Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной

— Лариса, что? — резкое падение моего настроения он почувствовал. Но причины — не понял. А как я у него буду денег на обед просить? При всем честном народе, жадно ловящем каждое слово. Мы ж как на сцене сейчас.

— Вы… просили меня вам «Вестник хирургии» купить за последние несколько месяцев. А у меня, кажется, денег не хватит…

— Прости, совсем забыл, — подошел, достал из бумажника купюры, как водится, не считая, протянул. — А журналы в самом деле купи. И посмотри там, что еще из периодики интересного за этот год, я даже обложек не видел еще. Больше ничего не забыл?

— Вроде нет.

— Ну как же нет? — лукаво усмехается он. И, притянув меня к себе, целует взасос. — А распустить слухи о своей ветрености и беспринципности? — и улыбается, бесшабашно, с вызовом.

— Кажется, светлейший куратор слишком давно не был среди людей, — не могу не заметить ему негромко. — И просто пьян от того количества человеческих эмоций, что нас тут окружает.

— Кажется, я больше здесь не куратор, Ларис. Так что могу себе позволить.

Смеюсь. И ухожу от него прочь. У него своя программа мероприятий, у меня своя. Но какое это, оказывается, странное чувство — просто идти по коридору универа. Одной. Куда захочу. Да, я зайду, конечно, в буфет. И книжки ему потом в местном киоске гляну. Я ведь и в самом деле ему их раньше покупала. Давно. Когда еще у него работала.

Кафедры, аудитории… До буфета я шла доооолго. Открывала двери. Извинялась, если кто–то был. Шла дальше. На меня смотрели мельком, обращая внимание не больше, чем на рядовую студентку. Вот только студенткой я не была. Больше не была. И в какой–то пустой аудитории я долго и безнадежно рыдала, съехав по стенке на пол, от того, что теперь я — никто, и в университет, который я всю жизнь мечтала закончить, меня привезли просто в гости, на экскурсию. А ведь я училась тут. Я тут училась. Как же так вышло, что до конца — не смогла?

Плохая кровь? Но… вот у папы моего она немногим лучше. А он просто молчит. Никогда ни во что не вмешивается. Позволяет окружающим быть неправыми, несправедливыми, неискренними. И — живет. Счастливо ли? У него есть любимая семья, любимая работа, он гражданин своей страны. Достаточно ли этого для счастья? Для меня, не имеющей ничего — более чем. Вот только…

Когда я сама имела все перечисленное, была ли я счастлива? Вернее — почему мне не хватило этого для счастья? Почему мне было некомфортно, неудобно, плохо? Почему реалии моей жизни казались мне нестерпимо неправильными? И раз за разом не выдерживая, не вписываясь, не соглашаясь, я потеряла все. Чтобы лишь теперь ощутить, что же такое настоящее «плохо».

Или бывает еще хуже? Когда я перестану быть фигурой на шахматной доске Лоу, когда ко мне потеряет интерес Анхен… Обратно в стада… и смерть. Все мои перспективы.

А этот день… такая насмешка… Но он, наверно, действительно хотел, как лучше. Ведь я так сюда рвалась…

Да, рвалась, стремилась, даже не надеялась, и вот он исполнил мою мечту — а я сижу здесь и рыдаю, вместо того, чтоб наслаждаться подарком. У меня всего один день, и так много надо успеть. Увидеть, вспомнить, почувствовать. Рыдать о несбыточном буду потом. По ту сторону. А я пока на этой.

Решительно вытираю слезы и направляюсь дальше. В буфет. Возможно, там есть кто знакомый.

Знакомые нашлись. Группка бывших однокурсников кучковалась у «стоячих» столиков, у «сидячих» все места были заняты.

— Можно к вам? — купив еды, подошла к ним уже с подносом.

Оглянулись. Кто–то присвистнул.

— Ты гляди, кто пожаловал. Алентова. Это ж какими судьбами?

При этом подвинулись, место дали.

— На конференцию приехала, — чуть пожимаю плечами.

