Вакансия
Шрифт:
– Клен, липа, ясень, дуб, – прочитал Дорожкин. – Сушите?
– Само сушится, – ответил Тюрин. – А мы приглядываем, переворачиваем, взвешиваем, измеряем влажность. Это все, дорогой мой, великая ценность. Живое дерево, да грамотно высушенное. Без него ни столярку толковую не выгонишь, ни балалайку не склеишь. У меня клиенты из Москвы, из Питера имеются. Из заграницы. Адольфыч способствует. Все через него.
– Подождите, – растерялся Дорожкин. – Но ведь вы краснодеревщик?
– Есть маленько, – кивнул, поднимаясь по высокой лестнице, Тюрин. – Но это так, для души. В свободное время.
– А лес где берете? – не понял Дорожкин. – Тут же заповедник.
– Заповедник? – хмыкнул Тюрин, открывая дверь в подвешенный под потолком ангара блок, и тут же закричал куда-то в дальнюю комнату: – Еж! Гость у нас. Сообрази-ка
Из узкой двери выскочила с чайником невысокая плотная девчушка, похожая на Тюрина как маленькая капля воды на большую. Такие же очки, такие же глаза, такой же серьезный взгляд, только волосы были длинными, усов не наблюдалось, и везде, где у краснодеревщика имелась надежность и основательность, в его дочери очаровывали изящество и женственность.
– Еж это, – объяснил, садясь за стол, Тюрин. – Это мы меж собой ее так. Она, если что не так, и уколоть может. А ты, Танька, приглядись к гостю, приглядись. Твой глаз вернее моего.
– Вы во всякий раз смотрины устраиваете? – смутился от уставившихся на него огромных глаз Дорожкин. – Стар я уже для такого чуда.
– Вы на наше чудо губы-то не раскатывайте, – пустил усмешку в усы Тюрин, насыпая в заварник чай. – Оно само свою жизнь устроит. Ну что скажешь?
– Есть, – прошептала чуть слышно девчонка. – Точно как у Лизки Улановой проблескивает. Но ярче. Много ярче. И как-то странно. Не по-бабски. И горит ровно, не гаснет. Но вполвдоха назад. Если бы Лизку не выглядывала, не увидела бы. Ну и что? Пусть горит. Ничего страшного. Никто ж не увидит. Это даже Фим Фимыч не разглядит. И ребятишки не разглядят. Только мы с тобой.
– Что горит-то? – не понял Дорожкин и снова взъерошил ладонью макушку. – Вы скажите, а то, может, пожарную охрану надо вызывать? Есть пожарка в городке?
– Не поможет она вам, – приподнял крышечку заварника Тюрин. – Да и беды-то особой нет в том, что мы разглядели. От той напасти ни горя ни прибытка. У Лизки-то он рваный, словно обрывок или отблеск какой, его и Фим Фимыч разглядел, ейный довесок в глаза бьет, хотя мало кто его видит, да и то, думаю, недавно появился или прорезался. Тут некоторые считают, что на том ее внешнечество держится, а я Лизку помню, когда над головой у нее ничего не моргало, а она уж молодилась своим талантом. А у вас ровно дышит, но просто так не разглядишь. Давно хоть? Или вы ни сном ни полусонью? Глаз-то у вас хороший. Лизку-то встретите, точно разглядите. А сами себя?
– Да вы о чем хоть? – нахмурился Дорожкин. – Что хоть разглядели-то? Ну видел я Лизку, нимб у нее над головой. Померк, правда, потом, но был. Может, и опять есть. И что?
– Так и у вас, – хмыкнул Тюрин. – Ну чисто сполох какой-то. Не знаю, как уж назвать. Но нос-то особо не задирайте. К святости он никакого отношения не имеет. Так. Аномалия какая-то. Бесполезная, кстати, на мой взгляд.
– У меня нимб? – оторопел Дорожкин и снова начал ощупывать голову.
– Нет, – фыркнула девчушка. – Спиртовка у вас на голове разбилась, сейчас припечет.
– Да вы что? – испуганно вскочил с места Дорожкин. – Откуда? Да я к вам совсем по другому делу. Да я бы увидел. Наверное… Почему нимб?
– Это как же бы вы его разглядели? – не понял Тюрин. – В зеркале? Да вы садитесь, чай заварился. Обсудим все. И дело ваше.
– Не врет ведь? – с интересом заметила девчонка. – И вправду не знал. Хотя не так прост, как Лизка. Есть в нем что-то непонятное, чего даже я разглядеть не могу.
– Ну ты его с Лизкой-то не равняй, – с укоризной покачал головой Тюрин. – Она хоть существо и безобидное, но убогое. Последние года так уж точно. Понятно, что не прост…
– Алле. – Дорожкин поднял телефон, постучал по рычагам. – Господа Тюрины! Я туточки, рядом.
