В тине адвокатуры

— О чем догадалась?

— Да о том, что ты играешь с ней недостойную комедию… — резким тоном произнес взбешенный Карнеев.

— Знаете ли вы, Иван Павлович, — вспыхнул Шатов, — даже дружба имеет свои границы, и кто их переходит, того следует порой и останавливать. Я попросил бы вас не вмешиваться в мои дела с моей объявленной и обрученной невестой и избавить меня от ваших нравоучений, которые мне, признаться, очень надоели.

Озадаченный Карнеев замолчал и поглядел на Антона Михайловича своими добрыми глазами. Гнев его прошел. Его взгляд был полон сострадания.

— Девчонка схватила легкую простуду, капризничает, не хочет лечиться, а влюбленные друзья ее, — подчеркнул Шатов, — сваливают ее вину на других.

Иван Павлович не ответил ни слова.

Он понял, что счастье Лиды погибло. Ему осталось позаботиться спасти ей хоть жизнь.

«Надо показать ей жизнь в истинном свете, надо постепенно спустить ее с облаков, тогда удар падения не будет так силен!» — думал Карнеев.

Он не знал, что Гиршфельд уже ранее его грубо столкнул ее с ее неба.

«Что если она оправится и, свободная от прежних обязательств, подарит его чем-нибудь более дружбы?» — мелькнуло в его уме.

Он отогнал от себя эту эгоистическую мысль. Не для себя, а для нее, для нее одной он хотел, чтобы она жила. С таким решением он вечером поехал к Шестовым.

На половине княжны он застал одного Шатова, который вскоре, впрочем, уехал, объяснив, что спешит к нескольким труднобольным. Княжна Лидия Дмитриевна проводила его долгим печальным взглядом.

По отъезде Шатова Маргарита Дмитриевна, недолюбливавшая Ивана Павловича, удалилась в свою комнату.

— Вы меня извините, — обратилась она к нему, — мне надо кое-чем позаняться. Развлеките Лиду, ей эти дни что-то не по себе.

Карнеев церемонно раскланялся. Они остались вдвоем с княжной Лидой.

— Вы себя не бережете, разве можно рисковать так своим здоровьем; простудиться легко, поправляться долго! — с нежным укором начал он.

— И вы верите в эту пресловутую простуду? — горько усмехнулась она и посмотрела на Ивана Павловича своими воспаленными глазами.

— Но что же с вами делается? Доверьтесь мне, как другу… — опустил он под взглядом княжны глаза.

— Я сама не знаю, что со мною делается: я как будто проснулась от хорошего, хорошего сна и почувствовала, что это был только сон.

— Надо свыкнуться с действительностью и постараться забыть о грезах.

— А если этот сон, эти грезы, как вы говорите, составляли всю мою жизнь?

— Надо перенести. Вы еще не испытали жизни, для вас она еще вся впереди… — заметил Иван Павлович.

— Вы думаете? — печально спросила княжна.

— Тут нечего думать — это ясно. Если вы в ком-нибудь обманулись, надо благодарить лишь Бога, что не поздно.

— Почему вы знаете, что я обманулась? — вдруг порывисто заговорила она и даже пододвинулась на диване к сидевшему в кресле Карнееву.

— Я ничего не знаю, пока вы мне не скажете, я выразил лишь предположение! — смутился Иван Павлович.

— Нет, вы знаете, знаете! — с лихорадочной дрожью в голосе продолжала княжна.

— Уверяю вас, что я ничего не знаю, успокойтесь, ради Бога! — взял ее за руку Карнеев.

— Не знаете? — чуть слышно произнесла княжна, видимо ослабевшая после минутной ажиотации.

— Положительно ничего не знаю! — уверял он.

— Скажите мне, Иван Павлович, неужели есть люди, которые в состоянии делать и говорить одно, а думать и чувствовать другое? — начала она после некоторой паузы.

Карнеев с отеческой нежностью посмотрел на нее.

— Хорошее, доброе дитя, вы бы спросили лучше: существуют ли люди, которые этого не делают.

— Неужели все такие нехорошие, злые?

— Все — этого сказать нельзя, но хорошие люди очень редки.

— Ну, например, вы, вы этого не стали бы делать? — в упор спросила она.

— Я… я… — смешался Иван Павлович, — не знаю.

— А я знаю!.. знаю! — снова взволнованно заторопилась княжна. — Вы хороший, честный, за это я и люблю вас.

Крупные слезы покатились по ее впалым, разгоревшимся щекам.

Карнеев положительно растерялся. Слово «люблю», хотя и сказанное в наивном детском смысле, сразу перевернуло все его мысли. Кровь бросилась к нему в голову. Он был на волосок от признания, но опомнился и сдержался.

— Успокойтесь, ради Бога, о чем же вы плачете, все перемелется мука будет! — бессвязно заговорил он.

В передней раздался звонок. Княжна Лида быстро вытерла слезы. Приехала княгиня с Гиршфельдом.

Княжна Маргарита вышла в гостиную. Иван Павлович, просидев еще около часа, начал прощаться, сославшись на вечерние занятия. Княжна Лида, нервно крепко пожала ему руку. Он почувствовал, что ее рука горит, как в огне. У него потемнело в глазах, и он опомнился лишь прокатившись по морозному воздуху, подъезжая к дому.

Прошло несколько дней. Побеседовать за это время с княжной Лидой Ивану Павловичу не пришлось, тем более, что, занятый какой-то срочной работой, он был у Шестовых всего два раза.

Выдался вечер, когда в гостях у княжен был один Шатов.

Княжне Лиде с утра сильно нездоровилось, и она, сославшись на головную боль, рано ушла к себе в комнату. Княжна Маргарита и Антон Михайлович остались вдвоем в гостиной.

Последний был мрачно настроен.

— Что вы сегодня глядите таким рыцарем печального образа? — улыбнулась Маргарита Дмитриевна.

— Грех вам шутить, мне так положительно не до шуток.

— Грех… мне… я вас не понимаю! Причем тут я? — с расстановкой, медленно спросила она.

— Кому же как не вам… как причем вы?!.
– удивленно поглядел он на нее.

Она продолжала вопросительно глядеть на него и молчала.

— Ведь вы знаете, что мое положение ужасно, — продолжал он с отчаянием в голосе, — что я, безумно любя вас, связан навеки с любящей меня девушкой, зародившееся было чувство к которой поглощено всецело вспыхнувшей вновь к вам любовью.

— Но вы знаете также, что я не в лучшем, чем вы, положении! — деланно-грустным тоном перебила его княжна.

— Это лишь усугубляет наше несчастье, а вы спрашиваете еще, отчего я мрачен.