Вам сообщение

— Мой отец тоже ушел. Еще до того, как я родилась. И больше не вернулся.

Когда она открыла глаза, ее рука была в руке Ансельмо, и он тянул ее с разбитого дивана:

— Пойдем.

В дальнем углу мастерской стояли две жестяные банки с белой краской и две большие кисточки.

— Хочешь мне помочь?

— Да, — улыбнулась Грета.

Они открыли банки, утопили кисточки в белой краске и замазали отвратительную надпись, вернув стене ослепительную чистоту.

Пятна голубой краски застыли на черной коже сапог. Эмилиано попытался стереть их пальцем. Бесполезно. На полках в гараже отца было полно склянок со всякими жидкостями. Он стал изучать этикетки, пытаясь понять, чем можно смыть краску. Все флаконы казались одинаковыми. Одинаково ненужными. Эмилиано нервничал. Прошлой ночью все пошло не так. Он не хотел разрушать мастерскую, он только хотел дать понять типу на велосипеде, что не стоит лезть в чужие дела. Никогда. Но парни разошлись не на шутку и, как всегда, переусердствовали. Теперь вот сапоги хоть выбрасывай. Наконец он нашел склянку со скипидаром. Из описания на этикетке можно было заключить, что жидкость должна подействовать. Он собирался открыть бутылку, но его остановил телефонный звонок. На дисплее имя: Мао. Жалкий воришка.

— Эй, старикан пошел в полицию, — проинформировал голос в трубке. — Что делать, командир?

Он так и знал. Едва войдя в мастерскую, он все понял. Залатанный диван, старая мебель, аккуратно сложенные инструменты, как бывает у людей, которые работают этими инструментами каждый день. Старикан был из тех, кто довольствуется малым, никогда не рискует и верит в силу закона. Скромные люди, как говорит его отец. Идиоты, такие же, как отец.

— Валите сюда, — приказал Эмилиано в трубку.

— Щас будем, командир.

К черту пятна и скипидар. Надо заняться делом, пока не пришли эти два недоумка. Эмилиано сдвинул обрезки водопроводных труб и открыл ящик, спрятанный за полками. Потом достал из кармана несколько банкнот. Двести евро, деньги, которые ему дали за мобильник девчонки. Он положил их в ящик рядом с другими деньгами. Денег было много. Его отец месяц бы вкалывал, чтобы заработать такую сумму. Ломал бы спину, устанавливая унитазы в домах богачей. А он собрал их за неделю. Если у тебя есть деньги, тебя все уважают. А без денег ты никто. Все просто. Так уж устроен мир. Никто не виноват. Верить в силу закона — большая ошибка, и старикан это скоро поймет.

Поднос был пуст, и Эмма изучала крошки от печенья и шоколада, пытаясь навести порядок в словах Лючии. Подруга только что закончила подробный пересказ того, что она прочитала в загадочном дневнике, все еще надеясь убедить Эмму, что Ансельмо — ангел, избранный небом, чтобы приносить людям дары судьбы.

— Должно быть другое объяснение, потому что это не имеет смысла, — заключила Эмма.

— Если бы ты прочитала дневник, ты бы так не думала. Поверь мне, — стояла на своем Лючия.

Эмме и в самом деле очень хотелось прочитать этот дневник. Но Грета унесла его, и, судя по тому, как она на них разозлилась, ее непросто будет снова привлечь к расследованию. Им с Лючией придется продолжать его вдвоем, опираясь на те улики, которые удалось собрать. Эмма снова подумала о том, что увидела на последней странице блокнота.

— 27.03 «КМ» 22.17 Колизей, — повторила она вслух.

— Да, я помню, но что это значит? — спросила Лючия, боясь снова услышать «не знаю».

Но на этот раз у Эммы был ответ:

— Я думаю, это время и место встречи. Двадцать седьмое марта, в десять часов семнадцать минут у Колизея.

— Да? А «КМ» тогда что?

— Может, это инициалы адресата, но это странно, потому что обычно он пишет имена полностью. И потом в записи не указаны ни точный адрес, ни имя ветра.

— Вот именно.

— У нас есть только один способ узнать, что такое «КМ»: мы должны пойти на эту встречу.

Эмма посмотрела на календарь на своем письменном столе:

— Двадцать седьмое марта — это суббота. Моих родителей обычно зовут куда-нибудь на ужин. Мы можем сходить туда вместе, а потом ты останешься у меня на ночь.

