В тине адвокатуры

Княгиня отправилась к себе.

Николай Леопольдович спустился вниз, где застал Петра.

— Ступай спать, я разденусь сам, — сказал он ему.

Петр ушел и он запер за ним дверь; когда в коридоре затихли его шаги, он снова отпер дверь и стал ждать.

Прошло не более получаса, в коридоре послышались крадущиеся шаги, дверь отворилась и на пороге появилась с маленьким потайным фонарем в руках Стеша.

— Идите! — недовольным голосом сказала она.

Гиршфельд потушил свет, запер дверь снаружи, положил ключ в карман и последовал за своей путеводительницей.

Они поднялись на парадную лестницу, прошли обширную переднюю, громадную залу, вступили в коридор и очутились перед лестницей, ведущей на антресоли.

Коридор и лестница были устланы мягкими коврами, так что шагов не было слышно, но Николай Леопольдович все продолжал с осторожностью ступать по полу, из головы у него не выходил стих Пушкина:

Трепещет, если пол под ним Чуть заскрипит.

Ему стыдно было сознаться, что он трусил, но он трусил. Поднявшись на лестницу, он очутился в небольшой комнате с двумя дверями.

Одна дверь, противоположная входу, была задрапирована какой-то персидской материей.

Стеша подняла портьеру и отперла дверь.

— Пожалуйте! — произнесла она и быстро скрылась в не задрапированную дверь направо.

Он перешагнул порог и портьера опустилась.

Он очутился в темноте и стал положительно в тупик. Только через несколько минут он сообразил, что стоит перед второй портьерой, откинул ее и вошел в будуар Зинаиды Павловны.

В то же самое время между портьерами появилась Стеша, вышедшая из маленькой двери в стене, заперла дверь на ключ и скрылась в ту же дверь.

Какое-то странное чувство охватило Николая Леопольдовича.

Панический страх обуял его.

Нелепая мысль о возможности западни мелькнула в егой голове.

Ему чудились сзади мелкие шажки князя.

Господствующий в будуаре странный полумрак усиливал впечатление.

XVII В будуаре

Будуар княгини Шестовой резко дисгармонировал с обстановкой остальных княжеских апартаментов, убранных хотя и роскошно, но с тою неуловимою аристократической сдержанностью, при которой самая безумная роскошь не представляет из себя ничего кричащего, ничего бросающегося в глаза.

Помещение же княгини, напротив, страдало всеми этими недостатками и напоминало собою будуар модной кокотки высшего полета.

Громадный пунцовый фонарь на золоченых цепочках спускался с разукрашенного причудливыми гипсовыми барельефами потолка и полуосвещал обширную комнату, сплошь затянутую пунцовой шелковой материей и устланную такого же цвета пушистым ковром.

Во весь громадный простенок между двумя окнами, с тяжелыми, как и на дверях, портьерами, вделано было в стену от пола до потолка громадное зеркало.

Масса самой разнообразной и оригинальной мебели, этажерок со всевозможными безделушками и objets d'art, совершенно загромождали комнату, придавая ей вид скорее магазина, bric a brac, чем жилого помещения.

С левой стороны находилась громадная арка с приподнятой на толстых шнурах портьерой, открывавшей вид в следующую комнату-альков, всю обитую белой шелковой материей. В глубине ее виднелась пышная кровать, а справа роскошный туалет, с большим овальным зеркалом в рамке из слоновой кости. Альков освещался молочного цвета фонарем, спускавшимся из центра искусно задрапированного белоснежным шатром потолка. Пол был устлан белым ангорским ковром.

Зинаида Павловна, в капоте из легкой шелковой материи цвета крем, полулежала на кушетке, с папиросой в руках.

Озаренная царившим в будуаре каким-то фантастическим полусветом, она была более чем эффектна.

Увидав вошедшего Николая Леопольдовича, она сделала радостное движение.

Он подошел к ней и с чувством поцеловал ее руку.

— Наконец ты здесь и мы одни! — томно сказала она, ще-луя крепко его в лоб.

— Садись… — подвинулась она на кушетке. Он сел.

— Ты уверена в Стеше? — тревожно спросил он.

— Как в самой себе. А я тобой недовольна и выдеру тебя больно за ушко… — шутя начал она, нежно взяв его за ушко.

— Можно спросить, чем?

— Вы с первого дня стали заглядываться на княжну.

Он сделался серьезен.

— Ты это, конечно, шутишь, а вот я так серьезно недоволен тобой и даже перед появлением ко мне Стеши с письмом думал о том, когда мне удастся тебе это высказать.

— А ты думал, что я не позабочусь устроить наши свидания?

— Не думал, что это будет так скоро.

— Чем же это ты недоволен мной?

— А тем, что ты слишком выдаешь себя, так странно глядишь на меня, когда я подойду и заговорю с княжной. Это так легко заметить. Заметит она, заметят гости, заметит, наконец, сам князь. Я не хочу подвергаться скандалам, бывшим с прежними учителями. Подобная перспектива мне далеко не привлекательна.

— А если я не могу удержаться! Если я боюсь за тебя, боюсь, что ты увлечешься. Княжна, видимо, обратила на тебя свое внимание. Не далее как сегодня, после чаю, она здесь мне призналась, что ты ей очень нравишься, что ты, видимо, умный, недюжинный человек.

Он чуть не припрыгнул от радости, услыхав это, но вовремя сдержался и небрежным тоном произнес:

— Пусть так, но какое дело до всего этого мне и тебе?

— Как какое дело? — уставилась она на него.

— Именно какое дело? — продолжал он. Если ты думаешь, что в наших отношениях не играет роль с моей стороны никакое чувство, если ты полагаешь, что мизерною подачкою в Москву ты купила меня, то поздравляю тебя с такою победою, а себя с таким твоим лестным мнением о моей особе.

— Что ты говоришь! Замолчи!

— Ничего особенного. Я делаю только вывод из твоих собственных слов и из твоих опасений.

— Ничего не понимаю! Женщина любит его, а его это оскорбляет.

— Остается только пожалеть, что не понимаешь. Всякая любовь должна соединяться с уважением. Ревность же к первой, встретившейся на пути любимого человека смазливой девчонки доказывает неуважение к нему. Как же ты решаешься посылать за мною Стешу? Почему не ревновать и к ней?

— Но княжна — красавица, а Стеша… горничная.