Вальс под дождём

– Двадцать три года твоему сыну, мужчина уже, – веско сказал старик, и женщина враз притихла, изредка всхлипывая. – Плакать начнём, когда восемнадцатилетних призывать станут.

– А мы добровольцами пойдём! – запальчиво перебил его веснушчатый паренёк в белой футболке. – Хоть нам и не хватает лет, но по подвалам отсиживаться не будем. А то, глядишь, и война закончится!

Я посмотрела на паренька с уважением, потому что тоже шла в школу с намерением спросить, как пробраться на фронт.

– Хватит войны на вас, ребятки, – тяжело вздохнул старик. – Слыхали небось, что вместе с Германией войну нам объявили Италия и Румыния? Помяните моё слово, скоро и вся Европа подтянется. Уж мы-то знаем, что эта шелупонь перед Гитлером быстро прогнётся. – Он улыбнулся пареньку: – А ты, брат, правильно рассуждаешь, по-нашему, по-русски. Я тоже в ополчение пойду, дома не останусь, коли страна в опасности. Первую мировую сдюжили, Гражданскую пережили и тут не отступим.

– Но почему молчит Сталин? – негромко спросила молодая женщина. Она держала на руках девочку, а та теребила маму за воротник. – Уже сутки прошли с начала войны, Молотов выступил. Говорят, в церквах зачитали послание митрополита Сергия, а Сталин молчит. Может, его уже и в Москве нет? – Лицо женщины приняло испуганное выражение, и она шёпотом докончила фразу: – А вдруг он заболел?

От ответного молчания женщина заторопилась и боком выбралась из скопления людей – обсуждать Сталина представлялось опасным.

Утреннее солнце так же, как вчера, щедро заливало улицы тёплым светом. Я заметила начерченную на асфальте сетку игры в классики и поняла, что сейчас заплачу от того, что ещё вчера утром могла смеяться, шутливо прыгать на одной ножке и пить в парке клюквенное ситро за три копейки. А сегодня – война и мужчин призывают на фронт. Папа! Мой папа – тысяча девятьсот пятого года рождения! Меня пронзила мысль, что я могу вернуться домой, а папа уже уйдёт воевать!

Я протолкнулась между двух женщин, беспрестанно бормоча извинения:

– Пропустите, пожалуйста, мне срочно надо домой!

Сломя голову я понеслась на Авиамоторную. Новые туфли, купленные накануне каникул, натирали пятки. Сатиновая юбка забивалась между ног, и приходилось всё время останавливаться, поправлять складки. И только когда впереди мелькнула крыша барака, я сообразила, что прибежала на старую квартиру, во двор, родной до последней прищепки на верёвке для белья. Я непроизвольно взглянула на пустые окна нашей бывшей комнаты и поняла, что за два дня успела соскучиться по скрипучему полу со сквозняками, по умывальнику в общем коридоре, по запаху керосинового чада из кухни и по всему тому, среди чего я выросла.

На скамейке около стола, где мужчины любили играть в домино, сидела тётя Нюра Моторина и быстро-быстро вязала на пяти спицах. С её коленей свисал длинный шерстяной чулок. Маленькая, кругленькая, издалека она выглядела уютной тётенькой с ямочками на щеках, но я прекрасно знала, как её глаза могут презрительно сощуриться, а рот вытянуться в тонкую щёлку.

Моторина опустила вязание и уставилась на меня в упор. Если бы она могла, то высверлила бы во мне дырку.

– Явилась? Пора забыть сюда дорожку.

Я вспыхнула. Зачем она так? Ведь сейчас война, и все должны быть вместе. Разумно промолчать у меня не получилось, и я запальчиво отрезала:

– Захотела – и пришла, у вас не спросила! Двор общий.

О скандальном нраве Моториной знала вся округа, поэтому я не стала ждать продолжения, а развернулась и побежала обратно, в свой новый дом. Указ о мобилизации висел за моими плечами, как набитый камнями вещевой мешок. Успеть бы! Вдруг папа уже ушёл?

Сердце колотилось жарко и часто.