— А зверек? — спросила Лючия, вспомнив о домработнице.

— У нее выходной.

— Было бы здорово, но надо сначала отпроситься у мамы. Вряд ли она отпустит меня из дома так поздно.

— А мы ей скажем, что весь вечер просидим как паиньки у меня. Ты придешь пораньше, в десять мы выйдем и снова будем здесь, до того, как вернутся мои родители.

Лючия задумалась и представила, как романтично будет сбежать из дома вместе с подругой и встретиться с Ансельмо ночью под арками Колизея…

— Хорошо, — наконец решилась она, заговаривая свои страхи, — только давай не будем там задерживаться допоздна. И никто ничего не должен знать!

— Могила!

Они немного помолчали.

— А Грете скажем? — спросила Эмма.

Лючия покачала головой, сама того не замечая. Она бы хотела хоть раз встретиться с Ансельмо наедине. Поговорить с ним… Кстати, о чем? Как она собирается смотреть ему в глаза, зная, что тайком рылась в его секретах?

— Да, зря я, конечно, взяла этот блокнот. На этот раз Грета права. Я бы тоже разозлилась.

— Грета всегда злится.

Это так, но это ничего не меняет.

— Может, мне поговорить с ней… Не знаю, я так запуталась. Мне кажется, мир перевернулся с ног на голову, и я не могу придумать, как вернуть все на место…

Эмма пожала плечами:

— Никто тебе не запрещает позвонить ей, но думаю, она не станет слушать.

Прочь

Иногда бывает страшно видеть то,

чего не видят другие, потому что ты не можешь

повернуться к другу и воскликнуть:

«Глянь, как красиво» или в ужасе схватить руку

подруги и прошептать: «Смотри, какой ужас».

Только те, кто любит нас по-настоящему,

могут поверить в то, что мы видим,

могут понять наш страх, отправиться

с нами в путь, создать место, куда мы можем вернуться.

Нам ведь тоже это нужно, как всем другим людям.

Потому что мы не можем видеть то, что случится,

но только то, что уже случилось,

и мы не знаем своего будущего, но иногда

мы можем видеть ваше, написанное ветром.

Гвидо провел в полицейском участке пять часов. Он ждал перед закрытыми дверями, говорил с людьми в форме, заполнял бланки и снова ждал.

— В этом районе у нас каждый месяц двести таких случаев, как ваш, — объясняли ему люди в форме.

Ровная интонация, скучающий взгляд. Папка с бумагами исчезла в железном шкафу, потонув в ворохе таких же документов, и закрылась еще одна дверь.

Гвидо медленно шел по улицам Корвиале, сунув в карман копию своего заявления об акте вандализма, совершенном неизвестными. Ну какие неизвестные! Он прекрасно знал, кто побывал в его мастерской. Просто у него не было доказательств. Он свернул на улицу Джентилини под мигающим светом уличного фонаря. Зажигались огни, наступал вечер и уносил прочь день, который надо было просто стереть из памяти. Бывают в жизни и такие дни, когда не происходит ничего хорошего. Веки набухают и заставляют забыть о небе. Гвидо и забыл о нем. Он шел опустив голову, глядя на мелькание своих ботинок на асфальте среди окурков и клочков бумаги, и чувствовал, как подступает тошнота от убожества этой никому не нужной городской окраины. И вдруг он услышал смех, разносившийся далеко по пустынной улице. Он узнал голос сына. Ему вторил другой, более мягкий голос. Гвидо поднял голову и только теперь заметил, что стоит на пороге мастерской. Ее стены снова стали белыми, пол бы вымыт, велосипеды стояли ровно в ряд. Грета и Ансельмо работали весь день, они были выпачканы с головы до ног краской и пылью, но их лица светились счастьем.

— Привет, папа, — улыбнулся Ансельмо.

— Добрый вечер, — поздоровалась Грета.

Гвидо почесывал седую бороду и любовался светом их глаз.

— Вы тут уже все убрали… — сказал он рассеянно.

— Почти все, — подтвердил Ансельмо.

Диван и радио починить было невозможно. Гвидо меланхолично посмотрел на изуродованную мебель и обломки пластмассы. Потом снова перевел взгляд на сына. В его взгляде была гордость.

— Есть хотите?

— Я — да.

— И я.

— Идите поешьте. Я тут закончу…