Вам возвращаю Ваш портрет

Нам неизвестно, по какому признаку одни люди покинули пределы Киевской Руси, а другие остались в ней. Но вот тот, кто остался в древнем Киеве и в последствии сделался представителем украинского народа, сполна отведал весь кошмар чужеземного насилия. В самом общем виде хронология надругательств и глумлений над жителями только города Киева выглядит так:

В 1240 году Киев был дотла сожжен и разрушен ордами Батыя. Почти все население города было вырезано, не жаловали ни стариков, ни детей, ни женщин.

1362 году Киев был завоеван, в полном соответствии с варварскими нравами тех лет, великим княжеством Литовским.

В 1482 году Киев опустошило войско крымского хана Менглы Герея.

В 1569 году произошло очередное покорение Киева и переход его под власть феодальной Польши.

В 1651 году Киев пережил жесточайшие разрушения от польско-литовского войска, под предводительством Яна Радзивилла.

И это все только крупные, глобальные потрясения многострадального града Киева. Кровь же поруганного народа, все это время, лилась непрекращающейся рекой. Надо же понимать, что более чем за четыре века, вплоть до семнадцатого, в Киеве не было отстроено ни одного православного храма, не появилось ни одного сколь-нибудь приметного архитектурного или иного культурного памятника. Все древнерусские святыни, в течение этого долгого периода подневолья, лежали в руинах, руки не доходили даже до восстановления Десятинной церкви, первого христианского храма, сооруженного самим благоверным князем Владимиром. Так случилось не потому, что люди были не гожие, в отличие от тех, кто покинул родной Киев и создал великую русскую культуру. Из этого следует заключать, в каких унизительно нечеловеческих условиях жили, а вернее прозябали сыны молодой Украины.

Быть может, роковым для украинского народа итогом многовекового иноземного гнета сделалась отвратительная готовность плясать под чужую дудку. Вовсе неважно, с Кремля ли, с Белого дома раздается команда «ап!», и мы тут же, словно цирковые шавки, выструниваемся на задних лапках и самозабвенно принимаемся тявкать, до семи ли, до одиннадцати раз, потому как закажет почтенная публика.

Можно ничего не знать из истории Украины, но глубоко исследовав художественный замысел и драматическую судьбу Софии Киевской - Премудрости Божией, получишь полное представление о тернистом, трагическом пути, пройденном во втором тысячелетии украинским народом. Ибо стены Софии - это наша незабвенная память, наша неизбывная боль, испытывающая и вопрошающая.

Смотрю на Софию Киевскую и невольно наполняюсь думами о бурной деятельности Петра Могилы, имя которого в последнее время поднято на штандартах украинской общественной мысли. Сын молдавскихгосподарей,воспитанный назападноевропейских духовных ценностях, он в полной мере реализовал в Киеве свою энергичную натуру. Будучи на этих землях человеком пришлым, Могила меньше всего заботился о сохранении национального достояния древнего златопрестольного града. Вся его деятельность была направлена на разворот украинского общества от московских палат к европейским столицам. Задавшись целью обрубать историческую память народа, запечатленную в камне, Петр Могила, своей реформаторской рукой, принялся перестраивать архитектурные памятники времен Киевской Руси. Он делал это настолько решительно и активно, что в столице практически не осталось ни одного сколь-нибудь значительного, по художественному исполнению памятника архитектуры, которого не коснулись нововведения в форме новоявленных куполов и надстройкой всевозможных карнизиков и фронтончиков. Не избежала этой участи и София Киевская.

Я все думаю, что означает намерение перестроить или улучшить памятник культуры? Почему никому не приходит в голову подрисовать в известной картине четвертого богатыря.

Или, предположим, подмалевать Сикстинской Мадонне балалайку: пущай развлекается барышня. Но вот переиначить древний памятник архитектуры, чего-то там достроить для красоты или отпилить за ненадобностью, в Киеве считается очень хорошим тоном. Памятники архитектуры, в особенности времен раннего христианства, были выполнены в таком экстремальном эстетическом режиме, что любое вмешательство, любое прикосновение к их художественной фактуре, немедленного разрушает высочайшую гармонию этих гениальных творений. Надо хорошо понимать, что изуродованные памятники культуры отнюдь не безмолвствуют. Они, сделавшись нашим отражением, с лихвой возвращают свой срам и уродуют, необратимым образом деформируют духовный облик людей.

Вмешательство Петра Могилы в конструкцию великих храмов древнего Киева было настолько бесцеремонным и разрушительным, что я иногда задаюсь вопросом: неужели посетители Киевской Софии, без устали щелкающие затворами фотокамер, не подозревают, что перед ними не уникальный архитектурный шедевр времен Ярослава Мудрого, а его искаженная, глумливая пародия? Со мною, конечно, кто-то не пожелает согласиться, но я утверждаю, что эти примитивные, абсолютно не пластичные, с широкими, грубыми, балаганными гранями формы куполов, венчающие нынешнюю Софию, никакой эстетической ценности не имеют. И весь соборный ансамбль в данном выражении существует дробно, откровенно неинтересно. Буквально любой его внешний элемент носит случайный, и как следствие, вульгарный характер. По едкому лермонтовскому замечанию напоминает «помесь черкесского с нижегородским».

