В туманном зеркале

Франсуа, напротив, любил заставать своими новостями врасплох: все, кроме дурных, он сообщал ей внезапно, в такси или в ресторане, зачастую час или два спустя после их встречи, словно бы внезапно вспомнив.

Сейчас Франсуа смотрел на счастливую Сибиллу: она веселилась так, словно выкинула невесть какую шутку со своими работодателями и заставила их раскошелиться, хотя получила разве что треть того, что на деле заслуживала. Своим удачам Сибилла радовалась без удержу, зато разочарованиям – даже такому серьезному, какое пережила вчера с пьесой, – старалась уделять как можно меньше места. И Франсуа поступал точно так же, они оба ценили радость куда больше, чем огорчения, и огорчений старались не замечать. Именно этого и искал всегда Франсуа в женщинах: кроме сердца, они должны были обладать еще и мужеством. Поэтому он и любил так Сибиллу, и любил долго-долго. Он открыл было рот, чтобы сказать, как любит ее, но ее переполненный счастьем взгляд отмел все его слова, и он вспомнил свой вчерашний неожиданный всплеск страсти в театральном коридоре, который для Сибиллы и сегодня оставался волнующим, непостижимым. Вспомнил, что она помнит и чувствует себя счастливой, удовлетворенной любовницей пылкого и страстного мужчины. Вспомнил, что ее не было с ним сегодня вечером, что не она пила коктейль «Бисмарк», застонал и тут же схватился за живот: ему частенько приходилось ссылаться на воображаемые боли в желудке…

Отпраздновать свою неожиданную удачу Сибилла пригласила лучшую подругу Ненси и ее мужа Поля, с которым Франсуа, по счастью, неплохо ладил.

Праздновать отправились в ресторан «Джокер», куда этим летом ходили все. Пока обе пары пробирались между столиками просторного первого зала, чтобы попасть в относительную полутьму второго, они то и дело здоровались кивками – сохранить инкогнито в этом ресторане было невозможно. Наконец они расселись на мягких банкетках, болтая втроем: Сибилла, Ненси и Франсуа, потому что Поль все продолжал оборачиваться и кивать, следя за входной дверью и до крайности раздражая своим любопытством жену. Когда-то Поль был красивым светловолосым юношей, писал стихи и был даже известен как поэт. Но с тех пор обрюзг и жил тем, что снабжал всяческими сплетнями средней руки еженедельники, хотя сам от этого всячески открещивался. Упорно отрицала подобную деятельность мужа и Ненси, своим упорством восхищая и изумляя Сибиллу, которая считала подругу воплощенной прозорливостью. Ненси знала об изменах Поля и терпела их, терпела, что свои политические пристрастия он меняет вслед за главным редактором, но согласиться, что ее муж не только копается в чужом грязном белье, но и получает за это деньги, она не могла. В конце концов, Ненси переубедила Сибиллу, но не Франсуа, который знал, как обстоит дело, и поначалу спорил, злился и раздражался, но потом махнул рукой и стал следовать раз и навсегда избранному для себя правилу, которое гласило: лучше слыть полным идиотом, чем быть плохим другом. Наблюдая, как суетится Поль, Франсуа не мог не подмигивать Сибилле, а она в ответ посылала ему грозные взгляды. Ненси потихоньку накалялась: насколько она всегда была безупречной, настолько по временам могла быть бешеной. Мысль о предстоящей семейной сцене повергала Франсуа в панику, а это свидетельствовало о том, что и у него нервы были не совсем в порядке.

– За твои успехи! – обратился он к Сибилле, поднимая бокал.

– И твои доходы, – подхватила Ненси.

Ненси была полной противоположностью Сибилле – маленького роста, темноволосая, обидчивая, но при этом она очень дорожила взаимным покоем, не завидовала и не стремилась к той неискренней искренности, которая часто оборачивается жестокостью и свойственна не слишком счастливым женщинам, каких всегда боялся и не любил Франсуа. Из-за своего давнего мимолетного увлечения Франсуа оказался как-то в руках Ненси, но она не только ни словом не обмолвилась Сибилле, она ничего не сказала и Полю. Да, повезло с женой этому толстому оболтусу. Собственное пренебрежение внезапно поразило Франсуа: ведь были времена, когда он благоговел перед Полем, Поль был надеждой поэзии, и сам он тогда много бы дал, чтобы писать, как Поль… С каких же, собственно, пор Поль бросил писать? Когда от всего отказался?.. От литературы? От преуспеяния? Вероятно, с тех пор, как поменял местами свои цели, поставив преуспеяние на первое, а литературу на второе. А он сам? Франсуа отвел взгляд от Поля и на секунду прикрыл глаза. Нечего делать вид, что проблема творчества существует у одного Поля. А его собственный знаменитый роман, тот самый, пресловутый, который он так и не начал писать?.. О котором даже Сибилла больше не упоминает?.. И сам он уже не убеждает себя, что будь у него побольше времени, или денег, или уединения, или еще чего-нибудь… Даже он перестал себе врать, по крайней мере, насчет своего романа… Но и он был не без способностей – чувствовал сцену, реплики получались точные, естественные, его интеллект находил пусть неверную, зыбкую, но связь с его даром слова, и само по себе это было потрясающе! Необыкновенно! Сколько он видел людей умных, блестящих, которые превращались в тупиц и бездарей, стоило им взять в руки перо, сколько знал преданных литературе подвижников, образованных, скромных, увлеченных, которые по сто раз переделывали вялую, нескладную фразу и не могли сдвинуться с места… И лишь немногие из них сами это осознавали… Несправедливость. Неизбежная несправедливость таланта. А ведь Поля, обрюзгшего толстяка Поля, два или три года одолевала непогрешимая изысканность стиля, как болезнь, как нервная депрессия… Так по какому же праву он презирает Поля?