— А-а, ну конечно. При старом–то кураторе ты б и носу сюда сунуть больше не посмела. А при новом — можно и на конференцию заявиться. Еще скажи, с докладом, — в голосе говорившего откровенная насмешка. Егор, кажется. Дружны мы не были. Но ведь и не враждовали ни дня.

— Да нет, послушать, — отвечаю спокойно. Не тот это день, чтоб из–за ерунды ссориться. — А почему бы это я при светлейшем Анхенаридите сюда носу сунуть не посмела? — не посмела бы, это правда. Но что известно им?

— Да ты невинность–то не строй. Все знают, ты со своими служебными обязанностями не справилась, и он с позором тебя уволил. А тебе потом было настолько стыдно на его факультете учиться, что ты в Новоград перевелась, тебе родители по знакомству перевод устроили, — просветила меня бывшая однокурсница, чьего имени я, каюсь, и не помнила уже.

— И откуда ж такая информация? — любопытно, Ева только что совсем иначе дело представила.

— А ты правда думала, что никто не узнает? Зря. После тебя секретаршей у Великого Тамара стала. И он ей все и рассказал.

Ну а Тамара скрывать не стала. Ниспровергать кумиров приятно. С секретаршей куратора она дружила. А вот с бывшей его секретаршей, да еще не справившейся со своими обязанностями, станет ли хоть разговаривать? От сплетен меня спасать не стала, сама же и поделилась… Но я ведь ее тоже в свое время… не спасла… Не справилась со своими обязанностями. А она справилась. Тогда еще с моими.

— Что, без секретарской зарплаты на котлеты денег уже не хватает? — подначила меня Ленка. Та самая, что когда–то умоляла передать Анхену ее письмо. — Пустую гречку есть приходится?

— Деньги ушли на билет, — пытаюсь остаться невозмутимой. — В Новограде я учусь на дневном, лишних котлет не купить, зато учиться интересней, — вампирских денег, оставшихся в кармане, хватило б на половину всех продуктов буфета, но кого на самом деле интересовали мои финансы?

— Ну еще бы не на дневном, — продолжала отыгрываться за мои прошлые «несговорчивость и гордыню» Ленка. — Какой смысл оставаться на вечернем, если на работу все равно никто не возьмет?

В том же духе все и продолжалось. Порассуждали о том, зачем мне вообще учиться, если и по специальности после провала у Великого мне едва ли работать дадут. Постращали, что Анхенаридит–то, возможно, сегодня приедет, и мне бы лучше бежать да прятаться. Отвечать на все это не хотелось. Да и бессмысленно было.

Закончила обед чуть быстрее, чем изначально планировала и покинула бывших однокурсников и бывших же приятелей.

Бродить по универу уже не хотелось. Но журналы–то купить я сама вызвалась. Так что отправилась знакомой дорогой. Излишне стремительно, правда и не слишком глядя по сторонам. А у лотков, заваленных печатными изданиями, задумалась: пара месяцев — это сколько? Ведь если он не был здесь год, то и местными изданиями явно интересуется не за два последних календарных месяца. И денег–то хватит, да ведь мы без машины, едва ли ему охота всю эту кипу в руках таскать. Да и, может, покупали ему, мог ведь и заказать.

Задумавшись, не сразу ощутила знакомое по «прошлой жизни» шевеление вокруг, когда народ сначала замирает, не завершив движения, не закончив слова, а потом, словно очнувшись, пытается усиленно делать вид, что ничего особо не происходит. Совсем–совсем ничего, вот только вокруг меня, еще минуту назад стоявшей в толпе, словно вакуум…

— Надеялся тебя здесь перехватить, — сообщил бывший местный куратор, кладя руки мне на плечи. Оборачиваться, ожидая его приближения, я не стала, так и стояла, листая какой–то журнал. Но когда он подошел, не выдержала, откинулась назад, прижимаясь к его груди. Тяжело. Чувствовать всю эту неприязнь, что высказанную, что молчаливую. Отторжение. Будучи чужой среди вампиров всегда можно сказать, что это от того, что ты человек. Но будучи чужой среди людей…