Валечка Чекина

— Приехала мать Вали, — сказал он все с той же солидностью.

— Ну и что?.. К тебе приехала?

— Перестань шутить. Разумеется, не ко мне. Она у этого плутишки… у брата Вали.

— Понятно.

— Видишь ли, — он слегка замялся. — Кажется, она собирается расспрашивать меня о том, как мы жили с Валей.

— Ты не знаешь наших. Она не собирается тебя расспрашивать.

— Ну, неважно. Во всяком случае, она хочет, чтобы я ее навестил.

— А ты этого не хочешь.

— Вот именно, — сказал Гребенников.

— И хочешь, чтоб навестил я.

— С тобой говорить — прямо-таки мед кушать, — похвалил он меня за догадливость.

И очень спокойно добавил:

— Ведь вы же земляки. Навести ее.

Я приехал в то самое общежитие. Юный Чекин уже работал официантом в ресторане, был при деле. Но жил пока еще здесь.

Мать была теперь старой и грузной женщиной, очень медлительной.

— Ну, здравствуй, — баском сказала она и шагнула ко мне.

Мы поцеловались.

Затем мы сидели за столом, и нужно было видеть, как юный официант ухаживал за матерью. Стол буквально ломился от закусок, еды и фруктов. В глазах сына полыхал благоговейный трепет. Он без конца повторял:

— Мамочка, пожалуйста… Мамочка…

Он, видимо, удалил на время (выгнал из комнаты) своих товарищей — мы сидели втроем. Точнее сказать, мать и я сидели, а он бегал кругами, суетился и все умолял мать съесть великолепное большое яблоко. Мать глядела сурово, молчала и только раз-другой спросила меня о моей жизни.

— Мамочка, вот эту грушу… Мамочка, ты только глянь, какая она красавица! — хлопотал и таял от любви (и некоторого мистического страха) ее сын.

Я спросил о Вале. Юный Чекин скороговоркой сказал, что живет Валя вроде бы неплохо. Живет все в том же небольшом городке — что-то вроде Воробьеве ка — это в Поволжье.

— Работает?

— Да, конечно. И замужем. И ребенок есть.

И, оглянувшись на мать, он сказал, что, дескать, мама только что оттуда.

— А где работает?

— На железной дороге. И муж у нее железнодорожник. Да, мама? — И он опять благоговейно оглянулся на нее.

Я спросил мать:

— Вы, значит, ездили туда?

Тем же суровым баском она ответила:

— Разыскала.

— Она писала вам?

— Мало.

— Ну и как?.. Как она там живет?

Старуха махнула рукой:

— Какая там жизнь… Нишшота!

Но затем мы немного выпили, и мать стала разговорчивее. И добрее. Сказала, что довольна Валей, в общем-то. Валя счастлива, вот главное. Дите есть. И второе дите собираются. Мужа ее фамилия Панин, работает проводником. И Валю намерен к себе перевести поближе. Валя выглядит хорошо, справная. Толста стала…

— Толста? — Я не представлял ее толстой.

— Ага. И лоск с нее весь ссыпался. Баба и баба.

— Жаль, — вырвалось у меня.

— Вот еще! Чего жаль-то?.. Да ты на себя глянь-то. Уже ведь тоже мужик. Меня похороните, а там уже и ваш черед. — Она засмеялась, выпила рюмку и сказала: — Ну, песню-то будем?

Через час она встала — грузная, массивная и слегка пригнутая к земле, — шагнула к своему чемодану. Пора было собираться. Побывав у Вали, она проездом остановилась у сына, и вот теперь — пора было домой. Она так и сказала, шагнув к чемодану:

— Пора домой, опять тышша километров.

Молодой Чекин кинулся помочь ей с чемоданом.

А мать оглянулась на дверь:

— Что там за шум развели?

У дверей — с той стороны — толпились дружки Чекина. Не слишком сытые, они ожидали, когда мать уедет, чтоб наброситься на еду и выпивку. Им предстоял пир. Я ел мало, мать вообще к еде едва прикоснулась — почти нетронутый, великолепный, сверкающий стол ожидал своей участи.

— Чего они шумят? — сурово повторила вопрос мать.

— Да так… Не знаю, мамочка.

Из темноты коридора в приоткрывшуюся дверь сверкали возбужденные глаза дружков, и Чекин пригрозил им кулаком:

— У-у, пьяницы… А ну, прикройте дверь!

Я поехал проводить. На платформе (как раз подавали состав) мать все же спросила:

— Что ж он-то… муж ее бывший, не пришел?

— Не смог.

Она притушила голос:

— Говорят, Валька плохо жила с ним, погано вела себя… Подло, да? — И, не дожидаясь ответа, старуха зло и сурово обернулась к сыну: — Смотри мне!.. Проворуешься или что другое — смотри!

— Мамочка… Да я… Ну конечно, мамочка! Ясней ясного! — засуетился около, заходил мелким бесом лихой ее сын.

Вагоны дрогнули. Встали. Она шагнула ко мне поцеловаться:

— Давай, землячок. Увидимся ли.

Прошло еще пять лет. Гущин уже не самый молодой академик. Тиховаров нашел радость в походах и покорении снежных вершин. В каждый свой отпуск он куда-то и немедленно уезжает. И шутит, что именно сломанная рука дала ему вкус счастья. Валя Чекина прислала мне теплое письмо. И фотографию — она, Василий Панин (ее муж) и двое детей. Сергей Чекин стал заместителем директора ресторана.

Как-то в те дни я и заметил, что Валя на присланной фотографии — счастлива. Нет, не то очевидное, что нашла, мол, счастье в семье и в детях, женщина, мол, есть женщина, то да се, простые люди. Вовсе нет. И речь о другом. Я увидел, разглядел в ней то, что было в ней всегда. Где бы она ни жила. Кем бы она ни была.

Это и поражало. В Москве ли, в деревне ли, в городке ли с названьем Воробьевск — всюду она была сама собой. Всюду в ней был избыток жизни, этот сверхдар быть счастливой.

Именно так. В общежитии, когда раздавала всем теплые вкусные пирожки, она говорила:

— Берите. Берите еще. Берите больше — они ведь домашние!

Это и было в ней главное.

И Валя, и ее муж были на фото в форме железнодорожников. И по лицу было видно, что Вале все это очень нравится. Петлички, фуражка с гербом и все такое. Была такая девочка. Валечка Чекина…

Это вообще как загадка. То есть судьба, счастье, жизненная нитка или уж как там ни назови.

К примеру, наша хроменькая и некрасивая Женечка Лукова, которая после института стала хорошим инженером и плюс вдруг вышла замуж за красавца актера. В институте ее, хроменькую, ужасно жалели. А она, весьма говорливая и веселенькая, ходила себе на лекции с палочкой, похожей на костыль.