Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной

— Скорее уж он меня в этом случае попробует. И что ты мне все время Фэра сватаешь?

— Но он тебе нравится. Очень, — она искренне удивилась вопросу. — Так сильно тебе только Нарданидэр еще нравился, но с ним у вас не вышло… Он все же другой тип любовника, более резкий, властный. Возможно, дело именно в этом, и тебе лучше для начала подбирать себе любовников, похожих на Лоу? И тут именно Фэр был бы идеален. Ну, Мархиниар еще, но ты с ним не общалась… Или, может, наоборот, тебе будет проще с тем, на кого ты не смотрела как на человеческого друга? Я вас познакомлю, хочешь?

— Не хочу. Нинара, послушай. Все это здорово, так, наверно, вампирских девочек учат. Высвобождая их чувственность. И иногда даже не спешат, — вспомнилось то, что я услышала об Исандре. — Но я человек, и дело не только в моральных запретах. Если я буду с вами — со всеми вами, как вам бы хотелось — я просто умру. Без вреда для себя человек может потерять не так много крови, на всех не хватит. У моей подруги было пять вампиров–любовников. И да, ее уговорили, она пошла туда добровольно и страстно желала их всех. Вот только из того дардэнхэ вынесли только ее тело, я даже не знаю, дожила ли она до последнего, а Лоу едва ли помнит… Ты так страстно желаешь заполучить меня на вашу вечеринку, что тебе все равно, что я на ней и умру?

Пауза. Сиреневое виденье ошеломленно хлопает огромными своими глазищами.

— Нет, что ты, я не хотела… Я не имела в виду твоей смерти, я просто помочь… ты здесь с нами, совсем как мы, и я не думала даже…

— Что люди от этого умирают?

— Я никогда не была… с настоящим человеком… А семья у нас небогатая, своих стад нет, мы просто покупаем… нам привозят, а там… им сразу физраствор в вену, ты еще пьешь, а ему уже закачивают, и они следят, чтоб лишнего не выпить, это другие деньги… а потом они улетают, и я никогда не видела, что бывает с теми, кого… Я просто никогда… действительно никогда не думала…

Она, наконец, отстает от меня, оставшись подумать, а я отправляюсь к Исандре, в один из больших шатров, где идет работа с материалами склепа, не требующими особых условий консервации. Исандра тоже меня жалеет. Но не лезет с личными разговорами, а загружает работой. К примеру, сегодня мы клеим древние маски — и те, что растрескались и рассыпались на фрагменты еще до нас, и те, что не выдержали «полета Нарданидэра». Занятие напоминает детскую игру в мозаику — прежде, чем клеить, маску требуется из осколков сложить, а осколков нам из склепа вынесли — со всей щедростью вампирскй души, еще и свалили в одну огромную кучу, где среди фрагментов масок попадались и фрагменты глиняной ритуальной посуды — а что, все керамика…

Опасения, что после всего пережитого, работа со столь специфическими предметами будет рождать не самые добрые ассоциации, по счастью, не оправдались. Было ли дело в том, что светлый шатер, наполненный шумом множества голосов, ничем не напоминал мистическую тьму и тишину древнего склепа, или в том, что я в какой–то мере сумела справиться с шоком от пережитого, сказать сложно. Но я увлеченно собирала древние маски, чтоб из фрагментов и осколков, словно из пучин времени и забвения, вновь и вновь рождались лица тех, кто был хозяевами этих земель в далекой довампирской древности. Словно этим можно было что–то вернуть. Словно этим можно было что–то исправить…

А под вечер взглянуть на результаты наших усилий зашел сам светлейший Нарданидэр. Зашел неспешно и явственно прихрамывая, задал пару вопросов по текущим делам и в любопытствующей тишине направился прямо ко мне.

Присел рядом, покрутил в руках одну из восстановленных масок.

