В ту ночь, готовясь умирать...

Он достал из широкого кармана брюк плоскую бутыль, снял крышку-рюмку и, позабыв даже кому-либо предложить, налил, выпил, зажмурился, будто проглотил кислую сливу, какими богаты склоны этих гор, покряхтел и, спрятав бутылку, начал закусывать.

— Чтоб тебя не обидеть! — и взял кусок с одной салфетки. — И тебя чтоб не обидеть, — потянулся к другой. И вдруг ощупал свое лицо и спросил: — Эй, скажите, лицо у меня красное? Чего я спрашиваю, я же знаю, что вы все равно правду не скажете… Если красное, думаете, это стыд? Ничуть не бывало. Я стыд в колыбели оставил.

А те наблюдали за ним с завистью и даже с каким-то трепетным расположением, заинтересованные его умудренностью и непосредственностью, даже с восхищением: вот, мол, какие бывают знающие люди. Но какие имел Далайчи заслуги, никто из них не знал. Закусив и заморив червячка, Далайчи вытер краем салфетки губы, легко вскочил, схватил свою дубленку:

— Я могу пожелать вам доброго здоровья, что я и делаю при самом добром расположении духа. Любуйтесь, любуйтесь природой, это пробуждает в душе добрые намерения. Мне было очень приятно, да надо торопиться. Вы слышали, где-то в Скандинавии, в связи с кризисом на Ближнем Востоке, говорят, люди отказались от машин из-за отсутствия бензина, а у меня кончились деньги… спешу их найти. Не люблю я кризисы, где бы они ни были. Прощайте! — снимает он кепку и, каждому отвесив поклон, хочет уйти. — Что с вами, в жизни не видел таких глупых и кислых рож?

— А как же, у нас тут вышел спор, и мы просили тебя, почтенный Далайчи, рассудить нас.

— Ага. Это занятно. В чем же дело? — уселся Далайчи, скрестив под собой ноги. — Только вкратце. Потому что на надгробии моего предка я недавно обнаружил такое изречение: «Время деньги, не теряй время — найдешь деньги». Клянусь, умный был человек…

4

Как только он умолк, оба соперника, с рвением перебивая друг друга, начали говорить, да так, что Далайчи заткнул уши пальцами.

— Нет, нет, так ничего не выйдет. Постыдитесь этой прекрасной природы, люди. Когда же вы образумитесь… Ты мешаешь мне понять его, а ты — его. И вообще прежде скажите, кого как зовут.

— Меня Хасан.

— А меня Хусейн.

— Тебя Хасан, а тебя Хусейн?

— Да нет, меня Хусейн.

— А меня Хасан.

— Вы что, братья-близнецы?

— Нет.

— Странно, я знал многих Хасанов и многих Хусейнов, и все они были близнецами, а вы нет, странно… Кто из вас Хасан?

— Я Хасан.

— Вот ты и начни.

— Почему он должен начинать, когда я пришел сюда первым?

— Но не все ли равно, кто из вас начнет и кто кончит… — возмутился Далайчи. — Тысячи оглоблей на ваши головы. Говори ты.

— Нет, говорить буду я!

— Нет я!

— Оставьте меня в покое! Прощайте. Говорил же мне мой предок, старайся не оказаться между двумя оглоблями.

— Нет, нет, не уходи, пожалуйста.

— Очень просим.

— Только в том случае, если вы будете слушаться меня. Согласны?

— Да.

— Пусть будет так.

— Вот и хорошо, ты — Хусейн?

— Нет, я Хасан.

— Вот ты, Хасан, иди напейся воды, остуди себя, говорят, кипятиться очень вредно для желудка, а я пока послушаю его…

— Как же…

— Мы же договорились…

— Хорошо.

Хасан нехотя, оглядываясь, ушел к журчащему между замшелых камней и лопухов ручейку, а Далайчи усадил рядом с собой Хусейна и предложил рассказать, в чем дело. И Хусейн поведал ему, из-за чего разгорелся сыр-бор. Если бы у Далайчи были волосы на голове, а не эта щетина, то несомненно они стали бы дыбом и приподняли бы кепку.

— Ну и люди! Кого только не встретишь в этом краю тысячи ущелий и тысячи вершин! Нашли о чем спорить. Нет в вас ни капельки благородства, а о достоинстве и говорить нечего. Вы же испортите пейзаж. Такой прекрасный пейзаж… Да знаете ли вы, что на земле нашей настало такое время, когда люди ищут кусочки нетронутой природы. Гладиолусы и ромашки, выращенные в теплицах, ничего не стоят в сравнении с альпийской фиалкой. А вы хотите испортить этот первозданный уголок природы аркадой над родником. Очнитесь и спросите у этой речки, хочет она этого? — Далайчи был возмущен, хлопал себя по бокам руками, как петух, возвещающий утро. — С ума сошли люди. Зачем вам это?

В это время Хусейн робко и стеснительно достал из бумажника десятирублевую бумажку и сунул в руку Далайчи. Тот сделал недоуменный вид.

— Что это?

— Ничего, ничего, почтенный Далайчи, ты меня не знаешь, я — тебя. Ты понимаешь меня?

— Тебя?

— Да.

— Еще бы. — Далайчи вдруг переменился, какая-то мысль осенила его, и на лбу у него будто зажглась свеча. — Мой предок говорил: есть вещи, которые не сделаешь, пока не научишься, но есть и такие, которые надо сделать, чтобы выучиться.

— Пожалуйста. Ты понимаешь…

— Хорошо, ты иди к ручью, напейся и пошли его ко мне. Я покажу ему, как и где строить родник, — заявил Далайчи, а про себя добавил: «Вот так портят в жизни честного человека».

Довольный таким исходом, Хусейн важной походкой ушел к ручью, а к Далайчи подошел Хасан и сел рядом. Хасан рассказал все, Далайчи, не перебивая, выслушал.

— Понимаешь… — хотел возразить новоявленный судья, и тут проворные пальцы Хасана сунули ему в карман две десятки… — Что это?

— Да так. Ничего, ничего… Я тебя не знаю, ты меня… понимаешь?

— Очень хорошо, дорогой, понимаю, позови-ка его сюда, ты иди, позови, я ему покажу… — и когда к нему подошел Хусейн, Далайчи достал его десять рублей и небрежно бросил перед ним. — Я не подкупный, тем более за это. Дешево хочешь. Мне моя совесть дороже. Мой предок говорил, береги совесть, как зеницу ока.

— Но я же прав. Это он — бессовестный и нахал.

– Кто?

– Он.

— Мне, дорогой, лучше знать, кто есть кто, он обо мне лучшего мнения и высоко ценит меня.

— Что, он больше дал?!

— Что ты этим хочешь сказать?

— Нет, так не пойдет. Вот тебе еще сорок рублей. Прошу тебя, избавь меня от него.

— Только ты меня не знаешь, а я тебя. Иди, пошли его ко мне. Я покажу ему, как подкупать людей!

Как только появился Хасан, Далайчи швырнул под ноги его деньги.

— Ты должен отступить. Он прав.

— Как прав, откуда прав, зачем прав?

— Очень просто, как тебя там?

— Хасан.

— Вот-вот, именно Хасан. И, кажется, на этом моя миссия закончилась.