– Да видим мы. – Тюрин протянул руку и коснулся груди Дорожкина. – А ведь точно, что-то есть в нем. Что-то странное. Вот здесь. А ну-ка, Ежик, ладошку положи на спину. Ага. Точно напротив.
Девчушка вскочила с места, шмыгнула к спинке стула, коснулась спины Дорожкина.
– Ну? – напряженно проговорил Дорожкин, боясь
шевельнуться. – Там тоже светится?– Нет, – отчего-то побледнел Тюрин. – А ведь убили вас, господин инспектор. И давно уж. С полгода как. Убили и подтерли за собой. Все ниточки повыдергали. Отчего ж вы не в мертвяках? Можете мне это объяснить?
Глава 3
Жизнь после смерти
В воскресенье Дорожкин встал поздно. Просыпаться начал с пяти утра, минутами бессмысленно смотрел в потолок, затем незаметно проваливался в сны, которые забывал немедленно по пробуждении. Снова смотрел в потолок и снова видел какие-то сны. К десяти утра организм, приученный за последний месяц к ежеутреннему плавательному марафону, взбунтовался и выгнал Дорожкина на беговую дорожку. Отмерив себе рубеж в десять километров, он принялся перерабатывать комнатную пустоту в липкий пот, раздумывая о том, что гораздо полезней было бы натянуть спортивный костюм и выпилить те же самые десять километров через Яблоневый мост, по деревне, через главный мост к больнице, спуститься к церквушке по Радонежского и Конармии, миновать кладбище, обогнуть озеро, благо, по словам Ромашкина, имелся какой-то мосток у впадения в него Малой Сестры, да вернуться к дому опять по Яблоневому.
– Или больше десяти выйдет? – пробормотал Дорожкин. – А выйдет больше десяти, – тут же поправился он, – останусь на кладбище. Там мне самое место.
Из зеркала на него смотрел все тот же самый Дорожкин, в меру круглолицый, из тех, кому улыбка идет как красный цвет клубнике. «Тебе бы клоуном работать, – уверяли его одноклассники, – ты, когда анекдоты рассказываешь, светишься уже после второго слова, пусть даже сам как кремень держишься». Клоуном Дорожкин быть не хотел. А кем же он на самом деле хотел быть? Ну не сидеть в сапожной будке, это точно. Многое хотел. Хотел, начитавшись книжек Арсентьева [27] , бродить по тайге. Хотел, прочитав не слишком толстую книжку Ефремова [28] о палеонтологах, колесить по монгольским пустыням и отыскивать в них кости динозавров. Хотел раскапывать древние города. Хотел смотреть на небо в телескоп. Хотел писать интересные книги. Хотел научиться играть на саксофоне, бить чечетку и рисовать картинки в духе Питера Брейгеля Старшего и Ван Дейка, чтобы, к примеру, на большом полотне можно было рассматривать маленькие фигурки, и чтобы у деревьев была видна каждая веточка, и лед казался настоящим, и холод… Ну с саксофоном и живописью разрешилось быстро – слуха и дара живописца у Дорожкина не обнаружилось. Чечетку он бить научился, только так и не нашел, где применить свое умение. А все остальное переехала по хребту жестокая реальность. Хотя чего было жаловаться? Трудно было, но вот так, чтобы брало за горло да выбивало об асфальт, никогда.
27
А р с е н т ь е в В л а д и м и р К л а в д и е в и ч (1872–1930) – русский путешественник, географ, этнограф, писатель, исследователь Дальнего Востока.
28
Имеется в виду научно-популярная книга писателя-фантаста и ученого-палеонтолога И. А. Ефремова «Дорога ветров. Гобийские заметки» о работе в Монголии советской палеонтологической экспедиции. «Трудрезервиздат», 1958.
Дорожкин набрал в ванну воды, высыпал в нее пакет какой-то голубоватой морской соли и опустился на дно, чувствуя, как кристаллы впиваются в спину и ягодицы, и раздумывая теперь уже о том, что ни черта он не умеет обращаться с возможностями обеспеченного образа жизни и опять сделал что-то не так.
В дверь позвонили. Дорожкин вздрогнул, потому как звонили ему в дверь впервые, выскочил из ванной, смахнул со спины соль, закутался в полотенце и прошлепал к двери. В глазке разглядел Маргариту. Почему-то громко спросил: «Кто там?» – и тут же открыл дверь. Выглядел, скорее всего, как законченный идиот. Мокрый, в полотенце, лужа воды под ногами. Нет, конечно, имей он рост Дира, а плечи Павлика, можно было бы выйти к дверям, небрежно прикрыв чресла ладонью, но куда ему до атлетов и баскетболистов? Пожалуй, и Маргарита была повыше его на пару сантиметриков.