В тот день…

– Погоди! – Озар поднял руку. – Работный люд из лавки был за тобой, верно? То есть в стороне от Дольмы.

– Так и было. Они последними зашли в воду, уже после меня.

– А ты, добрый друг соляного купца и помощник его, держался на отдалении, пропустив даже скотников. Скромный ты, как погляжу, Творим. Однако, находясь немного в стороне, ты как раз и мог увидеть, кто метнул оружие.

– Да ничего я не видел! – замахал руками тиун. – Там все теснились, брызгались, а сзади уже народ подходил, тот же купец-меховщик Хован с семейством зашел в воду. Еще помню, что Моисей почти рядом со мной держался, не спешил глубже зайти, однако потом шагнул прямо к Дольме. И сдается мне, что люди правы, уверяя, что хазарин этот и порешил хозяина.

Последние слова Творим почти выдохнул, понизив голос, поправил шапку на голове, уставился угрюмо. Озар же улыбался почти дружелюбно.

– А ведь мне говорили, Творим, что этот Моисей первый шум поднял и кинулся к Дольме, когда тот рухнул. Зачем ему было внимание к себе привлекать?

– А чего бы ему не шуметь? Решил, наверное, что на него не подумают. Этот Моисей, рожа хазарская, долго и верно служил хозяину, поэтому и надеялся, что его никто не заподозрит. А ведь Моисей, сказывали, некогда воином был, причем не из последних, мог и воспользоваться случаем в толпе. Ловок он, как и все, кто с оружием знается.

Тиун хотел еще что-то добавить, но замер на полуслове, когда Озар вдруг легким, почти кошачьим рывком перескочил через перила гульбища во двор. И сразу стал смотреть на высокий поверх галереи. Успел заметить, как кто-то отступил вглубь легкой тенью. Верхние покои в тереме обычно женские, мужикам носить мусор туда не больно позволяется. А сейчас кто пытался их подслушать укромно? Мирина-хозяйка? Кто-то из ее прислужниц? Ключница? У Озара была догадка.

– Послушай, Творим, – молвил волхв, поднявшись обратно к оторопевшему тиуну, – что ты скажешь о ключнице вашей? Яра, кажется, зовут.

– Яра, да. Или Ярозима, как нарекли ее в родном селище. Недоброе у нее имя, да и в роду она была нелюбимой. Вот родовичи от нее и избавились, отдав Мирине в услужение. Это мне сам Дольма рассказывал. Я ведь ему помогал с тех самых пор, как он тут хозяйствовать начал, вот он и доверял мне, разговаривали мы с ним порой о всяком за чаркой меда стоялого, а не только о нуждах и делах. Он и сказал, что, какова бы ни была Яра в древлянском селении, потом из нее хорошая помощница его жене вышла. Оно и понятно: Мирина сидит да красу свою лелеет, а Яра весь дом на себя взяла. Но я вот что скажу: Ярозима эта хитрой оказалась, раз сумела всем так угодить, что ее до ключницы возвысили, хотя брали из лесов древлянских едва ли не как рабу-прислужницу. Ныне же погляди только – прямо госпожа достойная с хозяйскими ключами за поясом. Даром что вековуха [50] , никем не выбранная. Однако и тут мне есть что тебе сказать, ведун.

50

Вековуха – старая дева, женщина, не вышедшая замуж до положенного по возрасту для невест срока.

Творим теперь говорил негромко и почти задушевно, словно хотел расположить к себе Озара.

– Дольма как-то поведал, что Ярозима в древлянских чащах охотницей отменной слыла. Замуж она не спешила, а все больше в лес уходила, причем без добычи никогда не возвращалась. Сильная она девка, и на лося ходила, и на волка. Так что поверь: такая, как она, могла метнуть нож в хозяина.

– А с чего бы это ей Дольму захотелось убить?

Творим втянул голову в плечи, размышлял.

– Вот что, волхв, ходили слухи, будто бы калека Вышебор просил Дольму отдать ему в жены вековуху-ключницу. Все равно она никому не нужна, а ему, убогому, хоть какая-то женка под бок. У него-то страсть Уда [51] порой играет еще как, даром что ноги волочатся. Вот он и хотел себе бабу. А хотела ли того же Яра, сказать не могу. Хотя… какая за такого захочет? А Дольма брату мало в чем отказывал. Мог бы и приневолить Яру. Так почему бы ей от хозяина не избавиться, чтобы он не принуждал ее стать женою увечному Колояровичу?

51

Уд – божество плотских сил. Удова страсть – плотские желания.

По сути это было обоснованное предположение. Хотя тогда Яре было бы сподручнее прикончить навязываемого жениха-калеку, а не Дольму. Но как это сделать в доме, где все у всех на виду? Однако даже Озар заметил, что ключница держится неприметно, словно и не правая рука хозяйки. Тут было о чем подумать.