– Ульяна! Улька! Стой! – Крик в спину ударил, как мячик во время игры в лапту. Притормозив, я оглянулась через плечо на подружку Таню. – Улька! Ты куда несёшься? Я бегу сзади, кричу, а ты не слышишь. – Запыхавшаяся Таня тяжело дышала и облизывала губы. В её голубых глазах плескался упрёк. – Почему ты не пришла в школу? Я тебя ждала!

– Я домой, там папа. Мобилизация. – Я поняла, что путаюсь в словах. – Вдруг я приду, а они уже ушли? Насовсем.

– Они все на работе. И твои, и мои. – Таня поравнялась со мной и пошла рядом. – Мама сказала, что мастерам будут давать бронь, потому что они нужны заводу.

– Бронь? Что это такое? – не поняла я.

И Таня спокойно объяснила:

– Тех, кому завод даёт бронь, в армию не призывают. Наши с тобой папы – мастера, и они останутся в Москве.

В первый момент я так обрадовалась, что едва не кинулась Тане на шею. Но, подумав, покачала головой:

– Нет. Мой папа точно пойдёт на фронт. Может быть, не сегодня, но пойдёт. Я его знаю.

* * *

Первые дни войны Москва ещё жила по инерции, словно старалась успеть запомнить мирную жизнь, что уже догорала в дыму пожарищ. Рано утром на улицы выезжали поливальные машины, с семи часов начинали работать молочные магазины и булочные, в парикмахерских делали причёски, дымили трубами заводы у Заставы Ильича, и что потрясло меня больше всего – в парке играл духовой оркестр, а на танцплощадке под фокстрот «Рио-Рита» кружились пары! Мелькали юбки, стучали каблучки, звучал смех, и если закрыть глаза и глубоко вдохнуть тёплый московский воздух, то можно представить, что на самом деле никакой войны нет и всё случившееся – чья-то злая выдумка.

– Ничего, месяц-полтора – и раздавим гадину, – уверенно сказал мужчина в костюме, когда я пришла в магазин со списком покупок. И я ему сразу поверила, потому что каждый старается верить в хорошее, задвигая плохое в дальний угол, или вообще делает вид, что проблемы не существует.

Мужчина стоял впереди меня и покупал сардельки. Продавщица кинула на весы гладкие розовые сардельки, похожие на откормленных поросят, и вздохнула:

– Скорей бы. А то у меня товара кот наплакал. Все как сговорились – покупают соль и спички. Ещё крупу и муку хорошо берут. Вам, кстати, не надо? А то последний мешок риса на исходе.

– Мне надо, – попросила я, хотя мама не наказывала купить рис. Почему-то сообщение продавщицы меня озаботило, и я подумала, что мама точно не станет ругать меня за самовольство. Мне ненадолго стало стыдно, что я веду себя как паникёрша и скупаю продукты, но слово не воробей: вылетит – не поймаешь, тем более что продавщица уже свернула кулёк из бумаги и взяла в руки совок для крупы.

– Дам кило, а больше не проси. А то на всех не хватит.

Я оглянулась на длинную вереницу людей, которая заканчивалась где-то на улице. Очереди за продуктами уже стали приметой военного времени. На улице я увидела почтальоншу с пачкой зелёных повесток в руке. Навстречу шли мужчины с рюкзаками и чемоданами, их сопровождали заплаканные женщины, дети цеплялись за отцовские брюки… А мне хотелось ободрить всех и закричать:

«Не бойтесь, только что мужчина из очереди пообещал, что к осени война закончится, а значит, скоро ваши мужья и папы вернутся домой!»

Прижав к груди сумку с покупками, я стояла и смотрела, как навстречу призывникам шёл строй солдат в новой форме: за плечами винтовки, на голове пилотки с красной звёздочкой. От их слаженных движений исходило ощущение силы, способной остановить любого врага.

– Счастливые! – с завистью сказал паренёк с велосипедом. – А меня не взяли в армию, сказали, чуток подрасти. А я, между прочим, значкист ГТО.