В южных морях

То были Франсуа, его жена и ребенок. Около восьми часов утра их катер опрокинулся посреди лагуны, когда они перекладывали парус на другой борт. Они выправили суденышко и, хотя оно было полно воды, посадили ребенка на борт. Грот их унесло, но катер все же кое-как шел под кливером, Франсуа с женщиной поплыли к корме и стали перекладывать руль вручную. Холод был немилосердным, усталость со временем становилась чудовищной, и в этом заповеднике акул их преследовал страх. Франсуа-полукровка не раз готов был бросить все и сдаться, однако женщина, в жилах которой струилась кровь пловцов и ныряльщиков, поддерживала его ободряющими словами. Мне вспомнилась одна гавайка, которая плыла вместе с мужем страшно сказать сколько миль по бурному морю и в конце концов вышла на берег с его мертвым телом в руках. Около пяти вечера, проведя в воде девять часов, Франсуа с женой достигли земли в Ротоаве. В доблестной битве была одержана победа, и тут же проявилась более детская сторона туземной натуры. Они поужинали, потом рассказывали вновь и вновь о своем приключении, при этом с их одежды капала вода, тело женщины, которой миссис Стивенсон помогла переодеться, было холодным, как камень, а Франсуа, облачась в сухую хлопчатобумажную рубашку и брюки, весь вечер сидел у меня на полу, между раскрытыми дверями на сквозняке. Тем не менее Франсуа, сын француза, прекрасно говорит по-французски и производит впечатление умного человека.

Мы сперва подумали, что священник, верный своему евангельскому призванию, одевает нагих от избытка. Потом выяснилось, что Франсуа пользуется собственными вещами. И одежда, и сундук, и дом принадлежат ему. В сущности, мы были его квартирантами. Однако обратите внимание, что он стоял на веранде, пока Таниера пытался неумелой рукой открыть замки; и даже теперь, когда его статус раскрылся, он проявил себя хозяином лишь в том, что развесил сушиться на заборе одежду своей семьи. Таниера по-прежнему оставался другом дома, кормил кур, навещал ежедневно нас, а Франсуа, пока был там, держался с застенчивой отчужденностью. И вот что еще более странно. Поскольку Франсуа лишился всего груза, бывшего в катере, полутонны копры, топора, посуды, ножей и одежды — и теперь ему приходилось, так сказать, начинать все с нуля, и насущная мука не была куплена, — я предложил ему авансом выдать то, что причиталось в виде квартирной платы. К моему нескончаемому удивлению, он отказался, выдвинув в качестве причины отказа — если можно назвать причиной сбивающее с толку заявление — то, что Таниера его друг. Друг, заметьте, не кредитор. Я навел на этот счет справки, и меня заверили, что Таниера, изгнанник на чужом острове, может быть должником, но уж никак не кредитором.

Однажды на рассвете нас разбудила какая-то суета во дворе, и мы обнаружили, что к нам внезапно нагрянула высокая худощавая старая туземка, одетая во вдовий траур. С первого взгляда было видно, что это прилежная домохозяйка, практичная, бурлящая энергией, с прекрасными чертами характера. Туземного в ней не было ничего, кроме кожи; этот тип весьма распространен и повсюду пользуется уважением. Приятно было смотреть, как она носится по двору, осматривает кур и растения, поит, кормит, подрезает, становится сердитой, целеустремленной владелицей. Когда она пошла к дому, наши симпатии поубавились, когда она подошла к разбитому сундуку, я готов был провалиться сквозь землю. Мы обменялись всего несколькими словами, но все еще худощавое тело само говорило с красноречивым негодованием. «Мой сундук! — восклицало оно с ударением на притяжательном местоимении. — Мой сундук взломан! Хорошенькое дело!» Я поспешил возложить вину на кого следовало — Франсуа с женой — и тем самым не улучшил, а лишь ухудшил положение дел. Женщина повторяла эти имена сперва с удивлением, потом с отчаянием. Некоторое время она казалась ошеломленной, потом принялась опорожнять сундук, складывать на пол вещи и откровенно подсчитывать размеры опустошения, которое нанес Франсуа. Вскоре после этого мы видели ее в бурном объяснении с Таниерой, тот, казалось, смиренно слушал, будто виноватый.