Поэтому, когда я стану говорить о Софии Киевской, я все-таки буду иметь в виду тот подлинный, первозданный храм Божий, являвшийся действительно одним из чудес света, столпом нашей национальной культуры. Убежден, пройдет не очень много времени и Премудрость Божия отряхнет со своих священных стен чужеродные облачения, она предстанет пред миром во всем своем непорочном великолепии. Как только в общественном сознании возобладает исконная национальная идея, обязательно придет понимание, что Украине негоже метаться между востоком и западом, а настал час продемонстрировать свою самодостаточность, свое христианское первородство. Вот тогда и восстанет София в своем первозданном образе. Уже очень скоро заголосят умученного сердца февронские колокола, затрубят недремлющие вестовые волшебного града Китежа. И возвернется на призывный звон благовеста из северных широт, и водворится в своем материнском лоне животворная благодать крещенской мистерии. А у моего народа будет еще большая и благородная судьба.

Нынешняя София Киевская, по внешнему своему облику, не имеет никакого отношения к тому грандиозному храму, который был задуман и воздвигнут нашими предками на днепровских высотах во времена Ярослава Мудрого. Внешне, тот настоящий памятник, монументальным своим силуэтом приближался к египетским пирамидам. Начиная от охватывавшей его одноэтажной галереи, храм постепенно нарастал и возвышался, с каждым новым ярусом своих куполов и закомар, ритмично устремляясь по наклонной к вершине центрального купола. Этим приемом зодчие обеспечивали трехмерность геометрического восприятия всего сооружения, чем в максимальной степени достигалось впечатление его цельности и грандиозности. Сегодняшняя София, вследствие позднейших надстроек, с любой точки просматривается плоскостно, практически в двух измерениях. В результате чего полностью уничтожается гениальный замысел древних зодчих, стремившихся достигнуть перспективной цельности восприятия Божьего храма.

Концептуально, внешняя эстетика Софии Киевской спроецировала на себя культуру скифского Приднепровья. Весь ее внешний облик был предназначен не для демонстрации своей наружной красоты, что характерно для традиционных западноевропейских культовых сооружений, но для подчеркивания великой тайны, хранящейся в ее заветных недрах.

Так строили египетские пирамиды, так сооружались скифские курганы, как таинственные сокровищницы и стражи вселенских мистерий, обитающих внутри них. Крытая тяжелым свинцовым листом курганообразная София имела вид неприступного мавзолея, хранящего вечный покой его обитателей. Таким образом, каждому человеку, прежде, нежели он проникал в храм, внешним его обликом сообщалось колоссальное напряжение ожидаемого чуда, заключенного в его недрах.

Войдем и мы в храм Божий, внутренне повторяя удивительные слова из херувимской песни: «Всякое ныне, ныне житейское, отложим попечение, отложим попечение». Наверное у всех это по-разному, меня же, однако, невероятно волнуют запахи старинных православных церквей. Эти запахи создавались на протяжении многих веков. Они вобрали в себя неисчислимые слезы и радости неисчислимых прихожан, запахи венчальных свечей и погребальных каждений. Вдохнем в себя этот благодатный, ничем неистребимый запах священной Софии Киевской.

Когда, после сдержанных настроений внешнего облика храма, человек оказывался под его сводами, перед взором совершенно неожиданно открывалось непостижимо яркое, по своей палитре и освещенности, набранное разноцветной смальтой изображение святых. Этот перепад тонов и настроений был настолько фантастически резок, что паломник, оказавшись под сводами собора, невольно испытывал потрясение огромной силы. Контраст между внешней монументальной сдержанностью памятника и внутренней его роскошью действовал неотразимо, он повергал человека в неописуемый восторг. Именно в этом состоял стержневой эстетический принцип воздействия древнерусского шедевра. В те благословенные времена гениальные зодчие были еще и мудрыми психологами, они начинали работать со зрителем уже на подступах к своим бессмертным творениям. Загодя готовили эмоциональный настрой, чтобы в решающий момент нанести сокрушительный удар, поразить в самое сердце. Ничего этого не знал, не понимал, не мог прочувствовать в чужой для себя культурологической среде неутомимый реформатор Петро Могила. Все работы по возрождению Киевских святынь проводились наспех, второпях, руководствуясь заимствованными с римского запада требованиями внешней красивости. Так часто, за красивой, размалеванной внешностью иного человека, скрывается абсолютно пустая, бездарная личность.