В тени восходящего солнца

Быстро текло для нас время среди трудных для нас занятий русским языком, Священной историей Ветхого Завета и другими новыми для нас предметами. Между тем взаимная дружба между воспитанниками все росла и укреплялась. А наше царство молодцов становилось все веселее и шумнее. Наступил ноябрь; и хотя еще не было снегу, чувствовалось приближение зимы. Начались утренние морозы, и по вечерам стали неудобными игры на площадке с гимнастическими приборами. Но молодцы не унывали. Во время вечернего перерыва занятий они собирались в большой зале; к ним присоединялись многие из старших, и там веселые игры заменяли им гимнастические упражнения; после получасового вольного моциона они бодро принимались за предстоящие им полуторачасовые занятия. Иногда, бывало, проходит в это время через залу преосвященный Николай. “С добрым вечером!” — приветствуем мы его громко и дружно и непременно по-русски. Преосвященный, со свойственной ему живостью и веселостью, ответит на наш привет. Старшие из находящихся тут учеников, естественным образом, при входе владыки принимают вид более степенный и чинный.

Но вот прошли полтора часа тихих вечерних занятий. Совершена и общая вечерняя молитва. К десяти часам вечера все воспитанники разошлись по спальням. Во дворе морозно и тихо, и к нам в спальню через окна бросает свои холодные лучи яркая луна. Уже в спальне прерывается тихий шепот еще не наговорившихся товарищей. Но вот среди этой тишины проносится густой и мягкий звук первого удара в колокол далекого буддийского монастыря. За ним мерно следуют другие удары: этим звоном у нас заменяется бой часов. В разных углах спальни поднимается где тихий говор, где сдержанный хохот, где оживленный спор вполголоса между соседями по койкам. Но вдруг все голоса смолкают. В спальню вступил преосвященный Николай. Он тихо проходит между койками, столь же тихо удаляется, и вскоре затем вся спальня погружается в глубокий сон» [6] .

6

Сёдзи С. Как я стал хрисгианином // Святитель Николай Японский в воспоминаниях современников. М. 2012. С. 387—390.

Конечно, цементировалась тяга к учебе и дисциплине и общей для семинаристов целью—стать православными священнослужителями. Но епископ Николай долгие годы вынашивал идею об открытии семинарии и для «язычников», то есть для японцев, не желавших креститься и остававшихся в рамках привычных им национальных религий — синто и буддизма. Этот план так никогда и не был реализован по причине отсутствия средств на него, а жаль. Аналогичные проекты западных миссионеров превратились со временем в престижные и процветающие ныне университеты: Дзёти (Св. Софии) и Аояма гакуин в Токио, До-сися — в Киото [7] .

7

Подробнее об этом см.: Саблина Э.Б. 150 лет Православия в Японии. История Японской Православной церкви и ее основатель святитель Николай. М., 2006. С. 66—69.

