Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной

— Но Арчара же…

— Нет, она не всегда была злом. Просто она из тех, кто против. Против всего, по жизни. Из тех, кто идет налево, когда всем направо, кто отращивает волосы, когда все стригут их коротко, кто поклоняется луне просто потому, что все другие — солнцу. Да помножь все на родовую спесь, врожденную авторитарность… В это можно однажды заиграться — и она заигралась. Но в те годы ее душа была еще живой. Арчара влетала в наш дом — стремительная, порывистая — и приносила с собой радость… Она сломалась уже потом, сначала погибла мама…

— Прости, что заставила тебя вспоминать об этом.

— Ничего. Ты ж хотела понять… А я просто хочу открыть эту дверь. Не для себя. И не ради них. Для сестры. Не потому, что в том мире солнце не жжется, и ей не придется пить кровь. Она всю жизнь ее пьет, еда и еда. Да и к солнцу мы давно уж привыкли. Просто там она не будет изгоем. Понимаешь, там она станет сестрой спасителя. Мою семью вновь будут уважать — мою сестру, ее детей. Там она будет счастлива, — он чуть помолчал, а продолжил уже стихами:

— По земле, на которую мне никогда не вступить,

Ей идти суждено. И трава там пусть будет мягка,

Горизонт лучезарен и чист, а походка легка.

И пусть будут белее волос ее те облака,

Средь которых с любимым она будет в танце кружить.

На земле, где моих никогда не услышат шагов,

Будет жить ее сын, бесконечной любовью согрет,

Окруженный родными, друзьями, не ведая бед.

Его детские сны там заполнит лишь солнечный свет

И таинственный шепот к нему благосклонных богов…

— Он будет коэром? — уточнила, когда негромкие звуки его стихов растаяли в воздухе.

— Да, я уверен, сын моей сестры вырастет однажды великим коэром, иначе боги просто не дали бы отцу возможность продолжить род. А в том мире слово коэра, даже юного, будет значить многое, для всех вокруг.

— Тебе важно, чтоб эльвины вновь услышали богов?

— Мне важно, чтоб мой племянник мог реализовать свое предназначение, мог пользоваться своими способностями, потому что иначе… тяжело. Мне важно, чтоб любой город, любой поселок гордился тем, что моя сестра в него заглянула, и все его жители наперебой предлагали бы ей остановиться в их доме, — он резко встал, откинул с лица серебряные пряди. — А все эльвины со всеми богами — всего лишь средство, — он оправил одежду. Чуть резковато, да и не так уж она и сбилась. — И не рассказывай мне про чужую душу, она давным–давно моя. Прости, я уже спешу.

Сбежал. А я долго еще сидела, обхватив коленки, жалея, что вообще настояла на этом разговоре. Для Лоу он оказался слишком тяжел.

Он вернулся дня через три, беззаботный и свежий, утащил меня гулять и болтал исключительно о ерунде. К той теме мы больше не возвращались. Просто жили.

Глава 5. Земля

Лоу по–прежнему улетал и возвращался, я читала книги из его библиотеки, повествующие об иных обычаях и иной реальности, а ночами и сама блуждала в этих непонятных мне реальностях, потихоньку там осваиваясь, и все увереннее выбирая маршруты своего ночного «полета».

Вот только начинались они все равно от Анхена, И Лоу подтвердил, это был не просто сон. Я действительно видела его — там, где он был и таким, каким он был в тот момент. Мои способности, похоже, активировала птичка, тянула меня к себе, давала крылья, а потом отпускала на свободу. Но, даже зная, что могу уйти, порой я оставалась. И потому, едва ли все дело было лишь в древней костяной фигурке.

Анхен не чувствовал меня. Но, если честно, я и не пыталась больше до него докричаться. Просто тихонько сидела с ним, если он был один, или уходила, если бывал не один. Страшных сцен в подвале я больше не заставала, но, может, он просто перестал ходить туда по ночам?

Иногда в момент моего прихода он спал, и тогда я тихонько забиралась рядом, укутывала его своей тьмой, словно ненужным вампиру одеялом. Вдыхала его запах — колдовской запах темного сырого леса, почти ощущала гладкость его кожи, почти запутывалась в шелковой паутине волос. Почти забывала — почему я больше не с ним, почти хотела — воплотиться, прямо там, в его спальне, и остаться с ним навсегда. К счастью, подобного я не умела, а последние остатки разума, отчаянно сопротивляясь эмоциям, кричали, что кроме сильных чувств есть еще и реальность, в которой ему проще оказалось убить, а мне — пожелать умереть, чем просто жить с ним рядом, изо дня в день.

И тогда я уходила. К Лоу. Который охотно бродил со мной дорогами снов. Но никогда не позволял мне следить за ним, если в момент моего появления не спал. В отличие от Анхена, он чувствовал меня мгновенно. И с отечески–снисходительным «не хулигань!» выталкивал в свою любимую призрачную степь прежде, чем я успевала толком разглядеть, где он и с кем. Я не обижалась. В конце концов, он никогда не обещал делить со мной свою жизнь. Да мне, наверное, и самой бы не понравилось, если б я знала, что за мной подглядывают.

Там, в степи, среди пушистых метелок ковыля, белесых, словно седые кудри одного отсутствующего коэра, я впервые осмелилась подумать, что границ во сне нет, и хватит бегать от вампира к вампиру. Что я могу… хотя бы попробовать… попытаться… туда, за Бездну. Домой. Что я могу заглянуть домой.

В первый раз не получилось. Я слишком нервничала, слишком боялась, что не выйдет. И потому сбилась с мысли, потеряла нить, заплутала в бессмысленной фантасмагории обычного сновидения. И проснулась под утро усталая, издерганная, разочарованная в себе и своих способностях.

А на следующую ночь получилось. Вот только координаты я задала неправильно. Ведь я хотела «домой». А домом для меня всегда был Светлогорск, наша небольшая квартирка на втором этаже… Я ее нашла, ту квартирку. И оторопело глядела, не узнавая. Даже обои другие. Даже запах.

Как я могла забыть, они же переехали. И с отчаянным, беззвучным криком «мама!» я понеслась сквозь тьму — уже не к месту, но к человеку. К людям, которые были для меня самыми дорогими на свете. И нашла. На этот раз нашла.

У них был еще вечер, они не спали. Сидели на кухне, неторопливо ужинали, беседовали о делах истекшего дня. Мама, папа, Варька. Да, кухня была незнакомая, и имена, упоминавшиеся в разговоре, ни о чем мне не говорили, но это были они — мои родные, моя семья. Я не видела их год. В прошлом феврале я уезжала от них на семестр, а оказалось — навсегда. Я запрещала себе о них думать, запрещала вспоминать, ведь вернуться к ним невозможно. Но разве мыслимо их разлюбить?

Папа постарел. Резче обозначились морщины, сильнее проступила седина в волосах, ссутулились плечи. А главное, мне совсем не понравились его глаза. Они словно выцвели, поблекли. Будто все, о чем он рассказывает сейчас с оживленным видом, на самом деле ничуть ему не интересно.