В военном воздухе суровом

– А где Миша Федоров?

– Он в лазарете, - успокоил Борис.
– А тебя командир приказал отправить подальше в тыл, в хороший госпиталь.

– Нет, Боря, вези-ка ты меня сейчас же в наш полковой лазарет. В Трактовом для меня климат самый подходящий.

В нашем лазарете Федорова не оказалось. Его похоронили на плацдарме...

Навестил меня командир полка. Приказал никого больше не пускать. Выставил на подоконник у моего изголовья бутылку.

– Принимай, Дед, по потребности и по способностям. Надо тебе вылежаться.

Три дня никакая пища мне в рот не лезла, а водочку понемножку принимал. На четвертый день кашу съел и добавки попросил.

Подкормили малость, и задумал я тикать из этой богадельни. Оделся потихонечку, переступил порог, огляделся одним глазом, второй был закрыт отекшим веком, - вижу, ИЛы взлетают, уходят на крымский плацдарм. Ну я и побрел потихонечку степью - курсом на аэродром...

Десантники на Митридате держались четверо суток. В ночь на 10 декабря 1943 года Люся переходила по траншее то к одному, то к другому трофейному пулемету, установленным на бруствере. В одном месте выпустит короткую очередь, потом в другом: надо было создавать видимость, что десантников много. Боеприпасы кончались.

Неподалеку дежурил у своей огневой точки Женя Терещенко. Какой-то офицер задержался в траншее возле Люси:

– Вот тебе для крайнего случая...
– он протянул ей маленький трофейный "вальтер".

Люся поняла.

Ночь была лунная, тихая. Противник не предпринимал вылазок, и эта тишина настораживала. Перевалило за полночь, когда Люся и Терещенко услышали в траншеях по соседству приглушенный говор. Началось осторожное движение. Похоже, смена позиций? Кто-то быстро шел по траншее, где дежурила Люся, с бруствера осыпались комья земли. Проходивший толкнул ее локтем в спину, зло шепнул:

– Чего собираешься, как дохлый?
– Видно, принял ее за солдата. Оказавшийся рядом Терещенко спросил:

– Куда собираться?

– К морю, балда... Катера на Тамань отходят.

Люся с Терещенко, захватив трофейное оружие, заспешили к берегу пролива, закрытого густым туманом. Еле успели на последний катер.

Женя Терещенко наконец-то заявился к нам в хутор Трактовый. Его трудно было узнать: исхудавший, оборванный, грязный. Вечерами он рассказывал нам о боях в Эльтигене и на горе Митридат. Из рук в руки переходил погон немецкого подполковника - трофей Жени в рукопашной схватке на горе Митридат.

На встрече Нового, 1944 года он сидел среди наших гостей - героев Эльтигена. А вскоре после этого Женя полетел на штурмовку Митридата. Зенитный снаряд разорвался в кабине воздушного стрелка. Привезли его в Трактовый неживого.

Мы вспоминали об этом с Дедом в гостинице "Керчь".

– ...Последний боевой вылет на керченский плацдарм, - продолжал Демидов, я совершил шестнадцатого марта.

Там почти месяц было какое-то затишье. Фрицы крепко зарылись на высотах, а наши все еще накапливали силы. Мы тоже летали от случая к случаю: то какую-нибудь колонну или батарею проштурмуем, то по барже в море долбанем.

Как-то позвонили нам в Трактовый из штаба дивизии:

– Что-то фрицам вольготно живется, надо бы их потревожить.

– В такую погоду можно только парами ходить у них по тылам на "охоту", ответил тогда командир.

Как только он сказал про "охоту", мне в голову полезли слова нашей песни:

Жил на свете старый ИЛ,

На "охоту" он ходил,

Но однажды под зенитку угодил,

Раз пятнадцать он горел...

А из дивизии речь вели не об "охоте".

– Надо как раз не по тылам, а по переднему краю ударить.

– По какому объекту?
– спросил командир.

– В том-то и дело, что конкретного объекта нет. Надо провести разведку боем: пролететь вдоль линии фронта, потревожить фрицев, - они и зашевелятся. Вот тогда отыщется объект. Готовьте-ка вылет, лучших летчиков выделите...

Погода была дрянная: низкая сплошная облачность, дул сильный ветер.

Мне приказали возглавить колонну самолетов.

Повел я ее со стороны Азовского моря, потом взял курс на юг, чтобы до самой Керчи пролететь.

Приближаемся к вражеским оборонительным полосам, но там будто все вымерло. Объекта никакого не вижу - все хорошо замаскировано. Даже зенитки противника почему-то молчат. Но я все ж таки передал команду ведомым: "Маневр, маневр!" Меняем курс и скорость. Вдруг впереди от зенитных разрывов черно стало. Мне, как ведущему, уделялось особое "внимание". Вскоре снизу стукнуло, и в кабину повалил дым. Слышу со станции наведения знакомый голос заместителя командира дивизии полковника Бондаренко:

– Демидов, самолет горит, прыгай!

"Как же я буду прыгать над противником, да еще боковой ветер меня на "зонтике" к ним в тыл унесет". Передал командование заместителю, а сам отвалил влево и давай швырять самолет из стороны в сторону, потом ввел в скольжение на одно крыло... Опять слышу голос Бондаренко:

– Демидов, пожар потушил, выбирай площадку, садись!

Зашарил глазами по плацдарму, снижаюсь. И в это время по самолету забарабанило, он задрожал, пыхнуло пламя, а вперед проскочили два "мессера". Это они подловили меня снизу, - стрелок Вася Поплавский недоглядел. Теперь на самолете начался настоящий пожар, и со станции наведения больше не было никаких команд. Прыгать поздно - высоты нет. Сделал я "горку", завалил самолет в крен, ввел в скольжение на одно крыло - вывел у самой земли. Оглянулся на хвост, - пламя опять удалось сорвать, но перкаль на рулях обгорел.

Мой "Ильюха" стал неуправляемым, пошел вниз, удар... Отлежался я опять в госпитале, отдохнул малость в Трактовом. Как-то ночью услышал такой разговор: "Вот и началась настоящая работа для Деда - по головам у фрицев ходить, а он не сможет..."

На другой день я заявил командиру:

– Если мне летать не дадите, то отошлите куда-нибудь подальше отсюда. Не могу я смотреть на жаворонков, когда наступление в Крыму началось.

– Подожди, Демидов, - успокаивает он, - я вызвал армейскую медкомиссию, она решит. А ты не переживай, война-то на этом еще не закончится.

Комиссия меня вертела по всем правилам.

"Как еще жив остался?
– удивляются врачи.
– Если бы трещина оказалась чуть поближе к виску, - считай, покойник".

– Поедете на курорт?

– Какой может быть курорт во время войны? Не поеду!

Дали отпуск на 45 суток. Направился в разбитый Сталинград, заглянул на родину под Пензой, прошелся в Москве около Кремля, покатил к родным в Киев. И тут я услышал салют в честь освобождения Крыма, узнал, что нашему полку присвоено наименование "Севастопольский". От радости заревел белугой, побежал в штаб округа.