Вообще, в противоположность истории популяризации христианства в Японии западными миссионерами подвижничество святителя Николая носило четко выраженное несоответствие между его личным отношением к вере, необыкновенным энтузиазмом и выдающимися способностями, с одной стороны, и возможностями, прежде всего финансовыми, которыми располагала Русская церковь, — другой. При всем старании нам сейчас вряд ли удастся вспомнить сегодня хоть одного западного миссионера, сделавшего проповедь христианства в Японии делом своей жизни настолько многогранным, чтобы она не только захватила его целиком, но и, как это произошло с Николаем Японским, за полвека пребывания в этой стране выковала из него блестящего ученого и исключительно глубокого знатока японского менталитета. Он сам не раз говорил, что чувствует в себе дар японоведа и имеет силы и желание для изучения этой страны, но важность и нужность проповеди православия среди японцев ощущает несравнимо сильнее, и с этим делом всей его жизни не сравнится никакое другое. Николай Японский еще на первом этапе своего познания страны написал серьезный и весьма объемный исторический очерк Японии, основанный на изучении неизвестных тогда русским ученых книг — «Дай Нихонси», «Кокусиряку», «Иси», «Нихон гайси». Однако вторым, и несравнимо более тяжким, прежде всего морально, был этап познания особенностей японского духа, менталитета местных жителей, находившихся к тому же на пике своего неприятия нашей страны, ненависти к ней и отвращения ко всему русскому. В Японии конца XIX века отлично понимали, в отличие от подслеповатой на Восток России, кто будет ее главным соперником в борьбе за обладанием Маньчжурией и Кореей. Это понимание не скрывалось — наоборот, на нем воспитывались целые поколения, и такое русофобское воспитание удачно ложилось на имевшую самурайские корни подозрительность и ненависть к западному духу. Профессор японоведения Дмитрий Матвеевич Позднеев, тесно общавшийся с владыкой в его последние годы, позже вспоминал о знаменитой истории крещения Николаем первого японца — того самого синтоистского священника и бывшего самурая-убийцы Савабэ Такума. Пришедший за жизнью русского монаха Савабэ сказал ему: «Вас, иностранцев, нужно всех перебить. Вы пришли сюда выглядывать нашу землю. А ты со своею проповедью больше всего повредишь Японии!» [8] Николай сумел уговорить Савабэ сначала выслушать себя, и в результате Япония получила первого православного соотечественника, а позже и первого православного священника, но не с каждым японцем имел возможность лично побеседовать святитель, и не каждый был способен его выслушать. Совершенно такие же взгляды, как у Савабэ до его встречи с отцом Николаем, мы находим у до сих пор популярного в этой стране путешественника Рицузан Камисима Нагахиса, который в 1893 году посетил перешедший к русским Сахалин и излагал свое негодование так: «Широко открыв свои глаза от душившей меня злобы, смотрел я в сторону Санкт-Петербурга, на запад, где черными пятнами клубились, сливаясь с водою, зловещие облака». Открытие русской духовной миссии в Токио, строительство православного собора на холме Суругадай у многих японцев вызвали чувства, выраженные тогда в газете «Нихон»: «Православная церковь является злостным местом, откуда сыпятся проклятия на голову Японии и где молятся за ее поражения. Она всегда была центральным агентством шпионов, состоящих на русской службе. Японцам ненавистен купол русского собора, который, возвышаясь над всем городом, как бы шлет презрение самому императорскому дворцу, ненавистен храмовый колокол, который каждое воскресное утро докучает своим гвалтом мирному сну жителей... вся Япония была полна именно этой злобой, ненавистью, фанатическим зложелательством по отношению к России. Не знала этого только Россия, но архиепископу Николаю пришлось с этим столкнуться первому из русских на деле» [9] . Но чего явно не ожидал святитель, так это того, что такое «зложелательство» с годами будет только расти, шириться и крепнуть.

8

Позднеев Д.М. Архиепископ Николай Японский (Воспоминания и характеристика) // Святитель Николай Японский в воспоминаниях современников. М. 2012. С. 63.

9

Там же. С. 63, 123.

«Начиная с жреца Савабэ, желавшего убить архиепископа, проявление ненависти со стороны японцев преследовало владыку постоянно. Без преувеличения миллионы газетных статей за эти пятьдесят лет объявили его “ротаном”, то есть русским шпионом. Православные христиане назывались в Японии “Никораи но яцу”, то есть “Николаевские негодяи”, или “Суругадаи но яцу”, то есть “Суругадайские негодяи”»... Если биограф покойного архиепископа вздумает когда-либо собрать все те клеветы, которые распространяла про покойного японская пресса, то это издание займет десятки, если не сотни томов. Только после Русскояпонской войны отчасти под впечатлением удовлетворенной национальной гордости, отчасти на деле убедившись, как далека была вся деятельность покойного владыки от политических интриг, японское общество начало смотреть на него разумнее и сознавать свою несправедливость. В этом отношении чрезвычайно характерным является отзыв одной из самых шовинистических и русофобских газет «Ниппон» об архиепископе Николае, напечатанный в 1909 году. «Если бы архиепископ Николай был рожден в другой стране и принадлежал к другой Церкви, — писала эта газета, — он был бы высокоуважаем нашим народом как талантливый иностранец, имеющий самые разнообразные и тесные отношения с японцами, оказавший стране большие услуги и любящий последнюю как свою вторую родину. Но как русский по происхождению и епископ Греческой Церкви, отец Николай пользуется, в лучшем случае, индифферентным отношением со стороны японцев» [10] , — продолжал Д.М. Позднеев и отвечал на причины успеха архиепископа в своих трудах: «...он вынес на своих плечах апостольскую работу в адских условиях ежесекундной клеветы, гонений, подозрительности... Вместе с мягкостью, он был железным человеком, не знавших никаких препятствий, с практичным умом и администратором, умевшим находить выход из всякого затруднительного положения. Вместе с любезностью, в нем была способность быть ледяным, непреклонным и резким с людьми, которых он находил нужным воспитывать мерами строгости, за что-либо карать или останавливать. Вместе с общительностью, в нем была очень большая, долгим опытом и горькими испытаниями приобретенная сдержанность, и нужно было много времени и усилий, чтобы заслужить его доверие, и откровенность. Наряду с какою-то детской наивностью веселого собеседника, в нем была широта идеалов крупного государственного ума, бесконечная любовь к родине, страдание ее страдание и мучение ее мучениями» [11] .

