Валтасар (Падение Вавилона)

Затем он помянул Мардука Бела, его сына Набу, Солнце-Адада, Луну-Сина и в соответствии с древним порядком, всех других богов. После чего поднялся и приложил свой перстень к сырой глине. Вдавил крепко, от души.

Было видно, с каким облегчением встретил слова царского головы на глазах отходящий царь. Его лицо сразу умиротворилось, даже краснота спала. Он некоторое время глядел на Набонида, потом поманил его поближе. Следом подозвал Лабаши-Мардука.

– Я сомневался в тебе, Набонид, но теперь вижу, что был не прав. Если ты искренен, мне не следует бояться будущего...

– Государь!..
– прервал его Набонид и прижал руки к груди.

– Ладно, старый дружище, - слабо махнул рукой правитель.
– Поддержи моего сына, тогда мне будет спокойно на небесах. Или в царстве Эрешкигаль. Обнимитесь, и да будет вам беспредельная милость того, кто создал мир.

Набонид охотно шагнул к Лабаши, протянул ему руки. Тот не удержался поморщился, и эта гримаса ножом прошибла сердце Нур-Сина. Соглашаться со всем? Так, кажется, выразился Набонид? Проявить благоразумие? Когда его жена сидит с приставленным к утробе мечом?! Боги, ты, Создатель, если вы присутствуете здесь, неужели попустите гибель невинной женщины? Всякая мысль о государстве, о величии, о благоразумии и согласии, о доблестях и славе, в тот момент вызывала у него отвращение и тошноту, сходную с похмельем после темного пива. Он едва унял себя, притопил горечью нахлынувшие кощунственные мысли и далее неожиданно просто и ясно решил, что Шириктум и его покровитель-недоносок поплатятся за эти минуты. Он постарается! Если это было взросление, на которое рассчитывал отец, женивший его в силу государственной необходимости, в трудную минуту передавший четвертому сыну власть над родом, то Набузардан добился своего. Нур-Син разом и окончательно повзрослел, проникся ненавистью - чувством злым, недостойным того, кто создал мир, но почему-то именно эта страсть дала ему в решительную минуту силы подойти, поклониться царю, оставить на сырой глине отпечаток своего перстня, что-то восхищенное и лживое выбормотать в ответ на ласковый взгляд царя, который, по-видимому, в самом деле доброжелательно относился к нему. Теперь Нур-Сину было все равно, ему даже слезы не пришлось давить из глаз - сами потекли. Он вдруг завыл, запричитал, принялся хвататься за голову. Набонид помог ему отойти в сторонку, там умник разрыдался с такой страстью, что даже Набонид удивленно глянул на него.

Нур-Син рыдал и примечал все вокруг. Отметил и этот удивленный, вынырнувший из глубин души Набонида взгляд, напомнивший ему взгляд зверя, на мгновение выглянувшего из засады и тут же спрятавшегося в чаще. Теперь Нур-Син знал цену таким взглядам. Завесь, укутывавшая мир красотой, милосердием, ожиданием счастья, была сдернута. Теперь его нельзя было смутить словами, клятвами, мольбами, угрозами божьего возмездия, но прежнее, наивное, доброжелательное осмысление жизни как радости, как поиск божества, которое ждет тебя, сыплет истинными, а не ложными милостями, утратившее свой смысл, но не потерявшее силу, - заставило разрыдаться его ещё громче.

Таблички собрали, унесли на обжиг, на административный двор, где помещались дворцовые печи. Нергал с ними, с этими табличками, усмехнулся про себя Нур-Син. Выбравшись во двор в толпе сановников, хранитель музея решительно двинулся в сторону жилых помещений, занимаемых наследником. Он освободит Луринду, чего бы это не стоило, добудет её, и в следующий момент жуткий вопль потряс всех, кто толпился во дворе. За ним ещё один, на этот раз пронзительный, женский. Все замерли, кое-кто из слуг и мелкой челяди встали на колени. Пошатывающийся Лабаши вышел во двор. Лица сановников, жрецов, воинских начальников, командиров тяжелой пехоты, конницы, лучников, старшего над царскими колесницами, командующего личной эмуку царя, распорядителей государственных приказов, высших писцов и канцелярской обслуги среднего ранга, работников и мастеров-ремесленников, трудившихся в многочисленных дворцовых мастерских - всех, кто толпился у ступенек, ведущих в парадный зал, обратились к нему.

– Отец...
– трепыхнувшимся голосом объявил он, затем уже более стойко поправился.
– Государь ушел к судьбе. Горе, горе! Плачьте, несчастные!

Нур-Син спросил себя - дерзкий стихоплет сам придумал эти слова или кто подсказал? Принялся вспоминать тексты древних поэм - ничего схожего не припомнил. Впрочем, это уже было не важно.

Глава 8

Не обращая внимания на крики и угрозы Шириктума, не глядя на него, молча, Нур-Син прошел в помещение, где были заперты Луринду и Хашдайя, добыл жену и, выбравшись из городского царского комплекса, отправился в летний дворец, под защиту тестя Рибата. Дома, в своей убогой, слепленной из необоженных кирпичей хибаре оставаться было нельзя. На кипяток рассчитывать глупо.

