Вальсирующие, или Похождения чудаков

– Специальные трусики.

– Прозрачные?

– Ты больной? На людях, да когда девушка играет, юбка все время задирается. Это ведь очень короткая юбка. Когда девушка наклоняется, чтобы подобрать мяч, ее задница видна всем. Ты чего придумал, парень?

Он понюхал седло. А так как оно ничем не пахло, вид у него был разочарованный.

– Пошли, – говорю. – Надо вселиться и отдохнуть.

Открываем краны с водой и газовые краны. Зажигалкой включаю нагреватель воды. Когда Пьеро подошел к электросчетчику, я сказал:

– Нет. Свет зажигать не будем. Это могут увидеть. Завтра куплю свечи.

– Забавно будет.

– В тюрьме еще забавнее.

Мы вернулись в дом. Начало смеркаться, становилось все более жутко. Мы сняли чехлы в салоне. Опробовали диван и кресла – они были жесткие. Порылись, надеясь найти что-нибудь интересное. Ничего.

– Ей тут не очень весело…

– Кому?

– Девочке…

Мы обнаружили несколько старых номеров «Жур де Франс», собрание книг о нобелевских лауреатах, тарелки на стенах и черно-белый телик.

– Будем смотреть? – спрашивает Пьеро.

– Не знаю…

– Придется получше занавесить окна.

– Только для телика. Ясно?

– Ясно.

В буфете мы обнаружили пластмассовую посуду, стаканы из-под горчицы и три салфеточные кольца с приклеенными надписями: папа, мама, Жаклин.

– Бедняжка Жаклин, – произносит Пьеро. – Представляешь ее одну за столом с этими мудаками.

В современной кухне с деревенскими пейзажами все было точно так же. Шкафы с моющейся бумагой оказались пусты. Эти сквалыги не оставили даже кусочка сахара. В последний день купили ровно столько, сколько надо, а остатки увезли с собой. Единственное, что они оставили, – рулон туалетной бумаги. Душистой.

Стрелки часов показывали семь.

– Ей было тошно тут, бедняжке Жаклин. Чтобы уехать в семь, им пришлось подняться в пять, чтобы все привести в порядок, в последний раз пропылесосить.

– А вдруг это было семь часов вечера?

– То же самое. Ясное дело, они боялись дороги. Изучив статистику, думали об одном – как бы не попасть в пробки. Поэтому и уехали или рано утром, или в конце дня, чтобы ехать ночью.

– Все зависит – куда…

– Далеко. По чистоте в доме думаю, что это маньяки с Севера.

– Бедная Жаклин… Может, из Мобёжа?

Точно так же было и в остальных комнатах. Кровати под чехлами, клетчатые покрывала, нафталин, подушки в шкафу. У родителей – две одинаковые кровати на высоких ножках, разделенные распятьем из алюминия. У девочки диванчик, и очень пусто. Подушка была в шкафу. Она не сохранила запаха ее волос. Только в одном из ящиков в красивой коробке завернутые в шелковую бумагу лежали три купальника, выгоревших на солнце. Из двух маленьких кусков материи. Для худенького тела. Бикини девочки.

– Сколько ей?

– Лет двенадцать-тринадцать.

И тут, сам не знаю с чего, стал обнюхивать внутреннюю часть бикини.

– О-ла-ла! Ей куда больше, Пьеро, куда больше! Лет шестнадцать. Судя по запаху.

Он начинает принюхиваться тоже, а я беру другие трусишки: то же самое.

Жаклин… Это была уже настоящая девушка. Мне понятно, почему она завернула в шелковую бумагу свои купальники. Она это сделала для нас. Чудом сохранившийся запах бросал вызов времени, одиночеству, холоду. Этот запах дошел до нас в нетронутом виде, почти теплый. И мы дышали им и дышали, закрыв глаза. Это была чудесная смесь янтаря, пота и водорослей, пряный запах девичьих трусов. Было так хорошо, что еще немного – и мы бы потеряли сознание.

– Кажется, будто она их только что сняла… что она рядом. Эй, Жаклин!

Эта дрянь не ответила.

X

Проспав девятнадцать часов подряд, Пьеро просыпается удрученный.

– У меня не стоит! – кричит он.

Он рассматривает свое междубедрие, испачканное кровью, с расстроенным видом девочки, которую не предупредили о ее первых месячных.

– Эй, Жан-Клод! У меня не стоит!

– Ну и что? У меня тоже… Не вижу, с чего бы! Девочки ведь нет рядом!

– Обычно утром у меня он как палка…

– Это все из-за потери крови. На твоем хвосте было столько дерьма, что для расчистки потребовался бы бульдозер.

Я сбрасываю простыни и направляюсь в ванную.

Как приятно оказаться под струями теплой воды. Впору поверить в Бога. После поезда, машины и табурета в баре у меня ныли кости. Теперь мускулы стали просыпаться и отвечать на призыв. Спина, задница, поясница – мы тут! С меня словно сняли гипс, я возвращался к жизни.

Стараясь не раскисать, Пьеро, сидя на биде, не спускал с меня глаз.

– Счастливчик! – шептал он.

Мой крантик стоял, как каменный.

Пьеро совсем сник. Как это ни покажется глупо, но я не мог сдержать смех.

– Смотри, что такое настоящий мужчина, – говорил я, орудуя своим членом.

Он молчал, не двигался. Не было сил смотреть на него, и все равно я продолжал ржать. Было гадко так поступать, но это оказалось сильнее меня.

В конце концов я прекращаю дурить и закрываю душ.

– Давай-ка, – говорю ему, – посмотрим твою рану.

Он устраивается на биде, как девчонка, расставив ноги.

– Ну держись!

Он орал, как осел, когда я снимал повязку, которая приклеилась к его волосам на заднице. Когда я стал протирать рану ватой, смоченной в спирте, то подумал, что он может родить близнецов – такой начался бардак!

– Заткнись! Еще сбегутся все самцы в округе…

Его рана выглядела не так уж мерзко.

– У тебя, старина, теперь две дырки: одна от пули, а другая…

Напрасно стараюсь. Его ничем не рассмешишь. Сидит себе на биде, опустив голову, обозревая свой погибший вялый хобот. Эй, Пьеро! Треплю его по волосам. Смотрю, в глазах у него слезы. Лучше не обращать внимания. Наклоняюсь над ним.

– Ты плохо пахнешь, парень!

– Если я встану под душ, пойдет кровь!

– А ноги! – говорю ему. – Они целехоньки. Их надо помыть.

Сажаю его на край ванной, а ноги ставлю под край. И начинаю мыть. Вода становится черной.

– Да не беспокойся ты! Все наладится. У тебя заскок. Когда он пройдет…

Большим куском марсельского мыла мою ему голову. Потом сушу его волосы, причесываю. И тащу его в комнату.

– Иди сюда, – говорю. – Только не мешай мне, сам увидишь…

Он послушно ложится в темноте на одну из двух постелей, и я принимаюсь за работу, медленно, терпеливо проделываю все, что он так любит. Я очень стараюсь. У меня руки дрожат от желания увидеть чудо… Но его член остается по-прежнему вялым. Если бы я имел дело с новорожденным, то преуспел бы не больше. Придется свозить его в Лурд! [1] В довершение всего он начинает на меня орать.

1

Лурд – место паломничества верующих, надеющихся избавиться от разных болезней в священном источнике. (Здесь и далее прим, пер.)