10

Там же. С. 95—96.

11

Там же. С. 50—51.

Что касается отношения к владыке в России, то «можно ли искать большего игнорирования человека, большего пренебрежения к его трудам над изучением никому не ведомой тогда Японии? — риторически восклицал профессор Позднеев и продолжал: — ...делавшего свое прямое, святое культурное дело и ни в чем, кроме этого, не повинного архиепископа Николая травили с двух сторон: японцы — как русского политического агента, шпиона агитатора, сеющего на японской почве измену и симпатии к вероломной, хищнической России; русские — как деятеля, сообщающего Японии о России то, чего ей не нужно знать, подготовляющего из японцев знатоков русского языка и расточающего русские деньги для того, чтобы подготовлять врагов России» [12] . В таком настроении, в таком состоянии и с такой окружающей его международной обстановкой архиепископ Николай встретил просьбу о том, чтобы семинария перестала быть только японской.

12

Там же. С. 97.

Русские пришли

Еще в конце XIX века при семинарии время от времени воспитывались русские подростки, но ни история их попадания в миссию, ни дальнейший жизненный путь нам точно не известны. Можно лишь с уверенностью утверждать, что они были случайными учениками владыки Николая, в отличие от тех групп русских мальчиков, что прибыли в Токио в начале XX века.

Сегодня фраза о том, что «епископ Николай Японский был единственным русским, не покинувшим Страну восходящего солнца во время войны 1904—1905 гг.», стала привычным клише литературы о российско-японских отношениях столетней давности. Между тем это высказывание вряд ли имеет право на существование, ибо не является истинным. Николай Японский не был единственным нашим соотечественником в Токио в те тяжелые дни, и сам он прямо упоминал об этом в своих дневниках. Во-первых, в стране в то время пребывало несколько граждан России разного статуса (от купцов до воспитанников западноевропейских интернатов), по разным причинам не имевших возможности вернуться на родину. Однако посольство не оставило о них практически никаких упоминаний, а прихожанами Никорай-до они не были, отчего владыка о них попросту не знал. Во-вторых, и это уже имеет непосредственное отношение к нашей истории, рядом с ним все время находились те самые люди, чьи судьбы до сих пор остаются в тени научных исследований, невзирая на сыгранную ими важную роль в двусторонних отношениях. Речь идет о русских семинаристах [13] .

13

Г.Д. Иванова в своей книге «Русские в Японии XIX — начале XX в.» (М., 1993) сообщала еще о двух спутниках архиепископа в годы войны: бывшем настоятеле посольской церкви С. Глебове и дьяконе Львовском. Однако дневники святителя Николая полностью опровергают эту версию.

Хотя о самом факте подготовки в Токийской православной семинарии профессиональных переводчиков-японистов было известно давно, эта тема долгое время не вызывала пристального внимания историков. Еще в 1970 году в советское время, впервые о русских семинаристах в Токио писал бывший лидер «младо-россов», ставший старшим консультантом Отдела внешних сношений Московского патриархата Александр Львович Казем-Бек (запомним эту редкую фамилию!). В 1990-х годах московский востоковед А.Н. Хохлов подготовил первую обширную работу, посвященную семинаристам и опирающуюся на архивные исследования [14] . В 2003-м вышла уникальная книга историка борьбы М.Н. Лукашева «Сотворение самбо. Родиться в царской тюрьме и умереть в сталинской» [15] , посвященная биографии самого известного из учеников Николая Японского — Василия Ощепкова, а потому проливающая свет на некоторые детали обучения русских мальчиков в Токио. Главы, посвященные обучению Васи Ощепкова в семинарии, стали не просто ценным источником информации для исследователей, поскольку М.Н. Лукашев использовал уникальные сведения, почерпнутые им из ненадолго открытого секретного архива нашего разведывательного ведомства, но и почвой для бесчисленных спекуляций на этой темы разнокалиберных псевдопатриотических кликуш. Вызванный обращением к Ощепкову град публикаций в средствах массовой информации, особенно электронных, извратил не только детали его семинарского прошлого, но и всю его биографию таким образом, что проще эту «литературу», изданную в том числе на иностранных языках и в прекрасном полиграфическом качестве, сжечь, чем пытаться исправить допущенные в ней ошибки. Чего только не напридумывали горе-исследователи, пытаясь высосать из пальца «новое слово» об Ощепкове: и что он был послом России в Японии, и что специально откомандировывался к владыке Николаю из Санкт-Петербурга, и что учился в киотской семинарии, которой и в природе-то никогда не существовало... Со временем имя Ощепкова становится все популярнее, поток публикаций такого рода все ширится, и вот уже на российских просторах появились «внуки» и «правнуки» знаменитого семинариста. ..

