В тине адвокатуры

— Я хочу попросить вас о моей prot'eg'ee, последней камеристке покойной, Alexandrine. Быть может вы ее заметили: une jolie fille tr`es distingu'ee.

— Я видел ее мельком в Москве, потом в Шестове, она и теперь там, — небрежно ответил Николай Леопольдович, но пикантный образ Александры Яковлевны с этого момента ярко восстал в его памяти.

— У вас в Москве, конечно, масса знакомых, не можете ли вы порекомендовать ее кому-нибудь в компаньонки, в лектрисы или в случае крайности в камеристки. Она очна хорошо воспитанная и образованная девушка.

Ольга Петровна в коротких словах передала Гиршфельду романические приключения молодой девушки. Тот внимательно слушал и вспоминал, что нечто подобное слышал от княгини, но пропустил мимо ушей, занятый осуществлением своих серьезных планов.

«Так вот она какая птица! — проносилось в его голове. — С ней надо держаться другой тактики. Но все равно, на золотой крючок попадется, воспитание развило аппетиты, а средств к удовлетворению нет. Из камеристок попасть даже в не особенно дорогие и взыскательные содержанки уже большой успех. Она, кажется, настолько умна, чтобы понять и согласиться. Не надо только много обещать, чтобы не возмечтала и не задорожилась, не надо заискивать: надо, чтобы она знала свое место и чувствовала, что она для меня все-таки только камеристка».

Этим он закончил свои соображения.

— С удовольствием! — ответил он баронессе, когда она кончила. — Я еду в Шестово завтра, переговорю с ней и сделаю для нее все возможное.

Он встал прощаться.

— Благодарю вас заранее за себя и за нее, — крепко пожав ему руку, сказала Ольга Петровна.

— Прощайте.

— Не прощайте, а до свидания. Будете, конечно, не раз в вашем городе — для меня и для мужа вы всегда желанный гость, друг моей несчастной Зины — мой друг.

— Я польщен, баронесса! Скажу более, я тронут до глубины души вашим сочувствием… — томно произнес Гиршфельд, целуя ее руку.

Весь остальной день и всю дорогу в Шестово сластолюбивые мечты об Александрине не покидали головы Николая Леопольдовича.

VIII В когтях пантеры

Александра Яковлевна Гаринова сидела с книгой в руках на задней террасе шестовского дома, когда до нее донесся шум подъехавшего к крыльцу экипажа, а через несколько минут вошедший на террасу лакей доложил ей о прибытии Николая Леопольдовича Гиршфельда, за которым была послана на станцию, по его телеграмме, коляска.

— Скажи, что я здесь!.. — небрежно скомандовала она, не отрываясь от книги.

Лакей вышел.

Николай Леопольдович завтракал тем временем в столовой. На столе был накрыт один прибор, — Александра Яковлевна уже позавтракала, — и Гиршфельд с аппетитом отдавал дань кулинарному искусству Сакердона Николаевича, изредка задавая прислуживавшему лакею вопросы о их житье-бытье в Шестово.

— А где же Александрина? — спросил он между прочим.

— Кто-с? — удивленно ответил вопросом лакей.

— Александрина — княгинина камеристка! — разъяснил Гиршфельд.

— Такой у нас нет-с.

— Александра Яковлевна…

— Барышня-с? — понял наконец лакей. — Она дома-с, Иван докладывал им о вашем приезде, они-с приказали доложить вам, что они на задней террасе.

Очередь удивляться настала для Николая Леопольдовича.

— Барышня… — проговорил он сквозь зубы, допивая последний глоток бургунского и отирая рот салфеткой. — Пойдем представляться барышне, — добавил он с улыбкой и встал.

Он вышел на террасу в открытую настежь дверь.

Александра Яковлевна, углубившись в чтение, не заметила его появления.

Он остановился в дверях.

Она сидела, грациозно склонившись над книгой. Ее прекрасно сложенную фигуру облегало платье из легкой светло-голубой летней материи, миниатюрные ножки выглядывали из-под него, полуопущенные глаза оттенялись длинными темными ресницами. Серьезное выражение прелестного личика дышало наивностью и свежестью.

Гиршфельд невольно остановился в дверях и залюбовался на нее.

«Ну, конечно ж барышня! — мелькнуло у него в уме. — Да притом и преаппетитная…» — На губах его снова прозмеилась насмешливая улыбка. Он кашлянул.

Она опустила книгу на колени и повернула к нему голову. В этом движении было столько неподдельного достоинства, что выражение насмешки быстро исчезло с его лица и он почтительно проговорил:

— Здравствуйте!..

— А, здравствуйте!..

Она движением глаз указала ему на стоящее против нее, у металлического столика, чугунное кресло.

Он машинально последовал ее приглашению.

«Однако, она обращается со мной, точно владетельная принцесса, а я как мальчишка позволяю ей это!» — пронеслось у него в голове.

Он обозлился сам на себя и, развалившись в кресле, видимо старался принять невозможно дерзко-нахальную позу. Закурив сигару, он начал пускать кольцами дым чуть не в лицо Александры Яковлевны. От нее не ускользнуло все проделанное им, но она только по временам улыбалась уголком рта. Оба некоторое время молчали…

— Баронесса Фальк, при прощании со мной, — лениво начал он, потягиваясь в кресле, — просила меня принять в вас участие и рекомендовать кому-нибудь в Москве на такую же должность камеристки, какую вы занимали при покойной княгине…

Он умышленно подчеркнул последнюю фразу и остановился.

— Я очень благодарна Ольге Петровне за память и заботу обо мне, — небрежно, в тон своего собеседника, заметила Александра Яковлевна.

— Я, конечно, должен слышать и от вас желание поручить мне заняться вашей судьбой в этом смысле, — снова начал он, растягивая слова.

— Благодарю вас. Но в настоящее время я не могу еще высказать этого желания… У меня другие виды.

Она пристально посмотрела на него своими смеющимися глазами. Он невольно принял более красивую позу.

«Неужели, — подумал он, — в этих видах фигурирую я и мы таким образом сходимся в мыслях? Это сильно бы облегчило шаг к первому сближению, а там она в моих руках… Как она чертовски хороша!» — закончил он свою мысль.

— Я, признаться, с первого взгляда на вас, еще в доме покойной княгини, — продолжал он уже вслух, — немало удивился, что вы, при вашей красоте, избрали себе такой узкий путь в жизни.