Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной

— Ну, ты же хочешь услышать правду, верно? И я согласен — тебе стоит эту правду знать. И быть сильнее этой правды. Только так возможно выжить.

А я понимаю, что должна оттолкнуть, прогнать, проклясть… Вот только нет у меня таких сил. Его руки — такие нежные. А на груди у него теплее… И, если уж честно, то, что Анхен сделал с Еленой, в разы страшнее судьбы Лизы. А Анхену я… все простила, выходит? Елену, Томку, себя… Живу вот с ним. В путешествие собираюсь. И Лоу мне при таком раскладе ненавидеть — за что? За то только, что Лизка была моей самой близкой подругой, а Елена — нет? Они вампиры. Они все здесь вампиры, все до единого. И ненавидеть одного, прощая другого? Нелепо…

Судорожно вздыхаю. Глубоко, пытаясь хоть как–то успокоиться. И так привычно вытираю лицо… вот об то, что ближе было.

— Надеюсь, эта стоит меньше, чем предыдущая?

— Понятия не имею. И кто тебе вообще голову такой ерундой морочит? — он гладит меня по спине. Почувствовав, что я немного расслабилась, он осторожно садится и, не отпуская, усаживает меня боком себе на колени. Ласковый такой. Тот, который нужен. И что в этом от правды?

— Скажи, а если бы я… если бы я согласилась тогда… поделиться кровью… — мои дрожащие пальцы гладят рубашку у него на груди, голова бессильно лежит на его плече, — ты бы меня убил?

— Конечно, — ни на миг не запнулся, не стал отпираться. — Я ж туда не закатом любоваться прилетел. Мне нужна была девочка для праздника. Глупая и нежизнеспособная. Гарантированно совершеннолетняя. Не успевшая обзавестись семьей, детьми, обязательствами. Ты, между прочим, подходила идеально. Умудриться закатить скандал на пустом месте — ни об уме, ни об умении жить в предложенных обстоятельствах это не говорило.

Я вздыхаю. Год назад я б ему на это много чего наговорила, а вот сейчас… возразить–то мне, по сути, и нечего.

— Судя по тому, что я все равно оказалась здесь, ты, видимо, прав. Надо было мне тогда… уйти с тобой. Ты рассказал бы мне о любви, а я бы на два года меньше мучилась. И Лизка моя была бы жива…

Он запрокидывает мне голову, пару секунд смотрит на залитое слезам лицо, затем невесомо целует в губы.

— Про любовь я и сейчас могу рассказать. Та девочка все равно нашла бы своего вампира, она, похоже, еще до встречи со мной «горела». Может, в раннем детстве какая встреча, может просто особенности психики, такое случается. А жизнь надо уметь принимать любой. Как и смерть, когда придет. Ты прожила эти два года — и я не верю, что там было только плохое. Ты не пошла со мной, но встретила Анхена — значит, и в этом был смысл.

— А ты во всем находишь смысл, да? Анхен сказал, что ты коэр, тебе положено, — трусь носом о его плечо, а потом все же признаюсь. — Знаешь, когда он сказал, что… для тебя всё знаки, символы… я потом думала, а вдруг… вдруг был для тебя какой–то знак, и ты на Гору не случайно пришел, и наша встреча была предопределена, вот только что–то сбилось, и пошло не так…

— Анхен порой бросается словами, не слишком заботясь о достоверности. Нравится ему на ровном месте утрировать, шутит он так, — Лоу нежно проводит пальцами по моей щеке, затем перехватывает меня поудобнее. — Я живой, Ларка. У меня самые обычные дела, потребности, заботы. И в моем появлении на Горе ничего мистического не было. Мне нужна была человеческая девочка. Проще и быстрее было найти ее там, а не бегать потом, как дурак, по городу, бездарно теряя время.

— А… твой наряд?..

— А мой наряд объясняется просто. Я весь день проторчал на заседании одного комитета старых му… прошу прощения, Древних и очень мудрых, которые решали один важный для меня вопрос, и все никак не могли его решить. А официальный наряд на такие заседания требуется. По одной из наших древних и мудрых традиций, — Лоу фыркнул, и я почувствовала что–то очень знакомое. Была одна девочка, тоже все традиции ругала. Да уж, нашла родственную душу. — В результате я и так–то едва не опоздал, а уж заезжать домой переодеваться — так и вовсе времени не было.

— Так все банально, — горько вздыхаю я. — Даже жаль.

