В тени старой шелковицы

Он улыбался и смотрел нежно и доверчиво, как большелобый теленок.

Она краснела, смущалась и что-то говорила Сарре, склонясь над своей тарелкой.

Вдруг кто-то дотронулся до ее ботинка под столом. Оля вспыхнула, отодвинула ногу. Взглянула на Соломона. Тот, кажется, тоже смущенный, глядел в сторону.

Вечер подходил к концу, нужно было возвращаться домой. Оля уже накинула плащ и топталась в прихожей. Соломон, увидев это, оборвал романс на полуслове, вылез из-за стола и начал обуваться:

– Я провожу.

Либе-Сарре поцеловала Олю на прощанье. Кивнула Соломону. Хорошая девочка. Хорошая.

Они вышли из подъезда дома на Шарикоподшипниковской улице.

– Куда идем?

– Улица Некрасова. Это около Преображенки.

– Далеко! – обрадовался Соломон.

– Но вам же утром на работу, в Егорьевск! Вы не успеете!

– Не ваше дело, моя прекрасная Олечка. Так где у нас Некрасовская? – и Соломон взял Олю под руку.

И вдруг ее тряхануло. Несильно. Как волна малого тока прошла, от живота – вверх и вниз. К плечам – и к коленям. Немного весело, немного страшно. Она испуганно взглянула на него, он смотрел ей в глаза, не улыбался. Ее снова встряхнуло. Да что со мной такое сегодня… Оля отвела взгляд, уставилась на стоящий впереди фонарный столб. Захотелось напрячь ноги – показалось, что если поджаться, то напряжение отпустит. Он спокойно шел рядом, держал ее под руку. «Да гори все огнем», – вдруг подумала Ольга и прижалась плечом к его руке. Пусть все будет, как будет. Соломон сжал ее ладонь.

11 июля сыграли свадьбу. Голда Ровинская стала Ольгой Михайловной Хоц и переехала к мужу в Егорьевск – Соломон работал там главным бухгалтером на станкостроительном заводе «Комсомолец». Среди Олиных вещей было две ценности. Шейна подарила ожерелье из красных кораллов, исполненное какой-то довоенной красоты. Второй, не менее важной вещью, была фанерная шкатулка с письмами Соломона: за девяносто восемь дней, прошедших от знакомства до свадьбы, он написал невесте сорок два письма.

В каждом письме были стихи о любви.

Сарра, переехав после Пейсаха к Ефиму, поступила конструктором на Сходненский стекольный завод. Отвела мужа к врачу. У Ефима оказалась открытая форма туберкулеза. Лечили болезненными вдуваниями в легкие. Соломон, видя, как мучается брат, «пробил» Ефиму путевку и билеты на Кавказ, в Гульрипш – там был лучший легочный санаторий в СССР.

Ефим выздоровел.

В том же, 1939-м им с Саррой дали от завода комнату в новом трехэтажном кирпичном доме на Сходне, на Первомайской улице. Комната была теплая и светлая. Кроме Ефима – главного механика, в квартире жили с семьями главный инженер и начальник лаборатории завода.

Шейна отдала Марину родителям, поставив дочери жесткое условие: никаких яслей, никакого детского сада. Только няня, на которую она – Шейна – сначала еще посмотрит.

Сарра сердилась, но няню нашла.

Сарра не умела спорить с мамой.

Девочки мои

– Что это?

– Борщ!.. – Оля маминым жестом вытерла руки о передник, присела рядом с мужем на табуретку. Умелица. Хозяйка дома.

– А-а… – Соломон неопределенно повозил ложкой по тарелке. – М-м… Вкусно, – принял он решение. – Да. Вкусно.

Оля просияла. Она полдня убила на этот борщ. Примус коптил, кухня пропахла керосином и переваренной капустой. Оля подвинула мужу сметану, хлеб.

– А сама? Есть будешь?

– Конечно. Сейчас.

Метнулась, поставила себе тарелку. Налила. Села. Попробовала. Черт. Вроде делала все, как мама говорила.

Соломон съел, дочиста обтер тарелку кусочком хлеба.

– Вкуснотища.

