Валя-Валентина: побег в никуда

Да, конечно, виновата она. Но теперь – то ей, как выйти из этого положения? Она и без совета подруги понимала, что поступила опрометчиво, необдуманно, не думая о последствиях, убегая от мужа. Ведь она, когда уходила от мужа, думала только, как ему сделать больно. Она ведь прекрасно понимала, как он сильно любит ее и своих девочек. И поэтому, зная это, в тот момент она только думала.

«Ах! Я тебя накажу. Будешь страдать сизым пламенем у меня».

.

***

Осень в том году, наступил очень рано в этих местах. Хотя, в календаре еще был середина сентября, но на деревьях, листья уже стояли почти все пожухлыми: призывно, трепетно вызванивали окружающий мир. Лето было очень жаркое, вода во всех водоемах высохли, везде горели леса, город стоял в сизом дыме, из-за лесных пожаров. Сводки на экранах телевизоров, один за другим были удручающие. Кого слушать, что делать, никто ничего не знал. В продуктовые магазины люди даже боялись заходить. Цены на ценниках, как на дрожжах росли. Хотя, с экрана телевизора, чиновники сегодняшние, успокаивали людей, цены они контролируют, но верить их было как-то смешно. До, наоборот. Смотрелись в продуктовых магазинах ценники, как с картины аукциона; люди поэтому шарахались от них, как от проказы. Некоторые столбняком стояли в раздумье, липкими пальцами перебирая в кармане, свои немного сохранившие деньги: после оплаты ЖКХ – бессовестного побора, брать товар, или походить еще по другим ближайшим магазинам. А более пожилые, ругая от возмущения эту нынешнюю исполнительную власть, с обидой смахивали скатившиеся слезы, уходили домой ничем.

Из этого похода, ничего у нее не вышло. Не думала она никогда, что подобное с нею когда-то может приключиться. Кто-то, из знакомых, сказала бы ей раньше, что такое в жизни бывает, просто посмеялась бы в лицо этому человеку. А тут она, в наглядном примере, сама вотчина испытала, поняла, какой это позор, униженно ходить по дворам, вымаливать у этих кумушек бабусь, в ожидании своей смерти, сидящих у своих подъездов, кто бы ей помог в ее беде. Провалилась бы со стыда, если бы не дети. Но ведь, она сама загнала себя, на такую круговерть. Была бы одна, проще ей было, а тут, с детьми, куда, и кому еще обратиться, кто бы помог ей найти съемную комнату. Выходит, снова ей придется к подруге возвращаться? А это, снова выслушать от нее едких слов, не прикрытую усмешку, вроде:

«Эх! ты. Еще мамашей называешься».

А дети у нее, уже не нарочно стали хныкать, требовали от нее обещания, когда она их отведет к папе.

«Ты обещала же, мама», – навзрыд расплакалась старшая, а младшая, букой уставилась на нее, сжала маленькие кулачки.

– Не буду идти! – топнула она еще ножками, тоже громко разрыдалась.

Что же ей теперь делать? Как выйти ей из этого самой загнанного в угол положения?

А тем временем, прохожие уже с любопытством останавливались, осуждая и обходя их. Торчать в неведении, в придорожном тротуаре, мешать прохожим, слушать этот дружной вой своих девочек, ей это было, как кошмарным сном. Руки, ноги у нее, от бессилия и срыва нервов, уже не слушались ей. Еще минута, она сама, вместе с детьми тоже завоет волчицей, бросая окружающий, не дружественный ей мир, свое проклятие. В это время, голова у нее, ничего не выдавала никакую информацию. Она, будто, была пуста.

А тут еще неожиданно, как на грех, на них набросился, сильный порывистый ветер. С силой, с холодком, ударил их, вытянув ее столбом, а ее девочки, даже захлебнулись от попавшего в их легкие этого ветра.

Младшая ее девочка, задыхаясь, дернулась всем телом, открывая рот, а старшую ее, ветер подхватил, как пушинку, швырнул с силой к тонкому стволу березы, рядом с тротуаром. А младшая, она более была у неё плотная, тяжеленькая. Хотя, она и удержалась на ногах, балансируя как крылья птицы руками, но нервы у нее были слабые, расшатанные. Дома еще, муж, сколько раз умоляя, просил ее:

«Не наказывай, пожалуйста, девочек по их спинам? У тебя рука тяжелая? Отобьешь еще у них внутри».

Видимо, последствие ее буйства на детей, теперь и сказались. Она сама не понимала, что творила она с девочками. Почему, когда девочки у нее капризничали, она применяла наказание только рукою. В безумстве ударит старшую, да еще потрясет ее, чтобы та «сейчас же» замолчала. А рядом трясясь, стоял он, задыхаясь в удушье, от ее действия. Прислушиваться бы ей, но что-то, почему-то, в это время у нее голова никогда не реагировала его просьб. Хотя, иногда, уже остывая, говорила себе.

«Лучше бы он отсек мою руку, чтобы я не калечила девочек».