Итак, судя по всему, наконец-то появилась моя домовладелица, она полностью показала себя хозяйкой. Следовало мне обратиться к ней по еще неясному вопросу о квартплате? Я прибегнул к помощи некоего советчика. «Вздор! — воскликнул советчик. — Она старуха, мать. Дом не ее. По-моему, он принадлежит этому человеку», — и указал на одну из цветных фотографий на стене. Тут у меня пропало всякое желание понять что-нибудь, и когда настало время отъезда, я в зале судебных заседаний архипелага с величественного одобрения временного губернатора честно вручил квартплату Таниере. Он был доволен, я тоже. Но он-то был здесь с какого боку? Мистер Донат, исполнявший обязанности судьи, знавший законы, не смог пролить свет на эту тайну; от простого частного человека со склонностью к писательству нельзя ждать большего.

Глава четвертая ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ И СЕКТЫ ЖИТЕЛЕЙ ПАУМОТУ

Самый внимательный читатель должен был заметить перемену атмосферы после Маркизских островов. Полный имущества дом, суетливая домохозяйка, считающая свои пожитки, серьезный, образованный пастор, долгая борьба за жизнь в лагуне — это черты совершенно иного мира. Я читал в одной брошюре (не стану называть фамилии автора), что маркизцы очень похожи на паумотцев. Однако считаю два этих народа, хоть и обитающих рядом, диаметрально противоположными среди полинезийцев. Маркизцы определенно самые красивые из всех народов земли и одни из самых высоких — паумотцы в среднем ниже их на добрый дюйм и некрасивые; маркизцы щедрые, ленивые, равнодушные к религии, по-детски потакающие своим желаниям, а паумотцы жадные, трудолюбивые, предприимчивые, склонны к религиозным спорам и несколько аскетичны.

Однако всего несколько лет назад жители этого архипелага были коварными дикарями. Острова их можно назвать островами сирен, как из-за привлекательности для проплывающего моряка, так и опасностей, которые ждут его на берегу. Даже по сей день на некоторых отдаленных островах опасность сохраняется; и цивилизованный туземец страшится высаживаться там на берег и не решается общаться со своим отсталым братом. Но за исключением этих островов в настоящее время та опасность стала воспоминанием. Когда наше поколение было еще в колыбели и комнате для игр, она была реальностью. Например, между 1839 и 1840 годами к острову Хао было очень опасно приближаться, суда там захватывали, членов команды уводили. Уже в 1856 году шхуна «Сара Энн» отплыла из Папеэте и бесследно исчезла. На борту ее были женщины и дети, жена капитана, няня и младенец, кроме того, двое юных сыновей некоего капитана Стивена, отправлявшихся на материк в школу. Решили, что судно погибло во время шторма. Год спустя капитан «Джулии», проплывавший вдоль побережья острова, называемого то Блай, то Лагуна, то Тематанги, увидел следующих по курсу его шхуны вооруженных туземцев, одетых в разноцветные ткани. У него сразу же возникло подозрение; мать пропавших детей была щедра на деньги; когда одна экспедиция обнаружила деревню покинутой и вернулась, сделав несколько выстрелов, эта женщина снарядила другую и сама отправилась с ней. Никто не появился приветствовать их или оказать им сопротивление, какое-то время они бродили среди покинутых хижин и пустых рощ, потом разбились на два отряда и стали прочесывать из конца в конец панданусовые джунгли острова. На месте высадки остался всего один человек — Теина, вождь острова Анаа, предводитель вооруженных туземцев, составляющих военную силу экспедиции. Товарищи его разошлись в разные стороны для тщательной разведки, и стояла полная тишина. Она-то и принесла гибель островитянам. До слуха Теины донеслось постукивание камней. Он поглядел туда, готовясь увидеть краба, но вместо этого увидел коричневую человеческую руку, которая высовывалась из трещины в земле. Его крик вернул поисковые отряды и возвестил прятавшимся под землей злодеям их судьбу. Злодеев оказалось шестнадцать, притаившихся в пещере среди человеческих костей и необычайных, жутких редкостей. Одной из них была голова с золотистыми волосами, видимо, принадлежавшая жене капитана; другой — половина тела европейского ребенка, высушенная на солнце и насаженная на палку наверняка с какой-то колдовской целью.

