В. Маяковский в воспоминаниях современников

В разговоре с Пушкиным Маяковский говорит:

Только

жабры рифм

топырит учащённо

у таких, как мы,

на поэтическом песке.

(VI, 48)

Так может сказать только тот, кто не играет, не фокусничает, а живет, дышит стихами.

Все, кто встречался с Маяковским, свидетельствуют: у него не было специальных часов для стихописания – почти не было времени, когда бы он стихов не писал.

"Володя писал стихи постоянно, – замечает в своих записках Л. Ю. Брик, – во время обеда, прогулки, разговора с девушкой, делового заседания – всегда! Он бормотал на ходу, слегка жестикулируя. Ему не мешало никакое общество, помогало даже" {Сб. "Маяковскому", Л. 1940, стр. 92.}.

И в часы отдыха, среди гостей, он вдруг записывал в блокноте, на папиросной коробке рождающиеся строфы.

"Он сперва глухо гудел... себе под нос, – рассказывает П. Незнамов, – потом начиналось энергичное наборматывание, нечто сходное с наматыванием каната или веревки на руку, иногда продолжительное, если строфа шла трудно, и наконец карандаш его касался бумаги".

Не так это просто – "любить стихом". Клокочущие чувства и мысли не сразу укладываются в стихи. Слова сопротивляются. Огненный темперамент требует подвижнического труда, напряжения, усилий, неослабевающей готовности искать единственное, незаменимое слово.

Меньше всего это похоже на "холодную обработку". Творческий процесс невозможен без душевного накала.

П. Незнамов хорошо сказал о Маяковском: "Он брал слово в раскаленном докрасна состоянии и, не дав ему застыть, тут же делал из него поэтическую заготовку".

Интересные свидетельства о том, как работал Маяковский, находим в воспоминаниях Н. Н. Асеева, Л. И. Жевержеева ("Воспоминания" – сб. "Маяковскому", Л. 1940), П. И. Лавута ("Маяковский едет по Союзу" – журн. "Знамя", М. 1940, No 4–5, 6–7).

В. Шкловский вспоминает, что Маяковский с гордостью сказал: "Я сумел не научиться писать обыкновенные стихи".

Высокая, бескомпромиссная, несговорчивая, как совесть, требовательность к себе и к другим – неотъемлемая черта поэтического облика Маяковского, засвидетельствованная многими его современниками. И вместе с тем – умение радоваться чужому успеху.

"Если он слышал или появлялись в печати какие-нибудь хорошие новые стихи, – читаем в воспоминаниях Л. Ю. Брик "Чужие стихи", – он немедленно запоминал их, читал сто раз всем, радовался, хвалил, приводил этого поэта домой, заставлял его читать, требовал, чтобы мы слушали".

Воспоминания хорошо передают атмосферу, в которой жил Маяковский, – он был словно облаком окружен стихами, и не только своими, а и стихами Блока, Хлебникова, Есенина, Асеева, Пастернака, Кирсанова, Светлова.

Черта эта – не только свидетельство широты характера. Оно воспринимается в связи с общей атмосферой жизни.

"Помню, когда я написал "Семена Проскакова", – читаем у Асеева, – Маяковский слушал его первым. Прослушав, как-то взволновался, посмотрел на меня внимательно и с какой-то хорошей завистью сказал: "Ну, ладно, Колька! Я тоже скоро кончу свою вещь! Тогда посмотрим!" В этой простодушной, мальчишеской фразе сказался весь Маяковский. Это была и высшая похвала мне, и удивительно хорошее чувство товарищеского соревнования. С ним было легко и весело работать именно из–за этого широкого размаха душевной мощи, которая увлекала и заражала собой без всяких нравоучений и теоретических споров".

С этой точки зрения особенно хочется выделить воспоминания младших современников Маяковского – М. Голодного, И. Уткина {И. Уткин, Из воспоминаний о В. В. Маяковском. Хранится в Библиотеке–музее Маяковского.}. И тот и другой не являются его непосредственными учениками, писали в иной поэтической манере, далекой от его, Маяковского, – "свободной и раскованной". Но они всегда ощущали себя в орбите его внимания.

