стоящий перед ним широкий муж показался ожившей игрой сна. Однако голос прозвучал настоящий:

— А я-то думал, тот или не тот Блуд войском водит? Как хазаринка-то твоя, жива? Парень, что рядом с тобой, на тебя похож. Сын?

Блуд чуть не свалился с седла, прошептав: «Чур меня!» Сразу всплыла в памяти ночь, когда они познакомились с Турином Ладожанином: воин его десятка, что привёл Турина отнимать взятую Блудом себе Чернаву, как собирались драться, как мирились потом. Смотри-ка, и Турин его каким-то чудом запомнил, если вообще это не блазен [206] , а живой человек.

206

Блазень — призрак, мираж. Блазнить — казаться.

— Ты как здесь? — спросил Блуд, усилием воли прогоняя сон. Ладожанин присел на корточки. Полы чёрного коча, который носят кмети, распахнулись, явив воеводскому глазу топор за поясом и когтистую кошку на длинной, свёрнутой кольцами верёвке.

— Мои шумнули у ворот, сторожа переполошилась ваша. А я целый день за стенами наблюдал, знаю, где у вас мелкие прорехи, чтобы хоть одному, но проскочить в крепость. А тебя найти нетрудно было, каждая собака знает, где ты есть.

— Так ты у Владимира? — Блуд удивился в очередной раз.

— Тише! — остерёг Турин. — У Владимира, от него к тебе пришёл.

Блуд разглядывал посланца, насколько возможно было в темноте: Турин стал кряжистее, тяжелее, а так, казалось, не поменялся вовсе. Надо бы сполох крикнуть да схватить вражеского лазутчика, но Блуд уже знал, что не сделает этого, и боялся копаться в себе в попытке отыскать причину.

— Почему я? — спросил воевода, зная, впрочем, ответ: бесконечная распря с Варяжкой, преданным князю, аки пёс, голодающая в крепости семья, губительное бездействие Ярополка. У Ярополка, кроме Варяжки, близких нет никого.

И, не дожидаясь ответа от Турина, который не собирался отвечать, задал новый вопрос:

— Гуннар всё рассказал, как здесь сидим?

— Рассказал. С ним всё в порядке и с кметями, с ним пришедшими, тоже. Князь слово людям дал и волхву Белояру, что крови русской не прольёт более, потому Родень на щит и не взяли ещё. Потому и просит тебя моими устами: помоги Ярополка склонить к миру. Спасёшь не только себя и чад своих, но и людей, что в осаду забраны.

Блуд молчал, Турин не торопил его с ответом. В крепости стояла мёртвая тишь: ни огней, ни окриков. Кто-то с факелом — либо Варяжко, либо Вышата Лунь — прошёл вдоль по стенам, проверяя сторожу. Воевода думал. Что сейчас миром решить, что потом — конец всё равно один. Владимир схватит Ярополка, закуёт в железо либо отправит куда подальше с глаз долой. Ну не убьёт же он брата! Слово дал, да и помнят все, как осуждали Ярополка за смерть Олега, князю от Свенельда отвернуться пришлось. А потом? Что будет потом, если он сейчас откажется? Всё, что выслужил в жизни, пойдёт прахом. С другой стороны, клятву давал верно служить. Ну а сам князь тоже хорош! Так бездарно отдать княжение и погибать от голода в пограничной слободе, вместе с людьми, всё ещё верившими в него! Святослав, окажись в такой беде, вышел бы в поле да сложил бы голову в бою, ибо мёртвые не имеют позора.

— Что делать? — спросил Блуд. Турин сунул ему в ладонь что-то маленькое и твёрдое.

— На. Придёшь в наш стан, так это тебя ко князю и приведёт. Тут уж сам всё помысли, как сделать. Бывай, воевода, свидимся.

На ощупь определив, что переданная вещь — перстень, Блуд сунул в него безымянный палец. Оглянулся на безмятежно спящего сына: одобрил бы? Почему-то казалось, что нет. Огнята переполошил бы стан, и Турин при всей его бычьей силе и изрядном воинском умении вряд ли бы ушёл. А он не только выслушал тайного посланца, но и согласился помочь. Наверное, многие назвали бы это предательством. От этих мыслей стало гадко, как будто вляпался во что-то мерзкое.

Глава сорок девятая

Ко всем бедам прибавилась ещё одна: находники нашли водяную жилу, питавшую два колодца в крепости, воды в которых едва на всех хватало, а теперь, когда Владимировы воины вырыли ров, отводя жилу, её вовсе стало мало, тем более в стоявшую летнюю жару. Казавшийся спасением ливень шёл всего полчаса, едва прибив пыль, ненадолго принеся свежесть. Коней забивали больше, ибо кони, как и люди, страдали от голода и жажды (им теперь пить почти не давали); съедаемые гнусом, вызывали жалость, и смерть для животины казалась избавлением. Снова близился голод, отчаявшиеся слобожане даже уже не возмущались, потеряв к жизни интерес и ожидая хоть какого конца. И Блуд решился.