Валезанские катрены

свои скрывают лики,

там не забыт святой

властитель Карл Великий

среди святых родных,

но близ его короны

витают легионы

питомцев неземных.

20

Клематис вырос и свисает;

он ускользает, но вьюнок

живую изгородь спасает:

уже заплел он все, что мог.

Дорога в зарослях красна

от ягод солнечного цвета;

не осень ли обречена

стать соучастницею лета?

21

Днем ветер дул, в своих

порывах разъяренный;

как умиротворенный

любовник, вечер тих.

Сияет, уцелев,

закат за облаками,

как будто бы веками

нам виден барельеф.

22

Облик матери являет

тот, кто о ней говорит;

жажду память утоляет

и потому здесь царит.

Плечи холмов невысоки,

даль чуть повыше парит

и сама себе творит

здесь пречистые истоки.

23

Земля, почия безмятежно,

здесь брезжит сообразно роли

звезды; униженная нежно

в небесном ореоле.

В пространстве чистом бродит взор,

небесной привлечен лавиной;

здесь измеряется простор

лишь песней соловьиной.

24

Смотрите: час вечерний серебрится

металлом чистым с чистой высоты,

покуда на земле не воцарится

гармония спокойной красоты.

Древнейшая земля, она готова,

звезда, покинувшая небосвод,

меняясь день за днем, вписаться снова

звучаньями своими в голос вод.

25

Вдоль пыльной дороги цвет

зеленый, хоть синева,

посеребрена едва,

видна средь его примет.

И выше зелень сквозит,

и там сияют листы,

но ветер иве грозит

приступом черноты.

Затмения не избег

и этот зеленый фон;

похожа башня на сон:

ее разрушает век.

26

Разрушаясь в наши дни,

что бы с ними не творили,

башни помнят, как они

в воздухе парили.

Осиянный этот прах

в дикой ветхости мрачнее;

чем субстанция прочнее,

тем навязчивее крах.

27

Башни, села, города

могут выдержать осаду,

и на благо винограду

даже почва здесь тверда.

Но зато любой предмет

от булыжников до башен

здесь приветливо окрашен

в нежный персиковый цвет.

28

Край за работою поет,

счастливого исполнен рвенья,

и в сочетанье с песней вод

здесь лозы составляют звенья.

Но даже воды здесь молчат

в краю великого молчанья,

и речи образуют лад

помимо своего звучанья.

29

Художник-ветер этот край берет,

субстанцией захвачен и задачей

и над землею крепкой и горячей

петь начинает в свой черед.

Никто проворного не остановит впредь,

ничто не ускользнет от этого напора,

но затихает вдруг он, чтобы рассмотреть

свое творенье в зеркале простора.

30

Край верен самому

себе, как ни опасен

век; этот край согласен

принять и свет и тьму.

Он в небеса влеком,

где вечные поминки;

привлечены первинки

отрадным ветерком,

который веет светом

из-за альпийских гор,

и движется при этом

медлительный простор.

31

Меж двух лугов пролег

бесцельный путь;

близок или далек

мир где-нибудь,

времени здесь не жаль;

природа как природа:

лишь время года

и сама даль.

32

Богиня или бог

являет эти дали,

чтоб мы в них угадали

единственнейший вздох?

Безликий лицедей,

великий по причине

безмерности своей,

рассеялся в долине.

Мы спим, сказав: "Сезам!"

Нет больше нам предела.

Так мы вселились в храм

его большого тела.

33

Небо в звездной красе

про себя или вслух

вечно здесь хвалят все:

виноградарь, пастух

и другие; народ...

А в народе любой

знает, что круглый год

ветер здесь голубой.

Что здесь вызовет страх

или переполох?

Притаился в горах

спящий бог.

34

Не только земледел

взглянуть на это рад;

весь мир бы поглядел

глазами козьих стад

на благородный край,

красоты завершив,

навеки предрешив

здесь урожай;

не запоздалый гнет,

здесь память - божество,

и ангел на него

не посягнет.

35

Вступая в разговор,

земля свое соседство

вверяет, как наследство,

вершинам гордых гор.

Услышанная млеет

земля, в конце концов,

пейзажей не жалеет,

но не находит слов.

36

Книга бабочки - полет,

не имеющий границы,

если крылышки - страницы,

а сиянье - переплет.

Медлит на краю цветка,

но читать не успевает,

так как запахи впивает

разные издалека,

и любуясь лепестками,

подражает им сама,

очень схожая с клочками

от любовного письма;

написали, разорвали,

клочья выбросили в сад,

и дождется адресат

этой весточки едва ли.