Шрифт:
— Нет.
Они философствовали, а тем временем день близился к концу. Никто из них не считал, будто отстаивает или пытается доказать нечто важное. Это напоминало словесную дуэль на вечеринке, или Боттичелли. Они цитировали Лигуори, Галена, Аристотеля, Дэвида Ризмана, Элиота.
— Как ты можешь говорить, что у плода есть душа? Откуда ты знаешь, в какой момент душа вселяется в тело? И вообще, есть ли душа у тебя самой?
— Убийство собственного ребенка, вот что это такое.
— Ребенка-шмебенка! Сложной белковой молекулы. И не более того.
— Думаю, во время редких визитов в ванную, ты бы не отказался помыться нацистским мылом из еврея — одного из тех шести миллионов!
— Ладно, —
После этого происходящее превратилось из логично-фальшивого в эмоционально-фальшивое. Как пьяный, которого рвет всухую, они отрыгивали всевозможные старые слова, почему-то всегда приходившиеся не к месту, затем стали наполнять чердак напрасными выкриками, пытаясь изрыгнуть собственные живые ткани, органы, бесполезные везде, кроме мест, где им полагается находиться.
Когда солнце село, она оторвалась от методичного обличения моральных принципов Слэба и набросилась на "Датский творожник № 56", наступая на него и угрожающе рассекая ногтями воздух.
— Приступай, — сказал Слэб, — это улучшит текстуру. — Он сидел с телефонной трубкой. — Винсома нет. — Положил трубку, снова снял, набрал номер. — Где я могу достать 300 долларов? — спросил он. — Нет, банки закрыты… я против ростовщичества. — Он цитировал телефонистке «Cantos» Эзры Паунда.
— Почему, — поинтересовался он, — вы, телефонистки, всегда говорите в нос? — Смех. — Хорошо, когда-нибудь попробуем. — Эстер, сломав ноготь, вскрикнула. Слэб повесил трубку. — Зараза! — сказал он. — Детка, нам нужны три сотни. У кого-то же они должны быть. — Он решил обзвонить всех своих знакомых, имевших сберегательные счета. Через минуту список знакомых иссяк, но Слэб ни на каплю не приблизился к решению задачи о финансировании поездки Эстер на юг. Сама Эстер бродила по квартире в поисках пластыря. В конце концов она остановилась на комке туалетной бумаги и резинке.
— Что-нибудь придумаем, — сказал он. — Доверься Слэбу, детка. Слэбу-гуманисту. — Оба знали, что она доверится. Кому же еще? Она была из доверчивых.
Так что Слэб сидел и думал, а Эстер помахивала бумажным шариком на конце пальца под какую-то свою мелодию — возможно, старую песню о любви. И хотя ни один из них в этом бы не признался, они ждали прихода на вечеринку Рауля, Мелвина и Команды. Тем временем, компенсируя выдыхавшееся солнце, краски занимавшей всю стену картины, менялись, отражая все новые длины световых волн.
Рэйчел, занятая поисками Эстер, пришла на вечеринку уже ночью. Пока она преодолевала семь лестничных маршей, миловавшиеся парочки, безнадежно пьяные ребята, задумчивые типы, зачитывавшие выдержки из книг, украденных в библиотеке Рауля, Слэба и Мелвина, и строчившие загадочные заметки на полях — все, словно пограничная стража, встречали ее на каждой площадке и сообщали, что она пропустила самое интересное. Что именно — выяснилось еще до того, как она сквозь толпу просочилась на кухню, где собрались все Достойные Люди.
Мелвин исполнял на гитаре импровизированную народную песню о том, насколько гуманный парень — его сосед по комнате Слэб, наделяя его следующими титулами: (а) нео-профсоюзник и реинкарнация Джо Хилла; (б) ведущий пацифист мира; (в) мятежник с корнями, зиждущимися в американской традиции; (г) воинствующий противник фашизма, частного капитала, республиканской администрации и Вестбрука Пеглера.
Пока Мелвин пел, Рауль давал Рэйчел краткие пояснения по поводу источников Мелвиновского подхалимажа. Видимо, Слэб ждал, пока комната не набьется битком, потом взгромоздился на мраморный унитаз и попросил всех замолчать.
