Вампилов
Шрифт:
О работе труппы над спектаклем довольно подробно рассказала Д. Шварц. Как всегда, когда читаешь мемуары непосредственного участника событий, в воспоминаниях заведующей литературной частью театра немало интереснейших подробностей.
«В этот период, зимой 1971–1972 годов, Саша особенно часто наведывался в театр, бывал на репетициях. В пьесе были заняты в основном молодые актеры. Очень скоро артисты перешли с Сашей на “ты”, он стал для них своим парнем, споры и разговоры о жизни продолжались и после репетиций.
Надо сказать, что никаких недоразумений или вопросов по содержанию пьеса не вызывала. Напротив, актеры как-то сразу поняли и приняли замысел автора, хотя он был и не таким простым, как могло показаться с первого взгляда. Наверное, это был самый вампиловский спектакль, потому что, как мне кажется, были отринуты
Помню, на одной из репетиций актер, игравший Камаева в “Истории с метранпажем”, к своей реплике “Камаев” (так он представлялся незнакомым людям) добавил слово “преподаватель”. Это было уместно и очень смешно, внесло новую краску в характеристику этого бездельника и альфонса. Смеялись исполнители, смеялся Вампилов. Чуть позднее с присущей ему деликатной щепетильностью Саша попросил разрешения у артиста внести удачное слово в пьесу. Другие артисты, заразившись духом импровизации, стали выкрикивать, перебивая друг друга, свои реплики-предложения. Саша тщательно, по порядку записал все предложения, раскрыл пьесу, углубился в текст, проверяя, подходят ли предложенные реплики его замыслу, потом поднял голову и сказал как-то очень спокойно, веско, с достоинством: “Реплик не будет”. После некоторого замешательства репетиция была продолжена. В своем “Сане” актеры вдруг увидели писателя Вампилова, строгого, требовательного, взвешивающего каждое слово мастера-драматурга. Позднее, в процессе репетиций, Вампилов все-таки кое-что изменил, но изменения делал, следуя законам художественной правды, а не под минутным очарованием удачной импровизации. Вариант, созданный в БДТ, был впоследствии напечатан в сборнике издательства “Искусство”».
* * *
В 1970 году я приехал учиться в Москву на пару лет, и когда Саня бывал в столице, он звонил мне. Мы встречались, чаще всего в Центральном доме литераторов или в общежитии Литинститута, где он при нужде находил приют. Я видел, что живется ему трудно: нередко хмурая озабоченность сменяла его привычную дружескую улыбку.
Но радовала уверенность Сани в себе, не та слепая, замешенная на амбиции, самоуверенность, а сознание собственного дара и крепнущего мастерства. Рождалось спокойствие за него, когда он рассказывал об удачной постановке пьесы «Старший сын» в Иркутске, или о начавшихся в Ленинграде репетициях «Двух анекдотов», или о подаренной ему Г. Товстоноговым книге «О профессии режиссера» с лестной надписью: «Дорогому Саше Вампилову с верой в его огромный драматургический талант и самыми лучшими чувствами».
— Георгий Александрович явно растрогался, — как-то застенчиво говорил Саня.
С нежностью, грустной и щемящей, любил он вспоминать пору первых своих рассказов. Как-то, наклонившись ко мне, сказал:
— Знаешь, то, что было в юности, — свято.
Эти слова до сих пор пронзительно звучат в моей памяти. Кроме дара писательского Саня имел еще один, наверняка тоже от Бога данный ему, — талант дружбы, не скоротечной, легкой и бесплодной, а длительной, надежной и творящей добро.
Его влияние было долгодействующим. Часто, часто видел я его взгляд, слышал его голос, когда решал для себя, как поступить. В жизни немало людей, которые спокойно спят, зная о несправедливости; живут, ни во что не вмешиваясь, не рискуя благополучием. Так удобно. К тому же человек равнодушный или житейски осторожный еще и слывет за порядочного. Но отчего же бунтует другой? Отчего болит его душа, восстает совесть? Отчего мучилась душа Вампилова? Нельзя было не думать, не помнить об этом — Санин пример помогал нарушить позорное молчание, решиться на поступок, встать под удар.
В январе своего последнего года он сообщал из Москвы Ольге Михайловне:
«Дорогая жена!