— Они были красивыми, пока не разбились, верно? Без всех этих шрамов…

— Они были… очень хрупкими, — слова подбираются с трудом. — Все же, это человеческие посмертные маски, и они уязвимы не меньше, чем их создатели.

— Но это не помешало им прожить тысячелетия… Знаешь, когда обнаружили первые маски, была версия, что они не посмертные — ритуальные. То есть делались еще при жизни человека и одевались во время каких–то обрядовых действ, празднеств… И далеко не сразу обратили внимание, что в них нет отверстий для дыхания. Обратили, вернее, но значения не придали — что мы знаем о людских обрядах, может, был тот, во время которого требовалось не дышать?

— Был. И до сих пор остался. Умерщвление называется.

— Понимаешь, то, что мы дышим одним воздухом, играет с нами злую шутку — мы невольно начинаем думать, что и дышим мы одинаково, — моей фразы он предпочел не услышать. — Не со зла Ларис, не из желания навредить или погубить. Просто внешнее сходство заставляет забывать о внутренних различиях, идет порой импульсивный и необдуманный перенос собственных возможностей на другого. И не всегда успеваешь осознать ошибку. Особенно в запале…

И даже извинения в виде лекции. Если это извинения, конечно.

— Вы, наверное, очень долго были профессором…

— Что? А, да, немало. Знаешь, когда я работал в Стране Людей, у нас сложилась хорошая традиция во время археологических практик. Для успешного сезона должна была быть принесена «кровавая жертва» — пролиться кровь на место раскопа, понятно — в соитии, ибо только совместные усилия приносят плоды… — взгляд его стал чуточку рассеянным, мечтательным. Как и голос. — И на роль этой «жертвы» мы выбирали достойнейшую из достойнейших, коллективно, тайным голосованием. И та, что оказывалась Избранницей, была на седьмом небе от счастья, и все до единого ей завидовали… И так работали всю практику, мечтая завоевать титул Королевы Раскопа и своей кровью закрыть сезон…

— Зачем вы рассказываете мне это? — его «кровавые воспоминания» были последним, что мне хотелось бы слушать.

— Так, вспомнилось просто… Иногда не хватает… той радости… — он чуть улыбнулся, будто извиняясь за то, что позволил себе лишние эмоции. И продолжил уже суше. — Я знаю, ты переживаешь из–за того, что так вышло. Не надо. Не вини себя. В твоей болезни твоей вины нет и быть не может. И то, что ты не можешь отдать свой долг крови так, как это принято у людей — вызывает только сочувствие, осуждать за такое невозможно. Я не сержусь, — он улыбается мне мягко и понимающе. Чуть касается моей руки. Усилием воли подавляю желание отпрянуть. — Ты хорошая девочка и по–прежнему очень мне симпатична. И я по–прежнему рад, что ты с нами. Возможно, нахождение среди стольких вампиров поможет тебе излечиться. Я надеюсь на это.

Уходит. Довольный своим благородством, должно быть. Он не сердится. Я без конкурса выиграла величайший приз и не оценила, но он — не сердится.

Перебираю обломки. Один за другим, пытаюсь состыковать. Но мозаика больше не сходится, фрагменты не совпадают.

— Ты устала, — заключает Исандра. — Давай мы продолжим завтра.

И завтра, и послезавтра, и потом. В шатре, где командовала Исандра, работа для меня была всегда. Вот только… что–то разбилось в том склепе. И это — не маски. Не только маски. Мой интерес, мой восторг от погружения в древность — настоящую, не выдуманную человеческую древность, мое желание узнать, познать, понять… Все это умерло, задохнулось в сумрачном склепе, под двумя масками — вампирской и человеческой, было втоптано в древний пепел, смешано с ним и в нем потеряно… Я старательно клеила древние маски, разбирала фрагменты поясных наборов, пытаясь составить из них отдельные пояса, я кивала, слушая разговоры о том, что еще интересного, и даже уникального, обнаружено в склепе. Но действительно интересно мне больше не было.