– Да? Тебе правда понравилось?

– Конечно. Иди ко мне.

Дальше все снова было хорошо. Восхитительно просто.

Продукты в Егорьевске не продавали. Их не было, и всё тут. Был лес, в нем – грибы, ягоды. В речке рыба. А в магазинах – ни-че-го. Карточки давно отменили, была зарплата – а Соломон очень хорошо зарабатывал: член администрации станкозавода, тяжелая промышленность, самые большие деньги… Но купить на эти деньги в Егорьевске ничего было нельзя. Каждое воскресенье Оля с Соломоном садились в электричку и ехали к Шейне, в Москву. За неделю мама собирала им на рынке продукты: картошку, морковь, лук, покупала и готовила к их приезду рыбу, варила курицу или мясо… Из Москвы в Егорьевск везли даже яблоки и сливовый джем… Шейна, щепетильная до чесотки, пыталась отчитаться перед Соломоном за каждый оставленный ей гривенник: вот сахар купила, хлеб – он в рыбу пошел… Соломон каждый раз ее останавливал: «Евгения Соломоновна, прошу вас, не нужно. Рыбу и курицу мы все равно не возьмем, оставьте себе: Миррочка поест, Павка, Маришу покормите…»

– Соломон! Что ты говоришь! Отец работает, мы не голодаем… Ефим для Марины все дает…

– Конечно. А я – для Павки. Он же мой шурин, в конце концов! Парню четырнадцать лет, он растет, аппетит, как у коня… И оставьте эти разговоры, смешно слушать.

Шейна вызывала Олю на кухню, раскрывала перед ней собранную сумку:

– Здесь томат, добавишь в борщ перед свеклой, в самом конце… Запомни: борщ любит укроп, вот тут сухие семена, кинешь щепотку… – Шейна покосилась на Олин живот – нет, пока впалый. Тощая, как коза. – Голодаете, что ли?

– Нет. Соломон нормально ест.

– Как это?! – изумилась Шейна.

– Мам, я невкусно готовлю, ясно? Он ест, а я не могу.

– Ай, вейз мир… – протянула Шейна. – Беги, хватай свою тетрадку, запишешь… Я тебе расскажу… Так… Начнем с рыбы. Гефилте фиш… Берешь карпа…

– Мама! Какой карп? Мне бы картошку пожарить так, чтобы она не хрустела, как яблоко, и чтоб в кашу не превращалась!

– Картошку? Ерунда, запоминать нечего. Жаришь на сильном огне, без крышки. Долго. Потом перемешиваешь, но не мучаешь… Солить в конце. Потом – накрыть крышкой и уменьшить огонь. Ладно, продолжаем, пиши: берешь карпа, но не огромного, а среднего… – Шейна улыбнулась и бросила взгляд на улицу, будто эти средние карпы так и летали за окном, только руку протяни…

– Мам! Я не буду учиться делать карпа.

– Да? – Шейна очнулась, растерянно побродила глазами по кухне, увидела сумку. – А может, и правильно. Я тебе рыбу сама нафарширую. Так, курица еще полежит, но бульон выпейте сегодня, а можешь на нем сварить чолнт: добавишь фасоль, она разварится, потом картошку… Фасоль я купила, вот она… Куда ты смотришь? Но главное… Голда!

Если мама говорит «Голда», а не «Оля», значит, мама закипает.

– Да, мама, я слушаю!

– Первым делом сделай что-нибудь с мясом. Только сегодня утром достала. А то оно испортится!

Оля старалась внимательно слушать, но информации было слишком много, в коридоре гудел голос Соломона, ей хотелось скорей к мужу и чтобы уже обратно, в Егорьевск: виделись они нормально только в выходной, Соломон работал с утра до ночи.

…Утром, помня мамин наказ – первым делом употребить мясо, Оля кинулась к тете Шуре, соседке: «Научите!

Я только продукты порчу!» Тетя Шура кивнула: «Сиди, смотри». В воскресенье ее муж заколол козленка, и Шура аккуратно закладывала мясо в чугунок, перекладывала его луком, сальцем, солила, сыпала какие-то семена. Ставила в печь.