В унисон

– Всегда такой была. А вообще, мне просто любопытно: почему ты решил следить за ним? Что такого в этом парне? Тебя привлекла его красная книга что ли? И причем тут Мамору?

Она бы продолжила осыпать его вопросами, если бы Генджи бесцеремонно не прервал ее:

– Тебе бы поспешить, а то скоро семь, а ты еще не внутри.

– Ты точно расскажешь мне завтра, зачем тебе это было нужно?

– Обещаю.

Лицо Лили осветила довольная улыбка – за последние дни, которые Генджи приходилось видеть Лили, ее лицо ни разу еще не осеняла такая яркая радость. Наверное, она просто со скуки бесилась, раз такое простое дело – слежка за объектом – вызывает у нее сильный восторг и ажиотаж.

Уходя, она кинула ему вслед:

– Ловлю на слове, сталкер!

Хидео: вечер огней и вечер откровений

Огни загорались постепенно – сначала фонари на обочинах безлюдных дорог, затем свет в домах и магазинах. Яркий свет выхватывал предметы, заставляя их отбрасывать резкие угольные тени – так забавлялся мир, впадая в ночное неистовство.

Хидео вышагивал по полупустынной улице, где редко бродят прохожие. Все веселье – в городе, среди ресторанов, магазинов, ночных клубов и людных, слишком людных подворотен. Хидео не выносил этой гнетущей темноты, он неосознанно боялся людей, что ходили мимо него, избегал пересечения взглядами, бежал от разговоров.

Впереди него город только просыпался, здесь же как будто никто и не вставал. Тихо, одиноко, скучно. Здесь всегда такая дорога; жить в тихом районе на окраине города – значит терпеть постоянную тишину и скуку. Хидео уже давно к этому привык, однако воспоминания, прочно врезавшиеся в его сознание, каждый раз вытаскивали из глубин недовольство и неудовлетворение, которое Хидео так старался скрыть.

Он редко выбирался по вечерам в город, а если и выбирался, то ненадолго, но каждый такой раз, когда Хидео оказывался в суматохе, его неистово поражала кипящая, бурлящая всеми потоками жизнь в Сага. Люди здесь жили без ощущения времени, его зыбкие рамки никого не волновали, и все спокойно выходили за них, предаваясь наслаждениям в шумных компаниях. Хидео следил за ними, следил за этими людьми, каждый раз думая: почему им так нравится веселиться? Что они скрывают под маской радости и беззаботности? Неужели не надоедает им всякий раз проводить одни и те же ритуалы в кругу таких же фанатиков, одержимых призрачным счастьем?..

Он не мог понять этого, не мог даже определить свое отношение к тому, что видел. Это просто не поддавалось рационализму – веселиться, потому что другие веселятся? А может, веселиться, заставляя впадать в веселье других?

Все еще было странно, как это он согласился на эту вечеринку. Совершенно ничего необычного, лишь только глупое предложение поддаться стадному инстинкту – посидеть в кругу таких же людей да поговорить о том, о чем обычно говорят все они.

Лили он так и не пригласил, никого не позвал, решив разведать обстановку в одиночестве. Ему не хотелось признаваться себе в том, что с ним просто никто не захотел пойти. Лили, и без того расстроенная, вряд ли бы согласилась проводить вечер в компании соседа-одноклассника да несуразной девчонки, которая, точно гром среди ясного неба, появилась в их жизни и все тут вверх дном перевернула.

Странности, которые Хидео замечал на протяжении вот уже трех дней, его все не отпускали – они давили на него, сжимали в тисках, заставляя от собственной же тени приходить в неописуемый ужас. Появление Мичи можно было бы отнести к тем же странностям. Она грезилась ему в зеленовато-синем свете, точно земля и небо перемешались между собой в невообразимую кашу. Синий – цвет страха, цвет, каким могла бы обладать бездна, в которую смотришь до тех пор, пока она не начинает смотреть в тебя. Лили в его представлении была светлее, аккуратнее, мягче. В ней совсем не было тьмы – один только свет. Она проста и понятна, в ней не скрывалось каких-либо тайн или подводных камней. Всякая эмоция в своей полноте отражалась на ее лице, а перепады настроения служили лишь подтверждением ее абсолютной искренности.