Паумотец жаждет разбогатеть. Он копит, жадничает, закапывает деньги в землю, страшится оказаться без работы. За доллар на брата двое туземцев с рассвета до темноты чистили нам медную обшивку подводной части нашей шхуны. Они были неутомимыми и непринужденными в воде — иногда во время работы курили трубки, курильщик временами погружался в воду, и только чашечка трубки оставалась над ее поверхностью; странно было думать, что они ближайшие родственники неумелым маркизцам. Но паумотец не только копит, жадничает и работает, он крадет или, точнее, мошенничает. Он никогда не отрицает долга, только прячется от кредитора. Он всегда просит аванс, как только получает его, исчезает. Он знает ваше судно; когда оно подойдет к одному острову, он сбежит на другой. Вы думаете, что знаете его имя, он уже сменил его. Преследование в той бесконечности островов бессмысленно. Результат можно предсказать без труда. В одном правительственном докладе предлагалось даже фотографировать должника для обеспечения уплаты долга; а недавно в Папеэте были проданы кредиты жителям Паумоту на сумму quatre cent mille francs pour moins de mille francs [48] . И даже на таких условиях покупка считалась рискованной; лишь тот человек, который совершил ее и обладал особыми возможностями, мог отважиться дать так много.

48

четыреста тысяч франков меньше, чем за тысячу франков (фр.)

Паумотец искренне привязан к родным. Иногда мужа и жену объединяет трогательная любовь. Дети, пока они живы, полностью управляют ими; когда умирают, их кости или мумии зачастую ревниво сохраняются и перевозятся с атолла на атолл в странствиях семьи. Мне говорили, что во многих домах на Факараве мумии детей заперты в сундуках; услышав это, я не без настороженности поглядел на те сундуки, что стояли у моей кровати; не исключено, что и в шкафу лежал маленький скелетик.

Кажется, этот народ находится на верном пути к выживанию. Я имел возможность просмотреть списки населения пятнадцати островов и обнаружил на 1887 год соотношение 59 рождений на 47 смертей. Если из пятнадцати выбросить три, на оставшихся двенадцати окажется утешительное соотношение 50 рождений на 32 смерти. Давняя привычка к тяготам и работе, несомненно, объясняет контраст с маркизскими данными. Паумотец кроме этого обнаруживает определенную заботу о здоровье и начатки санитарной дисциплины. Открытый разговор с этими откровенными людьми играет роль «Акта об инфекционных болезнях», люди, приезжающие на незнакомые острова, с беспокойством спрашивают, все ли здесь здоровы, и если кто-то подхватывает сифилис, эта болезнь успешно лечится местными травами. Подобно своим соседям-таитянам, у которых, видимо, позаимствовали это заблуждение, они воспринимают проказу с относительным равнодушием, слоновую болезнь — с чрезмерно большим страхом. Но в отличие от таитян их страх принимает форму самозащиты. Каждый пораженный этой мучительной и обезображивающей болезнью должен жить на краю деревни, не пользоваться дорогами и тропинками, передвигаться между домом и своей плантацией кокосовых пальм только по воде, след его ноги считается заразным. Фе'эфе'е, будучи болотным существом и разносчиком малярии, не водится на атоллах. Эта болезнь распространена только на островке Макатеа, где лагуна превратилась в болото. Болеют многие; они лишены (если мистер Уилмот прав) многих общественных благ, и считается, что они тайком мстят за это. Выделения больных считаются очень ядовитыми. Рассказывают, что рано поутру старые и злобные люди потихоньку приходят в спящую деревню и украдкой мочатся у дверей домов, где живут молодые. Таким образом они распространяют болезнь, таким образом губят здоровье и красоту тех, кому завидуют. Отвратительный ли это факт или еще более отвратительный вымысел, они в равной мере отражают характерные для паумотца активность и злобу.