– Смотри-ка, вон твой директор, – сообщил ему в это время Поль, который опять обернулся и заметил входившего Бертомьё.

Они обменялись рукопожатием. Бертомьё более чем когда-либо походил на гравюру начала века – слишком приталенный пиджак, слишком серебристая седина, а может, наоборот, слишком седое серебро… Сибилла определенно ему нравилась. Он то и дело одобрительно кивал ей, будто наслаждался игрой актрисы. Франсуа занервничал, когда Бертомьё, будто уже все зная, обратился к нему:

– Ну так что же с нашим сотрудничеством? Вы уже все обсудили с нашей дорогой Муной?

Неожиданно для самого себя Франсуа как-то глупо хихикнул: он понятия не имел, что отвечать. Муна что, уже рассказала о его визите старому болтуну? Или только упомянула, что они вскоре должны встретиться? Так или иначе, но если он, Франсуа, виделся с Муной, то непременно должен был бы рассказать о своем визите Сибилле. Значит, еще не виделся. Значит, он должен пойти на очередной риск.

– Надеюсь увидеться с ней завтра или послезавтра, – ответил он. – И надеюсь, что мы еще раз обсудим наши проблемы.

Сибилла с удивлением подняла на него глаза. Франсуа чувствовал, что она на него смотрит, но не поворачивался к ней. Он не отрывал взгляда от Бертомьё и продолжал улыбаться. («Как идиотик, – подумалось ему внезапно, – у меня, наверное, совершенно идиотическая улыбка».) Улыбался и Бертомьё, он произнес еще несколько ничего не значащих фраз… простился поклоном и отошел. Теперь и Франсуа мог тоже усесться. Да ведь он, собственно, и не вставал… Франсуа увидел у себя на тарелке великолепнейший лист салата, взялся за вилку, поддел его и стал жевать. По крайней мере, он больше не улыбался по-идиотски, уже кое-что!

– Ты же мне еще ничего не рассказала! Так о чем вы договорились? – спросила Ненси у Сибиллы.

– Ни о чем хорошем. И сдается мне, и не договоримся. Разве что у Франсуа есть свой тайный план…

Сибилла улыбнулась, но без всякого воодушевления, а он подмигнул ей, словно в самом деле знал какой-то секрет, но предназначен он был только ей одной.

– Я все тебе расскажу, – пообещал он, – есть шанс, вернее, десятая доля шанса…

– Так расскажи же, – начал Поль и осекся, встретив красноречивый взгляд Ненси. («Бедняга… Запрет наложен на любое проявление любопытства, даже самое естественное».)

– Ты знаешь Бертомьё, Поль?

– Был когда-то знаком немного. Муна Фогель, мне кажется, куда занятнее. Вы ее уже видели? Свой торжественный выход в парижский свет она, кажется, еще не осуществила.

– Да какой может быть торжественный выход у допотопной мумии! – воскликнула Ненси, а Франсуа опустил глаза: его душил безумный смех.

Поль запротестовал:

– Не преувеличивай. Она уехала в Германию со своим промышленником в самом расцвете. С тех пор прошло лет пятнадцать. Как-никак она была последняя…

– Последняя кто?

– Куртизанка, – оживился Поль. – Для начала она сыграла несколько главных ролей у своего первого мужа-режиссера, потом встретила директора какой-то фирмы электроприборов или что-то в этом роде, потом банкира и, по-моему, миллионера. Настоящая кокотка начала века, но вполне преуспевающая и в середине, и в конце, это я могу сказать точно. Вполне естественно, что вы о ней ничего не знаете. Вы тогда только-только познакомились, и вам было не до Муны. Повернись тогда земной шар не в ту сторону, вы бы и то не заметили.

– А ты считаешь, что повернулся в ту? – поинтересовался ехидно Франсуа.

Ему очень хотелось увести разговор куда-нибудь подальше, потому что маленькая кудрявая Ненси стала очень похожа на ищейку. Она уже взяла след, она вся превратилась в слух.

– Франсуа! Интересно, а ты сколько лет дашь дорогой Муне? Только серьезно, без шуточек.

Что подобало делать джентльмену? Как-никак, он только что побывал в объятиях у допотопной мумии. А положение в таких случаях обязывает, не так ли?.. Смех, идиотский смех щекотал ему горло, раздувал ноздри, растягивал уголки губ…

– Нисколько не дам, – как можно равнодушнее ответил Франсуа.

– Считаешь, что и так перебор?

И Поль, как всегда, громче всех расхохотался собственной шутке.

– Да будет тебе! – оборвал Франсуа Поля. – Просто не в моих привычках интересоваться возрастом женщины, с которой я собираюсь сотрудничать.

– И совершенно напрасно. Все в мире взаимосвязано, и если будешь знать ее возраст…

– То ничего не узнаешь. Может, с возрастом она смягчилась, а может, стала жестче. Кто это может сказать? Все эти, знаешь ли, общие места…