14

Хохлов А.Н. Подготовка русских переводчиков-японистов в Японии и деятельность И.Д. Касаткина (вторая половина XIX в. — начало XX в.) // Восток. 1994; Роль Токийской православной семинарии в подготовке переводчиков-японистов // Православие на Дальнем Востоке. Вып. 2. СПб., 1996.

15

Указ. соч. М., 2003.

В 2006 году исследователь из Иркутского государственного университета С.И. Кузнецов опубликовал в Интернете важнейшие документы, найденные им в архивах разведки Заамурского округа пограничной стражи (город Харбин) и проливающие свет над тайной того, как попали подростки из России в Токийскую семинарию: переведенные на русский язык статьи из японских газет и журналов, рассказывающие о «русских мальчиках», и комментарии к ним сотрудников русской разведки (Приложение I) [16] .

16

Кузнецов С.И. Первые русские ученики в Японии //Восток-Запад в контексте мировой истории. Материалы Всероссийской научной конференции. Иркутск, 2011. С. 206—215.

Сопоставляя теперь все имеющиеся данные, мы можем всю историю обучения в Токийской православной духовной семинарии русских учеников разделить на три хронологических этапа: 1902—1906; 1906—1913 и 1913—1919 годы. Что касается первого, то он начался в феврале 1902 года с обращения главного начальника Квантунской области и будущего наместника императора России на Дальнем Востоке вице-адмирала Е.И. Алексеева к главе русской духовной миссии в Токио епископу Николаю с просьбой принять в семинарию двух мальчиков для подготовки из них переводчиков японского языка. Владыка Николай согласился, поставив при этом условия, которым следовал и в дальнейшем: семинаристы должны были быть не моложе 14 лет, готовые постоянно находиться среди однокашников-японцев, одеваться в японскую одежду и питаться японской же пищей, то есть вести образ жизни, обычный для семинарии. Военное ведомство должно было возместить невысокую стоимость содержания русских воспитанников—липших денег у миссии не было (Приложение 2) [17] . Стороны быстро сговорились, и в августе 1902 года в Токио прибыли те самые двое русских, которые вскоре разделили с Николаем тяготы пребывания во вражеском стане. Вот как об этом рассказывал 10 лет спустя Д.М. Позднеев: «Владыка с удовольствием принял этих мальчиков, за содержание которых миссии уплачивались самые ничтожные суммы. Началась, однако, война, и об этих мальчиках в России совсем забыли. Высылка денег на их содержание прекратилась, и епископ имел бы полное право отправить их на родину вместе с уезжавшими перед войною русскими. Он, однако, так не сделал. Наоборот, он убедил малышков остаться в Японии, объяснив им всю важность изучения японского языка. И прошло целых три года, прежде чем наши восточносибирские власти вспомнили о забытых детях. Их содержала, кормила и обучала все это время Православная Японская миссия и обучила настолько, что по первому же требованию они были в состоянии выехать и занять места переводчиков: один — в Харбине, другой — в Хабаровске. Этот пример побудил харбинские и хабаровские власти командировать в Духовную семинарию уже целый комплект русских мальчиков, которые и обучаются доселе там японскому языку и письменности» [18] .

17

Россія. 1908. 31 декабря. № 953.

18

Указ. соч. С. 114.

Изложенная самим владыкой в его дневниках история выглядит несколько иначе и расцвечена подробностями. За два дня до начала войны, когда все уже стало понятно и русские дипломатические и торговые представители покидали Токио, в воскресенье 25 января (по старому стилю) 1904 года глава миссии записал: «Здесь в Семинарии учатся японскому языку два русских мальчика из Порт-Артура, чтобы быть потом переводчиками. Приходили спрашивать: “Им уезжать или оставаться?” Но куда же уезжать? В Порт-Артур теперь и попасть трудно. Притом к кому им там? У одного (Легасова) родителей совсем нет — убиты были в Китайскую войну, а дядя уехал, кажется, в Россию; у другого (Романовского) родители вернулись в Россию. Оба они казачата. Они и сами больше склонны к тому, чтоб остаться и продолжать занятия. Конечно, им трудно будет. Сказал им терпеть и молчать, по пословице: ‘Терпи, казак, атаманом будешь”; улыбнулись и ушли» (Приложение № З) [19] .

19

Дневники Святого Николая Японского. Т. V. СПб., 2004. С. 11.