Видимо, нервы у нее все же были не в порядке. И к этому объяснению, у нее не было. Хотя она с мужем, по сравнению с другими гражданами города, жила вроде даже зажиточно. В доме было все для жизни. Одеться, обуться, деньги. Муж у нее, неплохо зарабатывал. Деньги он ей всегда отдавал, что удивительно, все. Даже, смешно сказать, курить резко прекратил, когда она однажды, брезгливо от его поцелуя скривилась, и демонстративно оттерла губы рукавом после его поцелуя. Она же видела, этого ей не забыть, как он изменился в лице. Но, видимо, после этого случая, сделал себе зарубку на лбу, она к нему не очень и сильно привязана. Хотя, никакого видимого охлаждения он ей и не выказывал. Так же, как и прежде, держал себя в рамках, когда касалось, к ее проблемным слабостям. Если, что-то ей обещал, выполнял всегда без проволочек. А девочек он, и правда, сильно и без ума любил. Носился за ними все свои свободные минуты. Куда они, и он за ними. Взбрело в голову девочкам, пойти магазин. Он шел с ними обреченный, потому что знал, в магазине девочки его нагрузят себе всевозможными яствами, что их глаза на полках увидят. Отказывать, он не умел, а она, увидев на руках девочек этих непотребных покупок, начинала ворчать на него, что он девочек портит, что у мамы в деревне в это время, брата его дети, сухарики жуют. Он тоже, понимая и соглашаясь с ее опасливыми выводами, начинал сопеть, что он тут не причем. Что ж тут говорить, осуждать кого-то после совершившегося? Теперь-то, ей что делать? Как успокоить своих девочек, и не быть смешным в глазах, осуждающих и жалеющих ее людей, на этом пятачке тротуара. Подумать только. В каком положении она оказалась? Страшно даже. Руки и ноги, все у нее трясутся. Младшую, она прижала к своей коленке, а другая, все еще пришибленно жалко стонала у ствола тонкой березы.

«Папа! Папочка!»

Плечики у нее, на худом теле, нервно вздрагивали, руки тряслись в полу сгибе, а из глаз, у нее выкатывались шариками слезы, лопались на ее худых бледных щеках.

Глядя во все глаза на нее с жалостью, и одновременно со злостью, Валентина пыталась еще на нее окрикнуть, но слова у нее застревали беззвучно в глотке. В конце концов, она в отчаянии, попыталась было взять свою младшую на руку, и кинутся за другой девочкой. Для этого ей надо было взять на руки младшую. Она попыталась этого сделать, но тут, видимо, не рассчитала свои силы. С натугой подняла ее на руки и неожиданно поскользнулась. Упала вместе с дочерью задом, на оплеванный грязный тротуар.

Картина была не очень веселая. Несмотря на этот нелепость картины, она еще с усмешкой успела подумать.

«Вот бы он нас, сейчас увидел?»

Да, он сейчас, мог увидеть семью, но, видимо, такая уж у него планида в небесах. Не дойдя до их места, резко повернул перед магазином вправо, поглощенный весь в себе, ускоренно дворами, вышел к двадцать пятому школу.

Сегодня он, с утра был настроен, что непременно отыщет свою пропавшую семью. Для этого он, накануне еще, обзвонил всех ее знакомых в городе, униженно расспрашивая у них о своем семье.

А с утра он еще, перед тем как отправиться сюда, позвонил заранее к ее знакомой, тете Люсе, где она когда-то жила у нее в студенчестве. Было ему стыдно обращаться к этой женщине с такой просьбой, но, а что ему было делать?.. Когда он до нее дозвонился, почувствовал на своих щеках, как они горели от волнения и стыда. И когда та поняла, кто ей в этот час звонит по телефону, с трудом выдавила слова, как будто не с охотой.

– А- а, это ты что ли, Максим? О своей жене, ты у меня спрашиваешь, что ли?

– Так, получается, – растерянно мямлит он ей. – Она к вам не звонила?

– Нет, почему же. Обманывать не стану. Звонила. И пожила день с девочками. Я ее поругала, Максим. Сказала, нечего глупостью страдать. Ушла она. Да еще. Извини. Я ей еще посоветовала искать съемную комнату, в районе двадцать пятой школы. Чего вы разбежались – та, Максим? Ведь двое детей у вас?

– Трое, Ивановна, – вздыхает он, оттирая с глаз выкатившую слезу. – Трое. Старшая дочь, от покойной жены, сейчас на практике, в Италии. Можно я к вам приеду? Что нам по телефону разговаривать?

– Зачем, Максим. Ее – то нет. Не послушалась она мне. Ушла она с детьми. Куда, я не знаю.

После этого звонка, он тщательно побрился, соответственно привел себя порядок, посмотрел в окно, как там с погодой, выкурил сигарету на балконе (снова он начал курить), всматриваясь критично на пасмурную, и не очень приветливую раннюю осень. Умом он понимал, так людей не ищут. Тут ведь, понимать она должна, не деревня, три улицы и сотни бревенчатых домов, а целый город областной, множествами районами. В каком районе искать, и куда в первую очередь ему поехать? Да еще он скверно себя чувствовал. Мысли какие-то дурные в голове шевелились. Сердцем он понимал, плохо им. Находясь еще на балконе, страдая, скрипел от бессилия зубами, и вспоминал, выуживая из больной головы отдельные эпизоды совместной жизни.