В тине адвокатуры

«А если это будет лишь фиктивный брак?»

От этой мысли он весь похолодел.

— Я хочу поступить на настоящую сцену, с окладом жалованья и с хорошим окладом! — закончила она.

Этот конец был для него неожиданностью. Сладкие грезы были разрушены.

«Значит, все-таки она сознает, что нехорошо так беспощадно обирать меня, — подумал он. — У нее проснулось ко мне чувство жалости!..»

Это его отчасти успокоило.

— На казенную сцену, на первые роли трудно, да и жалованье там мизерное, — деловым тоном ответил он.

— Да я и не хочу на казенную; с чего вы это взяли? Я хочу поступить на частную, в тот театральный кружок, который уже с год как существует в Москве, под управлением Львенко. Вы ее, конечно, знаете? Вы всех знаете…

— Я знаю Анну Аркадьевну, и даже хорош с ней и с ее мужем.

— Он, кажется, тоже адвокат? — кинула она.

— Да!

— Ну, вот видите… Она, как слышно, платит баснословные оклады, но берет со строгим выбором… Я просила к Эдельштейна, и Марина представить меня ей, они обещала, но потом как-то сконфужено уклонились; видимо она не хочет знакомиться с содержанкой! — с злобной горечью произнесла Гаринова.

— Не думаю; это что-нибудь да не так! Анна Аркадьевна женщина без предрассудков и всецело преданная искусству, — поспешил успокоить ее Гиршфельд.

— Думаете ли вы, или не думаете — это меня не касается, но это так… Понимаете? Так!.. Никто, а вы меньше всех, в этом меня разуверите!.. — капризно крикнула Александра Яковлевна.

Гиршфельд не отвечал.

— Видите, видите: и вы молчите, — продолжила она, — а потому я хочу, чтобы она не только приняла меня к себе на сцену на первые роли и на хорошее жалованье, но сама приехала со мной познакомиться и пригласить меня…

— Но это так не делается, — заикнулся было Николай Леопольдович, но Гаринова не дала ему договорить.

— Мне нет дела, делается ли это у них или у вас, но я хочу этого! Слышите? Я хочу!.. — крикнула она; вся раскрасневшись, быстро вскочила с места, несколько раз прошлась по комнате и снова села.

От быстрого движения у нее расстегнулась верхняя пуговица капота и обнажилась белоснежная шейка.

Николай Леопольдович молчал, задыхаясь от страсти.

— Слышите? Я хочу! — повторила она и топнула ножкой.

— Слышу… я сделаю… Но какая же за это награда?.. — хрипло, с трудом ответил он.

— Пока, вот: целуйте! — с улыбкой протянула она ему свою руку.

Он мгновенно сорвался с места, схватил эту руку и крепко прильнул к ней губами выше локтя.

— Довольно… — сказала она, пробуя отстранить его от себя; но он как клешами сжал ее руку и не отрывался, — Мне больно!.. Слышите?..

Он не слыхал, весь дрожа от охватившей его страсти. Лицо его побагровело, жилы на лбу налились кровью. Остановившиеся глаза почти выкатились из орбит. Он был страшен. Продолжая левою рукою держать ее за руку, правою он сделал движение, чтобы обхватить ее за талию и наклонился к ней уже совсем близко.

Она почувствовала опасность.

«Крикнуть!.. Это скандал!» — пронеслось к нее в голове. Она вдруг захохотала.

Этот хохот отрезвил его. Он бессильно выпустил ее руку, обвел ее помутившимся взглядом, схватился за голову обеими руками и несколько минут простоял в оцепенении.

— Извините… — прошептал он наконец, взял шляпу и шатаясь вышел из комнаты.

— Не забудьте о Львенко! — весело крикнула она ему вдогонку.

После его ухода, Александра Яковлевна подошла к зеркалу. Ей вспомнилось лицо Гиршфельда, за минуту так ее напугавшее; но теперь, при этом воспоминании, на ее губах появилась самодовольная улыбка.