"В своей любви ко всему живому в поэзии он был выше всяческих групп и школ", – утверждает М. Голодный.

С большой любовью рассказал о Маяковском И. Уткин. Уж кому–кому, а ему не раз приходилось испытать на себе остроту и силу Маяковского–полемиста. А ведь он сам признается: "Я был очень самолюбивым парнишкой". В своих воспоминаниях он спорит с представлением, что Маяковский "всегда нас громил, унижал". Спорит не только тем, что приводит и одобрительные отзывы Маяковского, но тем, что говорит о главном – о его "справедливой принципиальности", уважении к поэзии, к поэтическому цеху.

Очень жаль, что не написаны воспоминания о Маяковском Михаила Светлова. Есть только отдельные "штрихи". А история их взаимоотношений весьма интересна и поучительна.

В самом деле – поставьте "Гренаду" рядом со стихом Маяковского. Совершенно разные поэтические системы! Почти песенное течение слов, скользящих, будто крылатых, подчиняющихся легкому, мерному ритму, похожему на мелодию. И – стих, свободный от заданного размера, "ударный", резко отчеркиваемый паузами. Но именно Маяковский первый пришел от "Гренады" в восторг, читал ее с эстрады наизусть.

И снова, знакомясь с воспоминаниями, мы сталкиваемся одновременно с благожелательностью и требовательностью поэта. Его приветливость никогда не оборачивалась душевной размягченностью. Доброта не означала снижения оценок.

В "Заметках о моей жизни" Светлов передает разговор по телефону с Маяковским – он специально позвонил, чтобы похвалить стихотворение "Пирушка". И добавил: "Не забудьте выбросить из стихотворения "влюбленный в звезду". Это литературщина" {М. Светлов, Стихотворения, М 1959, стр. 9.}.

В первой редакции светловской "Пирушки" были выспренние слова:

Я с дороги сбивался,

Влюбленный в звезду.

Они выглядели чужеродно в стихотворении поэта, свободного от какой бы то ни было ходульности, нарочитой красивости.

В ряде воспоминаний находим материал о взаимоотношениях Маяковского и Есенина. Не будем говорить здесь об этом подробно. Отметим лишь один факт. Н. Асеев рассказывает, что Маяковский хотел привлечь Есенина к "Лефу". Состоялась специальная встреча. Но содружество в журнале не состоялось. Мы обращаем внимание не на практическую, а на "психологическую" сторону этого эпизода. Уж на что инакомыслящий, инакопишущий поэт Есенин, но его Маяковский не отвергал.

Многие мемуаристы говорят о внимании поэта не только к видным, но и к незаметным, даже вовсе безвестным авторам. Здесь выделяются воспоминания Л. О. Равича "Полпред поэзии большевизма" (Л. Равич, "Избранное", Л. 1958). Автору удалось воссоздать манеру разговора Маяковского с начинающими поэтами – его грубовато прямую, без обиняков, речь, одновременно суровую и веселую, дотошный профессиональный разбор стихов, при котором нет мелочей, беседу "на равных" – без скидок на молодость. О встречах с поэтом автор рассказал просто и скромно.

О прямоте суждений Маяковского говорят многие – К. И. Чуковский, Д. Д. Шостакович, Л. Евреинова. Особенно характерен эпизод, рассказанный Борисом Ефимовым.

"Поэт по–хозяйски перебирает лежащие на столе рукописи, берет один из моих рисунков.

– Ваш?

– Мой, Владим Владимыч.

– Плохо.

Я недоверчиво улыбаюсь. Не потому, что убежден в высоком качестве своей работы, а уж очень как-то непривычно слушать такое прямое и безапелляционное высказывание. Ведь обычно принято, если не нравится, промолчать или промямлить что-нибудь маловразумительное...