Озар отпустил тиуна, а сам вернулся в сени, лег на лавку, застланную светлой овчиной. В тереме домочадцы уже укладывались на покой. Только одна из дворовых девок еще шастала по двору, кажется, та, что Будькой звалась, крепенькая, как репка, по-своему даже миловидная. Коса у нее, как и положено прислуге, недлинная, едва ли чуть ниже лопаток спускалась, зато густая, толстая. Озар улыбнулся, заметив, как Будька ставит у порога блюдце с молоком – угощение домовому. Молоко-то кошка вылакает, как обычно, но то, что старые обычаи в доме новообращенных христиан так сильны, волхву понравилось.

Еще эта Будька то и дело крутилась у ворот, как будто поджидала кого-то. Никак красавчика Радко надеялась встретить по возвращении – парень до сих пор так и не появился после того, как ушел. Зато когда Лещ спустил на ночь пса, Будька поспешила к главному терему, быстро взбежала на крыльцо, но еще какое-то время стояла на гульбище, что-то напевала негромко – долгое, монотонное. Озар услышал, как этому пению стал вторить негромкий храп Златиги. Тогда он встал и вышел из сеней к девушке.

– Никак ждешь кого или просто не спится?

– Кого это мне ждать? – насупилась Будька.

Озар же заговорил с ней о тиуне, сказал, что тот явно лжив и себе на уме. А еще ведун помнит Творима, когда тот на капище с подношениями ходил, но не шибко жаловал богам, хотя управляющий таким хозяйством мог бы и пощедрее быть. Творим же то зайца тощего принесет на алтарь, то сапоги уже поношенные для служителей выделит.

Будька слушала и хихикала. Согласилась, что Творим скуп, любит в тереме Дольмы столоваться, хотя и сам не беден, но на угощение всегда поспеет. А еще он крестьян в селищах Дольмы донимал, житья им не давал, недоимки не прощал даже в голодные годы. О, Будька это знает, ее саму из такого селища в дом взяли. И то не тиун ее привел, а сам Дольма взял в услужение, когда родители девушки умерли, а старший брат жену завел. Будьку невестка обижала. А тут и жить спокойно, и кормят сытно, пусть и работать заставляют от зари до зари.

– Хороший хозяин был Дольма? – спросил Озар.

– Хороший… – подтвердила девчонка, но так тихо, что Озар посмотрел на нее внимательнее.

А потом подступил с вопросом: отчего это всему Киеву известный христианин Дольма не окрестил свою семью и челядь ранее? Кажется, мог бы. Будька лишь пожала плечиками. Дескать, сам купец не предлагал, а они не просились. Но как он повелел, все и пошли.

И тогда Озар поинтересовался, заметила ли сама Будька что-нибудь, когда убили Дольму в Почайне.

Несмотря на то что ему полагалось всех расспросить, он думал, что чернавка хотя бы из-за своего положения в доме засмущается вопроса. Ничуть не бывало. Ответила спокойно, обстоятельно. Говорила, мол, все стояли близко к хозяину, весело им было, они улыбались, смеялись. Ведь такого ранее не бывало, чтобы толпой-то в воду идти, вот и разобрало всех. Даже не больно улыбчивый Дольма просто сиял тогда. Но когда он упал, Будька не заметила. Помнит лишь, что все кинулись к нему – и Мирина, и Радко, и тот же тиун Творим, старый Лещ тоже поспешил. Однако Моисей всех растолкал, схватил хозяина, потащил к берегу, голосил страшно, рыдал. Брат Дольмы Вышебор хоть и в кресле сидел, но успел хазарина схватить и так дернул, что тот упал вместе с телом купца. Да, Вышебор калека, но очень сильный, плечищи у него и поныне саженные. Воином он был когда-то не последним, вечно в походах участвовал, службу в степном порубежье нес.

Озар слушал внимательно, порой поддакивал, ахал. Он знал, как заставить собеседника разговориться, ему и на капищах много чего приходилось от людей выведывать. Вот и эта чернавка стала рассказывать. Дескать, из-за того, что старший из братьев дружинник Вышебор часто бывал в отлучке, на Дольму все хозяйство и легло. И старая купчиха Добута, родительница Вышебора, но мачеха Дольмы, пасынку во всем помогала и обучала. Она была из старого купеческого рода, да только родной ее сыночек Вышебор в дела торговые вникать не желал. А Дольма – тот сразу. Да и сама Добута была привязана к Дольме. Может, даже больше, чем к родному сыну. Тот пошел в отца Колояра, такой же лихой воитель, но с домашними резкий, грубый, непримиримый и властный. А Дольма, рожденный от меншицы-полонянки Колояра и рано осиротевший, был сызмальства на заботах Добуты. Она его растила, воспитывала, вот и привязалась. На ее попечении позже оказался и Радомил, но тот рос в основном как трава, сам по себе. Потому и стал таким неугомонным и своевольным.