«Кажется, я и без тайны в руках могу крепко держать в них этих царей природы, как высокопарно называют себя мужчины. Этот умный, но сладострастный жид готов положить к моим ногам все золото, собранное им ценою преступлений, готов решиться на массу других, лишь бы добыть меня. Но сила красивой женщины прежде всего в ее недостижимости, а если она и сойдется с кем-нибудь, то в неуверенности мужчины в прочность это связи. Нами дорожат лишь тогда, когда рискуют ежеминутно потерять… Я знаю это, и это-то знание — моя сила! С ним и со средствами Гиршфельда, я достигну своей цели…»

Так думала она, любуясь собой.

Николай Леопольдович, между тем, не помня себя, выскочил из двери квартиры Гариновой, а затем из подъезда, и бросился в свою коляску. Только свежий сентябрьский воздух заставил его опомниться. Он с омерзением к самому себе припомнил только что пережитую сцену.

«И не иметь возможности отомстить, быть бессильным свидетелем своего собственного унижения!»

Он заскрежетал зубами.

«Что если бы, — блеснула у него мысль, — он послушался тогда княжны Маргариты, явился бы с повинной и был теперь на каторге со все-таки любимой и любящей девушкой?»

Он не знал о постигшей ее судьбе.

«Что тогда? Не лучше ли ему было, чем теперь, в когтях Гариновой и Петухова? В постоянном страхе?» — настойчиво восставали в его уме вопросы.

«Гораздо лучше!» — подсказывал ему в ответ какой-то внутренний голос.

XV Директриса

На другой день, рано утром, Николай Леопольдович покорно поехал со щекотливым поручением Гариновой к Анне Аркадьевне Львенко. Ни по одной черте его лица нельзя было догадаться о перенесенных им страданиях вчерашнего дня. Оно, как и вся его упитанная, выхоленная фигура, дышало наружным спокойствием, самоуверенностью и самодовольством.

Анна Аркадьевна жила в тех же Петровских линиях, занимая громадную угловую квартиру в третьем этаже, окна которой выходили частью на Петровку, а частью в проезд между домами. По наружности, это была полненькая, невысокого роста, довольно пикантная шатенка, с большими, сумасшедше-восторженными глазами, которыми она артистично управляла, придавая им, сообразно обстоятельствам, то или другое выражение. Подвижная, непоседливая, она принадлежала к народившемуся лишь в семидесятых годах нынешнего столетия типу женщин «чреватых идеями», как выразился о них Н. Соловьев. Этими идеями была полна ее миловидная головка, — они били в ней, что называется, через край. Анна Аркадьевна жаждала самостоятельной деятельности, но в силу ее воспитания и образования, такая деятельность могла открыться для нее только в области искусства. Она и бросилась в него. По происхождению — столбовая дворянка, она провела детство и юность безвыездно в одной из ближайших к Москве губерний, в уездном городе, где ее отец занимал выборные должности, а мать наблюдала за воспитанием и образованием как ее, так и младшей дочери — Лизы. Последнее было поручаемо выписываемым из Москвы гувернанткам, а первое состояло в классических домашних мерах исправления, ряд которых увенчивался грозным отцовским чубуком. На умную и способную от природы девочку это «воспитание и образование» не положили резкого отпечатка и не обратили ее в шаблонную, недалекую, застенчивую «уездную барышню». Напротив, они выработали в ней характер, наклонность к протесту, и с летами — желание во что бы то ни стало вырваться из-под родительского крова, настойчивость и упрямство в достижении цели — главные свойства характера Анны Аркадьевны. Уйти от мер домашней строгости вообще и от отцовского чубука в особенности, вскоре представился случай, и Анна Аркадьевна не преминула им воспользоваться.

К ней присватался жених — Яков Осипович Левенберг.

Молодой человек, окончивший всего года за два перед тем университетский курс, он был назначен исправляющим должность судебного следователя в тот город, где текла довольно неприглядная в родительском доме жизнь Анны Аркадьевны. Юный жрец тогда только что обновленной русской Фемиды был принят с распростертыми объятиями в семейных домах уездного города, а в том числе и в доме родителей Анны Аркадьевны. Яков Осипович оказался весьма приличным молодым человеком и, кроме того, очень хорошим музыкантом. За роялем начался и кончился скороспелый роман молодой девушки. Она с детства усердно занималась музыкой и считалась чуть не первой музыкантшей в уезде, к радости и гордости своей матери, которая с восторгом передавала отзыв одной столичной гостьи о том, что в пальчиках ее Анюты просто какое-то волшебство.