Вакуумные цветы
Шрифт:
Но теперь она не могла не думать о самом плохом.
Прошло немало времени, дождь стал утихать, а затем и совсем перестал, и Ребел выбралась из каменного укрытия. Она выбралась на дорогу и пошла снова. Потом побежала.
Прежде чем она достигла дольмена «Ворота», дождь начинался еще три раза.
К тому времени, когда Ребел поднялась на открытую всем ветрам площадку, пустынную даже по местным понятиям, и остановилась, день подходил к концу. Небо потемнело, только позади, у самого горизонта, тускло светилась
Две огромные вертикальные плиты поддерживали третью, стоящую под углом, напоминая покосившийся стол великана. Ребел медленно подошла к нему. Поблизости лежали еще две плиты — недостающие части этого гигантского погребального сооружения, также лишенного верхней пирамиды из камней. Сооружение было похоже на ворота, и Ребел робко вступила в них, словно думала, что это вход в иное измерение, в другую, загадочную, страну.
Борс тихо засмеялся:
— Вы успели, библиотекарь, но едва-едва. Ребел испуганно обернулась. Она не слышала, как он появился. Борс неторопливо сел на упавшую плиту и насмешливо улыбнулся. За ним стояли две «росомахи». Они с интересом наблюдали за Ребел.
— Послушайте, — начала она. — Послушайте, я хочу знать, где Уайет.
Руки у нее замерзли. Ребел спрятала ладони под мышками и слегка сгорбилась. Ощущение бесполезности поисков, возникшее по дороге, вернулось к ней с новой силой.
— Его ведь здесь нет.
— Нет.
— И он не должен был здесь быть, да?
Эвкрейше уже доводилось испытать горькое разочарование, и она знала, что лучший способ с ним справиться — это устроить сцену. Но Ребел не хватало для этого силы воли.
— Уайет должен был появиться здесь к нашему приезду. Но он опаздывает.
Вид у Борса теперь стал серьезный. Он прищурился на далекие облака, такие же серые, как и скалы. Ребел живо представила себе карту Буррена, на юге и востоке он граничил с Комбином. Но карта не давала подробностей, только общее ощущение огромной массы людей.
— Сказать по правде, — негромко проговорил Борс, — он сильно опаздывает.
В эту ночь Ребел спала вместе с «росомахами» в небольшой пещере. Чтобы согреться, все жались друг к другу — Борс запретил разжигать огонь. На следующее утро он дал Ребел на дорогу немного соленой рыбы и отослал ее обратно в Приют со словами:
— Пока не появится Уайет, вы нам не нужны. Мы здесь будем заниматься своими делами, они вас не касаются. Возвращайтесь в Приют. Когда вы нам понадобитесь, мы вас найдем.
На обратном пути Ребел шла медленно и вернулась в Приют, когда день приближался к вечеру. Послушники тащили с моря рыбачьи лодки и с болот тележки с торфом. Несколько человек готовили ужин. В столовой Ребел выслушала длинную молитву на непонятном языке и затем что-то съела, совершенно не замечая вкуса. Оммед заговорила с ней, Ребел отвечала невпопад.
Потом она доплелась до своего дома, залезла внутрь, поставила на пол библиотеку и села на лежанку.
— Ну вот, — вздохнула она, — я и дома.
Вскоре кто-то вежливо постучался в дверь. Ребел разрешила войти, и в комнату вошел молодой послушник. Он был такой же безволосый, как и все остальные, но не такой истощенный. Встав перед
ней на колени и склонив голову, он прошептал:— Этого послушника зовут Зузу. Сие древнее слово означает «сплетня».
— Ох, Господи! — перебила его Ребел. — Да перестаньте вы так унижаться. — Она подвинулась и постучала по камню рядом с собой. — Садитесь, расслабьтесь и скажите то, что хотите сказать.
— Я… — начал молодой человек. Он покраснел. — Этот послушник пребывает здесь недавно. Он еще не научился полностью унижать себя. — Затем он вдруг посмотрел на Ребел в упор удивительно ясными, синими глазами и взял ее руки в свои. — Община заметила вашу скорбь и обсудила ее. Если вы можете найти утешение в наслаждении плотью, этот послушник пришел предложить вам свои услуги:
— Ох, Господи! — проговорила Ребел. Но он был такой хорошенький, что она не убрала руки. Немного помолчав, Ребел сказала:
— Ну, возможно, это лучший выход.
Никогда у нее не было такого пылкого любовника, как Зузу. Он делал все очень серьезно и даже торжественно, но выполнял любое ее желание и явно знал о сексе больше нее. Зузу не стремился доставить себе удовольствие, он отдавал все Ребел. Он представлял собой невероятную комбинацию атлета, танцора и гейши в одном лице. Он довел ее почти до оргазма и продлевал ласки, балансируя на грани, пока она не перестала различать, где кончается ее тело и начинается его.
Наконец, изогнувшись в судороге, Ребел крепко обняла Зузу за талию, обеими руками прижала к себе его лысую голову, и острое наслаждение сменилось чувством освобождения.
— Да-а, — сказала Ребел, когда обрела дар речи. — Ты замечательный любовник, тебе это известно?
Лицо послушника было прекрасно, маска небесного спокойствия.
— Этот послушник ничтожнейший из ваших рабов.
— Нет, правда. — Ребел рассмеялась и шутливо спросила:
— Другие послушники так же хороши, как ты?
Зузу посмотрел на нее своим поразительно открытым взглядом.
— Конечно. Как вы думаете, зачем мы пребываем здесь?
— Да, гм. Что там говорила Оммед? Чтобы подчиняться воле Божьей, правильно?
— Покорность принимает множество форм. — Зузу встал перед ней на колени, ноги расставлены, руки за спиной, глаза опущены долу. — Подчинение телам чужаков — одно из самых важнейших таинств.
— Что?
— Вы повелеваете мне объяснить? — Приняв ее молчание за согласие, Зузу сказал:
— Вселенная сотворена по образу Божьему. Это самоочевидно, так? — Он поднял глаза и подождал, пока Ребел не очень уверенно кивнула. — Подумайте! Вселенная едина, совершенна, целостна, свята и неделима. Но мы воспринимаем ее лишь через противоположности и крайности. — Он поднял ладони, словно балансируя невидимые весы. — Жар и холод. Удовольствие и боль. Радость и горе. Член и влагалище. Все это частности, иллюзии — звезды заслоняют от нас галактику. Но как может существо, рожденное в мире иллюзий, проникнуть вглубь, сквозь эти противоположности к единству? Не обращая на них внимания? Но они существуют, они не исчезнут. Мы приобретаем опыт, заключенный в противоположностях, мы отдаемся крайностям: восторгу или боли — и объединяем их в себе. Мы раз за разом переживаем таинства похоти и подчинения, в образе мужчины и в образе женщины, и под конец разрушаем свое "я" и все различия и прорываемся к вечному единству.