Вампир Арман

– Отлично, но тебе нельзя здесь оставаться, Амадео. Он водил тебя в места, где ты мог наслаждаться большим обществом. Ему может не понравиться, что ты остался в обществе одного человека.

Я не хотел уходить. Но с наступлением вечера, когда дом наполнился ее английскими и французскими поэтами, когда заиграла музыка и начались танцы, мне не захотелось делить ее с миром поклонников.

Я некоторое время наблюдал за ней, смутно сознавая, что обладал ею в потайной комнате так, как никто из эти поклонников ей не обладал и обладать не будет, но утешения мне это не принесло.

Мне нужно было получить что-нибудь от моего господина, что-нибудь окончательное, заключительное, что все загладило бы; внезапно я до конца это понял и, раздираемый этим желанием, напился в таверне, напился достаточно, чтобы вести себя смело и скверно, и тогда поплелся домой.

Я настроился на наглый, вызывающий и очень независимый лад, на том основании, что так долго пробыл вдали от моего господина и всех его тайн.

Когда я вернулся, он неистово рисовал. Он находился наверху, на лесах, и я сообразил, что он выписывает лица греческих философов, творя чудеса, благодаря которым из-под кисти появлялись живые лики, как будто он снимал с них слой краски, а не наносил ее.

Он было одет в перепачканную серую тунику, скрывавшую ноги. Когда я вошел, он даже не повернулся. Такое впечатление, что все жаровни, которые нашлись в доме, втиснулись в эту комнату, чтобы осветить ее так, как он хотел.

Мальчиков пугала скорость, с которой он покрывал холст красками.

Пока я заплетающимся шагом пробирался в студию, до меня быстро дошло, что он работает не над своей греческой академией.

Он рисовал меня. На этой картине я стоял на коленях, современный юноша с характерными длинными локонами и в одежде неярких тонов, как будто я покинул светский мир; у меня был очень невинный вид, я сложил руки, как для молитвы. Вокруг меня собрались ангелы, как всегда, с добрыми и прекрасными лицами, но этих ангелов украшали черные крылья.

Черные крылья. Большие крылья с черными перьями. Чем больше я смотрел на нее, тем более отвратительными они мне виделись. Отвратительными, а он уже практически закончил картину. Мальчик с каштановыми волосами, без вызова смотрел на небеса, как живой, а ангелы казались алчными и в то же время грустными.

Однако ничто не производило такого чудовищного впечатления, как вид моего господина, рисующего эту картину, вид его руки и кисти, хлещущей холст, оживляя небо, облака, сломанный фронтон, крыло ангела, солнечный свет.

Мальчики прижимались друг к другу, уверенные, что перед ними – либо сумасшедший, либо колдун. Одно из двух. Зачем же он так бездумно открылся тем, чьи мысли раньше находились в полном покое?

Зачем он щеголяет нашей тайной, что он – такой же человек, как и нарисованные им крылатые существа? Как же он, властелин, потерял терпение подобным образом?

Неожиданно он гневно швырнул горшок с краской в дальний угол комнаты. Стена обезобразилась темно-зеленой кляксой. Он выругался и выкрикнул что-то на языке, которого никто из нас не знал.

Он сбросил вниз остальные горшки, и с деревянных лесов полились густые сверкающие потоки краски. Кисти полетели во все стороны, как стрелы.

– Убирайтесь отсюда, идите спать, не хочу вас видеть, невинные создания. Убирайтесь. Уходите.

Ученики разбежались. Рикардо собрал вокруг себя самых маленьких. Все поспешно вышли.

Он сел высоко на лесах, свесив ноги, и смотрел на меня сверху вниз, как будто не знал, кто я такой.

– Спускайся, господин, – сказал я.

Его волосы растрепались и кое-где запачкались краской. Его не удивило мое присутствие, он не вздрогнул при звуке моего голоса. Он знал, что я пришел. Он всегда знал такие вещи. Он слышал, что говорят в других комнатах. Он знал, о чем думают окружающие. Из него ключом била магия,

а когда я пил из этого ключа, у меня голова шла кругом.

– Давай, я расчешу тебе волосы, – сказал я. Я сам понимал, насколько оскорбительно себя веду.

На нем была грязная туника, вся в пятнах. Он вытирал об нее кисть. Одна из его сандалий упала и застучала по мраморном полу. Я подобрал ее.

– Господин, спускайся. Если тебя обеспокоили какие-то мои слова, я их больше не повторю.

Он не отвечал.

Внезапно на меня нахлынула вся моя злость, все одиночество – я в результате расстался с ним на много дней, выполняя его указания, а теперь я возвращаюсь домой, где он смотрит на меня безумными, недоверчивыми глазами. Я не буду терпеть, что он отводит взгляд, игнорируя меня, как будто меня нет. Он должен признаться, что разозлился из-за меня. Он у меня заговорит! Мне вдруг захотелось плакать.

У него стало измученное лицо. Я не мог этого видеть; я не мог думать, что ему тоже бывает больно, как мне, как другим мальчикам. Я испытывал полное отвращение.

– В своем эгоизме ты всех перепугал, мой властелин и хозяин! – объявил я. Не удостоив меня взглядов, он исчез, подняв вокруг себя вихрь, и я услышал, как в пустых комнатах эхо разносит его быстрые шаги.

Я понимал, что он двигался со скоростью, на которую человек не способен. Я помчался за ним, но услышал, как захлопнулись передо мной двери спальни, как скользнул на место засов прежде, чем я успел ухватиться за ручку.

– Господин, впусти меня, – крикнул я, – я ушел только потому, что ты так велел. – Я поворачивался из стороны в сторону. Такие двери взломать невозможно. Я стучал по ним кулаками и пинал их ногами. – Господин, ты же сам послал меня в бордели. Это ты надавал мне чертовых заданий.

Через довольно долгое время я сел на пол под дверью, прислонился к ней спиной, заплакал и завыл. Я поднял буйный шум. Он ждал, пока я прекращу.

– Иди спать, Амадео, – сказал он. – Мой гнев не имеет к тебе отношения.

Не может быть. Вранье! Я пришел в бешенство, я чувствовал себя оскорбленным, обиженным, и замерз. Во всем этом доме было чертовски холодно.

– Так пусть ко мне имеет отношение ваше спокойствие, сударь! – крикнул я. – Открывай чертову дверь!

– Иди спать к остальным, – спокойно сказал он. – Твое место среди них, Амадео. Ты их любишь. Они такие же, как ты. Не ищи общества чудовищ.

– Ах, вот кто вы такой? – спросил я его презрительно и грубо. – Вы, способный рисовать, как Беллини или Мантенья, способный читать любые книги и говорить на любом языке, способный на безграничную любовь и терпение ей под стать, чудовище? Я правильно понял? Это чудовище дало нам крышу над головой и ежедневно кормит нас с кухни богов? Чудовище, как же.

Он не ответил.

Это взбесило меня еще больше. Я спустился на нижний этаж. Я снял со стены большой боевой топор. Раньше я едва замечал выставленное в доме многочисленное оружие. Что ж, пришло и его время, подумал я. Хватил с меня холода. Я больше не могу. Не могу.

Я поднялся наверх и рубанул дверь боевым топором. Конечно, топор прошел сквозь хрупкое дерево, сокрушив расписную панель, расколов старинный лак и красивые желтые и красные розы. Я вытащил топор и снова ударил в дверь.