С переходом короны в руки Нериглиссара царевич Валтасар был переведен в летний дворец и с тех пор очень редко, только на ритуальных или праздничных церемониях появлялся в городе и в городском дворце. В тот год ему должно было исполниться десять лет. Он, как учили увивавшиеся вокруг него воспитатели, льнул к Лабаши. Тот, в свою очередь, относился к малолетнему дяде со снисходительным презрением, все время посмеивался над его страстью стрелять ворон, нежиться в постели, бичевать рабов до смерти.

Летний дворец вместе с расположенным по соседству замком-особняком Набонида, представлял собой единый оборонительный комплекс. Войти туда, вопреки желанию хозяев, можно только после штурма, исход которого был далеко не ясен. Разделявшая их улица легко перекрывалась завалом из камней и бревен. Ближайшие дома с легкостью выжигались с помощью напты и превращались в неприступное для врага предмостье, на разборку которого требовалось много времени. За это время Рибат, по совету Набонида, успел сформировать несколько кисиров, предназначенных охранять царевича. В этот отряд почти поголовно вошли гвардейцы, входившие в личную охрану Навуходоносора, а также воины и добровольцы, принимавшие участие в расправе над Амелем. Это были опытные бойцы, надежная опора для тех, кто собирался свернуть шею негодному стихоплету. Конечно, пять с небольшим сотен воинов не могли всерьез противостоять хорошо обученной, обладавшей боевым опытом пятитысячной эмуку Нериглиссара, однако даже для них летний дворец представлялся трудным орешком.

Требование ушедшего к судьбе царя не стало откровением для сильных в городе. Доверенные лица Набонида успели сообщить хозяину, что замышляет схвативший сильный жар царь. Подобным принуждением, грубым посягательством на основу основ передачи власти в Вавилоне Нериглиссар более навредил Лабаши, чем помог. Тем самым правитель выбил из рук Лабаши такие серьезные доводы, как обычай преемственности передачи короны, соблюдавшийся в городе более шести десятков лет.

Другими словами, дерзкое своеволие и поспешность развязали Набониду руки. Сам ли Лабаши подтолкнул отца на требование заранее дать клятву на верность наследнику, царское ли окружение, значения уже не имело. До той поры, когда за спиной юнца возвышалась овеянная царственностью, прошлыми победами фигура отца, взявшего штурмом Урсалимму, его претензии, наглость и дерзкие поступки воспринимались как воплощение грозной и безжалостной силы. Теперь, оставшись один на один с городом, сильными, с общиной, оскорбленной подобной неслыханной передачей власти, и, в конце концов, с народом, который, распевая гнусные стишки Лабаши, в свою очередь сочинял против него не менее дерзкие строчки, юноша вдруг почувствовал, что, в общем-то, никто не спешит исполнять его приказы, кроме разве что откровенных дворцовых лизоблюдов. Однако их исполнительность ничего, кроме презрения не вызвала.

Очень скоро испарилась надежда на военную силу, причем в достаточно оскорбительной для наследника в форме. Получив отказ от главного жреца храма Эсагилы начать в оставшиеся дни празднования Нового года церемонию приведения его к царственности, Лабаши приказал командиру личной эмуки Нериглиссара Набу-зиру-киниш-лиширу или попросту Зиру, привести к нему верхушку жрецов. "Я поговорю с ними по-свойски", - заявил он. Командир эмуку тут же попросил отставку, а в разговоре один на один предупредил Лабаши, что тот, видно, умом тронулся, чтобы посылать вооруженных людей в пределы храма Мардука Бела. Если даже он, Зиру, попытается исполнить приказ, люди все равно откажутся, ибо всякого, кто дерзнет на подобное святотатство, ждет проклятие. Достанется не только обидчику великого бога, но и всей его родне. Если наследник желает получить благословение Мардука, ему следует самому отправиться в храм.

Лабаши с удивлением обнаружил, что верных ему людей оказалось совсем не так много, как оно виделось в дни правления Нериглиссара. Всего-то группа молодых офицеров и друзей детства из Сиппара, которые, как выяснилось, успели увязнуть в долгах и теперь связывали свое будущее с немедленной и щедрой раздачей подарков, хлебных должностей и чинов. Этим действительно было наплевать на традиции и законы, но в совокупности они не представляли и тени силы, необходимой для захвата трона.

День Лабаши раздумывал, потом все-таки решился навестить главного жреца Эсагилы. Захватил с собой и табличку с оттиском печати жреца. Коллегия тут же приняла наследника и на вопрос, когда же они собираются выполнять клятвы данные умирающему царю, главный жрец ответил не задумываясь - никогда!

После некоторого замешательства, которое испытал наследник, услышав подобный ответ, жрец добавил - никогда в Вавилоне не пренебрегали обычаем. Никто и никогда не пытался нарушить правило престолонаследия, установленное древними царями, поэтому и им, хранителям страны и города, не к лицу нарушать закон. Когда же Лабаши продемонстрировал им табличку с оттиском льва, главный жрец заявил, что этот отпечаток не имеет ничего общего с тем официальным перстнем, которым он скреплял такие важные документы. При этом он продемонстрировал камень, с вырезанным на нем драконом Мардука.