Архипелаг этот разделен главным образом между двумя религиями — католиками и мормонами. Они гордо взирают друг на друга с напускным видом твердости в вере, однако твердость эта призрачная, состав их приверженцев постоянно меняется. Мормон благоговейно посещает мессу, католик внимательно слушает мормонскую проповедь, и завтра каждый может переменить убеждения. Один человек пятнадцать лет был столпом римской церкви; когда его жена умерла, он счел, что религия, неспособная спасти твою жену, плоха, и перешел в мормоны. По словам одного сведущего человека, католичество предпочтительнее в добром здравии, но когда приходит болезнь, считается разумным отойти от него. У мормона вероятность поправиться составляет пять к шести; у католика надежды мало; возможно, мнение это основано на утешительном обряде соборования.

Мы все знаем, что представляют собой католики, как на Паумоту, так и в Европе. Но паумотский мормон кажется совершенно особым явлением. Он берет только одну жену, пользуется протестантской Библией, придерживается протестантских обрядов, воздерживается от спиртного и табака, принимает крещение, будучи взрослым, и после каждого публичного греха вновь крестит отступника. Я разговаривал с Махинуи, которого нашел хорошо знающим историю американских мормонов, и он заявил, что между ними и паумотскими нет никакой связи. «Pour moi, — сказал он с деликатной снисходительностью, — les Mormons ici un petit Catholiques» [49] . Несколько месяцев спустя мне представилась возможность проконсультироваться с соотечественником, старым шотландцем, давно поселившимся на Таити, но все еще жившим представлениями родины. «Почему они называют себя мормонами?» — спросил я. «Дорогой мой, я и сам хотел бы это знать! — воскликнул он. — Судя по тому, что я слышал об их учении, против него нечего сказать, и жизнь их безупречна». Однако, несмотря на все это, они мормоны, но раннего ответвления; так называемые джозефиты, последователи Джозефа Смита, противники Бригема Янга.

49

Для меня мормоны — католики-дети (фр.)

Так что предоставим мормонам быть мормонами. Но тут сразу же возникает новый вопрос: что представляют собой израильтяне? И что представляют собой каниту? Уже давно эта секта разделилась на собственно мормонов и так называемых израильтян, я так и не смог узнать почему. Через несколько лет после этого появился заезжий миссионер по фамилии Уильямс, он собрал превосходную коллекцию и уехал, подготовив новый неминуемый раскол. Нечто неправильное в его «вступительной части службы» породило сторонников и противников; Церковь снова разделилась, из этого разделения возникла новая секта, каниту. Потом каниту и израильтяне, подобно камеронцам и объединенным пресвитерианам, создали общую конфессию, и церковная история Паумоту в настоящее время не отмечена никакими событиями. Вскоре они научатся, и эти острова, видимо, станут напоминать южную Шотландию. Двух вещей я узнать так и не смог. Никто не мог сказать мне о природе нововведений преподобного мистера Уильямса, и никто понятия не имеет, что означает слово «каниту». Оно не таитянское, не маркизское, не взятое из древнего языка Паумоту, теперь быстро забываемого. Один человек, священник, да благословит его Бог, сказал, что по-латыни это слово означает маленькую собачку. Потом я встретил это слово как имя одного из богов Новой Гвинеи; чтобы обнаружить здесь какую-то связь, нужно быть более смелым, чем я, человеком. Таким образом, перед нами необычное явление: совершенно новая секта, возникшая при народном одобрении, и бессмысленное слово, изобретенное для ее названия.