— Нет, не банально, — не соглашается Лоу. — Я нашел тебя. А Анхен слишком зло порою шутит. Я не коэр. В крайнем случае — коэр–недоучка. Я ведь даже не понял, что я нашел. А когда и понял — не присмотрел, не позаботился.

— А он мне сказал, ты бумагу какую–то там писал, чтоб меня после той выходки с кровью в универ вообще приняли.

— Я ж говорю, нежизнеспособная, с первого взгляда видно, — он улыбается, и я печально улыбаюсь ему в ответ.

— Что ж тогда такого ты во мне нашел, что стоило присматривать и заботиться?

— Ты была настоящая, Лар, — говорит он мне так серьезно, что я верю, что для него это не просто слова. — Одна–единственная настоящая девочка в вашей насквозь фальшивой стране. На тебе обломалось что–то в великом эксперименте Древних. С тобой интересно говорить, ты пробуждаешь чувства, ты даже нас, тех, кто общается с тобой, делаешь настоящими. Теми, кто мы есть на самом деле. А не кем мы себя выдумали.

— Что еще за эксперимент? И почему ты вечно называешь мою родину фальшивой? Мы не фальшивые, мы такие, какие мы есть. Искренние, даже если с твоей вампирской колокольни тебе этого не разглядеть.

— Лар, а ты в природе хоть раз встречала, чтоб жертва добровольно в пасть хищнику лезла? Да еще распевая при этом песни о своей великой любви? Это же бред, Лара. Тошнотворный, несуразный бред.

— Но разве это наша вина? Это наша беда. Голос крови…

— Да нет никакого Голоса Крови, — он раздраженно отмахивается от моих слов, как от назойливой мухи. — Просто Древние навоевались до тошноты. Вот и захотелось — чтоб не гоняться за пищей, а она сама бы в рот прыгала. Да еще и от любви бы при этом таяла, чтоб им себя убийцами и злодеями не чувствовать. Вот и намухлевали там что–то… на генном уровне, и получили искусственную породу, ничуть не лучше, чем все вот эти… розочки. Люди вашей страны и впрямь стоят всех этих цветочков. Что там, что там — цветет красиво, а не души, ни жизни. Что–то самое главное еще в зародыше изъято.

Специально. Со всеми нами это сделали… специально… Одно дело понимать, что люди такими рождаются, тут уж что поделать, но они нас просто… Создатели. И ведь не обманули…

— Ты не любишь розы? — спрашиваю, чтоб спросить хоть что–то, говорить о людях нет сил, слишком велико потрясение от его откровенности.

— Ненавижу, — а ведь он у меня… только с розами всегда и ассоциировался. И сидим мы сейчас ни где–нибудь, а в розарии, и место он выбирал. — Я вообще не люблю садовые цветы. Именно за фальшь. За несоответствие природе. За издевательство над природой. Ты посмотри на все эти розы. Ни земля, ни солнце их не создавали. И ни земля, ни солнце их не прокормят. В природе все гораздо проще. Милей, естественней. В природе есть скромный цветок с пятью лепестками. И размер его невелик, и цветет он весьма недолго, и запах его едва уловим, и оттого невероятно приятен. Но они же так не хотят. Все эти Древние, гордящиеся богатством и пышностью своих садов. Выводящие все новые сорта путем бесконечных скрещиваний и генных модификаций. Боги дали нам землю. Уже красивую. Так они модифицировали и совершенствовали ее до тех пор, пока она не погибла. И ведь продолжают. Все равно продолжают. Модифицируют. На этой земле живут люди. Прекрасные и интересные такими как есть. В своей первозданности. А не клоунами из якобы свободной страны.

— Что–то все это тебе не мешает… Морщишься, но пьешь, да? — такие красивые слова. Правильные, обличительные. Борец за права природы. Но сам–то при этом кто? — Я вспомнила теперь, у Анхена в доме валяется куча фотографий. Твоих. Ты бегал к нам едва ли не ежедневно, совал повсюду свой нос, попивал взахлеб нашу кровь… А теперь мы тебе — просто клоуны? Потому что тебя, мерзавца, любим?

— Ты права, бегал, — не отрицает, соглашается. — Каждый день, верно. А до этого дождаться не мог, когда ж я Высшим стану и право посещения получу. Язык ваш учил, историю. С восторгом слушал разговоры старших о вас, о планах, результатах, прогрессе, которого уже довелось добиться. А фотографии… фотографии меня и сломали. Анхен и половины не знает, насколько там было все… горько. Я расскажу, если ты хочешь об этом слушать.