Получил твое хорошее письмо, спасибо… Дела мои таковы. “Сына” репетируют и ермоловцы, и “Современник”[73]. Что из этого будет — неизвестно. “Валентину”
Товстоногов прочел и принимает. В Москве тоже есть охотники, но у кого она будет окончательно, не выяснено. Сейчас иду в Малый театр[74] говорить с главным.В Ленинград ехать надо третьего февраля к возвращению Товстоногова дня на три. Там у меня ярко выраженный денежный интерес — надо получить за “Анекдоты” или хотя бы аванс за “Валентину”…
Домой собираюсь через два-три дня по возвращении из Ленинграда. Очень по вам соскучился…
Целуй Ленку, большой привет Тане[75], на обороте прочти записку для матери. Целую тебя, Александр».
Для Анастасии Прокопьевны Саша написал:
«Дорогая мама!
Прости, что не пишу, не обижайся.
Ольга ведь была здесь и всё рассказала тебе. У меня много суеты, но дела как будто пошли на лад. Если можешь, дождись меня[76], очень хотелось бы повидаться.
Очень рад за Мишу[77] и напишу ему письмо. Молодец! Целую. Александр».
Тридцатого марта состоялась долгожданная премьера в Ленинграде в Большом драматическом театре. Александр придавал большое значение спектаклю по своей пьесе на такой прославленной сцене. С начала года он то и дело выкраивал время, чтобы прилететь в город на Неве, посмотреть, как идут репетиции. Недаром Д. Шварц сочла нужным отметить в своих записках: «Он уезжал, приезжал, мелькал, но не мельтешил, не суетился, всегда оставался сдержанным, чуть ироничным к своим частым перелетам».
Дина Морисовна с особым, теплым чувством рассказала и об атмосфере первого показа спектакля:
«На премьере “Анекдотов”… Вампилов был рядом. Он присутствовал и на обсуждении спектакля, когда художественный совет театра собрался в полном составе “защищать” спектакль. Лавров, Лебедев, Стржельчик, Юрский и другие ведущие артисты нашего театра взволнованно говорили о пьесе, о спектакле, о работе своих молодых товарищей. Саша был счастлив.
На банкете после премьеры мы все объяснились ему в любви — самым прямым текстом. Он знал, что это искренне и что любовь наша была еще выше, чем это можно выразить в словах. Его полюбили как талантливого человека с открытым сердцем, умной улыбкой, ясными глазами, как сына, брата, друга…»
Сердечные чувства сохранил к участникам спектакля и автор. В письме к Д. Шварц летом 1972 года он просил ее: «Передайте, пожалуйста, от меня привет… актерам — “Ангелам” и “Метранпажам”, с которыми, как мне кажется, я подружился и о которых часто вспоминаю здесь, в Иркутске».
Но, пожалуй, самой большой удачей первых дней года можно было считать решение Георгия Товстоногова поставить у себя в театре пьесу «Прошлым летом в Чулимске». Как мы помним, в одном из писем Е. Якушкиной Вампилов обронил, что в этой драме он держится уровня «Утиной охоты», а там авось этот уровень и перемахнет. Но и позже он тщательно «шлифовал» текст. А в начале 1971 года создал новый вариант драмы, отправив его в издательство «Искусство». Да и в процессе работы театра над спектаклем внес в нее важные поправки. Д. Шварц рассказывала:
«Г. А. Товстоногову показалось, что во второй половине пьесы у героини проскальзывают интонации сентиментальные, жалеющие самое себя, что противоречило мужественной тональности всей пьесы. Саша выслушал это замечание и обещал подумать — не спорил, не соглашался, а лишь принял к сведению. Через две недели он прислал в театр новый вариант, где было вычеркнуто всего две реплики. Товстоногова этот вариант полностью устроил. Оказалось, что несколько лишних слов решали все дело. Саша вообще не считал свою работу над “Чулимском” вполне законченной. Он продолжал думать, уточнять сложнейшие внутренние ходы пьесы, искал наиболее выразительные слова. В письме от 12 июня 1972 года он писал: “Пришлю вам новую последнюю страницу ‘Чулимска’. По сути там, разумеется, ничего не изменится, просто мне пришло в голову, что самый-самый конец (финал) можно сделать точнее и естественнее по форме”. Увы, этой страницы нет ни у меня, ни у кого-либо еще. И трудно угадать, что именно хотел он изменить, потому что при всей простоте и ясности драматургической фактуры Александр Вампилов, как никто другой, был неожиданным в каждом драматургическом повороте, в каждом проявлении человеческого характера. Наверное, эта неожиданность при безупречной логичности и есть признак большого таланта».