— Эстер беременна, — объявил он, — ей нужны 300 баков, чтобы поехать на Кубу и сделать аборт. — Участливая, с улыбками до ушей, бухая Больная Команда с одобрительными возгласами
прошлась по низам своих карманов, и родники всеобщего гуманизма вынесли на поверхность мелочь, потрепанные бумажки и пару жетонов подземки; все это Слэб собрал в старый пробковый шлем с греческой надписью, оставшийся с давнишней встречи какого-то землячества.К удивлению присутствующих, набралось 295 долларов и немного мелочи. Слэб церемонно достал десятку, занятую им за пятнадцать минут до начала своего выступления у Фергюса Миксолидяна, который только что получил грант от фонда Форда и более чем страстно мечтал о Буэнос-Айресе, откуда не выдавали.
Если Эстер и пыталась возражать против мероприятия, никто этого не слышал. Хотя бы потому, что в комнате было очень шумно. После сбора пожертвований Слэб передал Эстер пробковый шлем, ей помогли забраться на унитаз, откуда она произнесла краткую, но трогательную благодарственную речь. В разгар последовавших за этим аплодисментов Слэб завопил: "В Айдлуайлд!" — или что-то в этом роде, их обоих подняли на руки и понесли с чердака вниз по лестнице. Единственное за весь вечер бестактное замечание отпустил один из носильщиков — студент, недавно появившийся на Больной Сцене; он высказал предположение, что можно избежать всех связанных с поездкой на Кубу хлопот и потратить деньги на следующую вечеринку, если сбросить Эстер в лестничный колодец и тем самым вызвать выкидыщ. Его быстро угомонили.
— О Боже, — сказала Рэйчел. Она никогда не видела такого скопления раскрасневшихся рож и столько блевотины и вина на линолеуме.
— Мне нужна машина, — сообщила она Раулю.
— Колеса! — крикнул Рауль. — Четыре колеса для Рэч! — Но щедрость Команды истощилась. Никто не слушал. Может, видя отсутствие у нее энтузиазма, они решили, что она рванет в Айдлуайлд и попытается остановить Эстер. У них не нашлось даже одного.
Только тогда, ранним утром, Рэйчел подумала о Профейне. Сейчас он уже сменился. Милый Профейн. Непроизнесенное в бардаке вечеринки прилагательное осталось цвести в самом потаенном уголке ее мозга — она была бессильна этому помешать, — впрочем, слишком глубоко, чтобы объять оболочкой покоя ее 4 фута 10 дюймов. Которые понимали, что Профейн — тоже безколесный.
— Так, — сказала она. Имея в виду отсутствие колес у Профейна прирожденного пешехода. Движимом собственными силами, которые могли подвигнуть кое на что и ее. Но тогда, что же получается — она расписывается в собственной недееспособности? Словно перед ней лежит налоговая декларация о доходах сердца — столь запутанная и изгаженная таким количеством многосложных слов, что вычисление налога отняло бы все ее двадцать два года. И это еще в лучшем случае, ведь дело осложнялось тем, что декларацию на совершенно законных основаниях можно и не подавать, и соглядатаи фантазии пальцем о палец не ударили бы, чтобы настучать на тебя, но… Ох уж это «но»! Возьмись ты за нее, и налог сведет на нет весь доход, и тогда — кто знает, в какие удручающие ситуации, в какую скандальную хронику души можно угодить.
Странны места, где такое может случиться. Еше более странно то, что это вообще случается. Рэйчел направилась к телефону. Кто-то разговаривал. Но она могла подождать.
III
Профейн зашел в квартиру Винсома в тот момент, когда Мафия в одном надувном бюстгальтере с тремя любовниками, которых Профейн видел впервые, занималась игрой собственного изобретения под названием "Музыкальные одеяла". На останавливаемой произвольным образом пластинке Хэнк Сноу пел "Все прошло". Профейн пошел к холодильнику и достал пиво. Он уже собирался позвонить Паоле, как раздался звонок.