Генджи был принципиально другой и не похож ни на кого из них: его как будто пропустили через двухцветный фильтр, где соединились два контрастных оттенка – белый и черный, и, утопая друг в друге в разных пропорциях, они создали этого странного парня, который весь состоял из противоречий и противоположных мнений. Генджи был соткан из легенд. Его называли детективом, борцом за справедливость, дотошным умником, дураком и идиотом, звали по-всякому, но неизменно по кличке, приставшей к нему еще в младшей школе.

И кто придумал дать ему такое глупое имя? И почему Генджи так безропотно принял его?.. Он рассказывал об этом всего лишь раз, но Хидео помнил эту историю очень смутно.

Идя в сторону кафе, Хидео невольно вспомнил, как отпрашивался у матери. Вчера это ему не пригодилось, но сегодня она ночевала дома, и Хидео был вынужден предупредить ее, что вернется поздно. Она не кричала, не ругалась, никаким образом не показала, что осуждает сына или недовольна тем, что он куда-то уходит на ночь глядя. Она просто кивнула, сказав, что разрешает ему идти – и все. В этом поведении было что-то ненормальное. Противоестественное даже.

В ее тоне не было ни упрека, ни давления на жалость. Лишь только тихая грусть и смирение. Хидео напрягало явно напускное спокойствие матери, но уличить ее в притворстве он был не в силах. Ему казалось, что, если он посмеет даже намекнуть на ложь в поведении Ёсико, ее и так хрупкое душевное равновесие расколется, и наружу выйдет неконтролируемая злость.

Мать у него была своеобразная – немного вспыльчивая, слегка ранимая, она редко действовала разумно, все чаще отдавая предпочтение спонтанному зову нервного сердца. И ведь в тот день, когда она сожгла его мангу, Хидео окончательно решил, что она сошла с ума, но вот теперь, по прошествии времени, Ёсико ведет себя так, как вела бы себя в иных других обстоятельствах. Она кажется нормальной.

Но ключевое здесь – кажется.

Проходя мимо цветных вывесок и ярких плакатов, Хидео все-таки заметил, что некоторые люди в толпе серьезно настроены попасть домой. Их не привлекала музыка, не веселили другие люди, единственным их желанием было вырваться из душного общества и оказаться дома, в тепле и уюте. Хидео понимал их. Его тоже не привлекали эти многолюдные места и большие мероприятия; море цвета и звука действовало, скорее, на нервы, чем на чувства; да и весь этот шум, постоянное движение и теснота давали какую-то отталкивающую реакцию.

Вот впереди замаячила вывеска тематического кафе «Мизуми». Возле него в одной кофточке стояла продрогшая Мичи, она то и дело дышала на руки и терла ими плечи.

– Привет, – сказал он, подходя к ней ближе.

Мичи окинула его оценивающим взглядом, а потом пробормотала:

– Привет, пошли скорее внутрь.

Войдя в кафе, парень не мог не отметить его оригинальность и изящество: все было в приятных пастельных тонах, плакаты и вывески горели тусклым неоном розового и белого цвета. Здесь играла приятная музыка, которую не сразу можно услышать. Вслушиваясь в музыкальные пассажи, Хидео медленно брел за Мичи, цепляясь взглядом за сидящих поблизости посетителей.

Мичи, заметив кого-то, махнула рукой и двинулась немного влево, одновременно что-то говоря Хидео:

– Я позвала всех, кого более-менее знаю. В основном это мои приятели из клубов по интересам, но ты тоже с ними подружишься, я уверена. Знаешь, меня немного волнует одна девушка, которую я тоже пригласила…

Хидео слушал ее вполуха, его внимание почти целиком завладела сидящая за столиком Лили. Она держалась как-то отстраненно от остальных участников этих посиделок, но держалась с достоинством, присущим только ее натуре. Хидео едва удержался, чтобы не улыбнуться и не помахать ей. Это судьба, не иначе! Он ведь и не думал приглашать ее, боясь, что Лили грубо отвергнет его, но вот девушка здесь, сидит за столиком и не сводит глаз с одной точки. Проследив за ее взглядом, Хидео наткнулся на красивого парня с пшеничного цвета хвостиком на затылке. Он непринужденно болтал с похожей на него девушкой, сидящей рядом.