Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной
Шрифт:
А я валялась на кровати, делая вид, что читаю учебник. И все пытаясь смириться с мыслью, что Варя – это навсегда. Она никуда не уйдет и не исчезнет, а у меня теперь даже комнаты своей нет, потому как решено было, что гостиная останется гостиной, «а девочки прекрасно уживутся вместе». И теперь вся комната – это узкая тропинка от двери до письменного стола, аккурат между моей кроватью и ее свежекупленным и свежевтиснутым в небольшую мою комнатку диванчиком.
Да, вот теперь-то кое-кому с ремнем-то здесь не развернуться. А впрочем, он же теперь и прийти-то в наш дом не сможет.
Впрочем, свою квартиру крепостью я от этого не ощущала. Собственная, вернее, наша с Варей комната хранила для меня слишком много воспоминаний о боли и ненависти. И хотя шторы, по моему настоянию, давно сменили, а новые никакими декоративными шнурами уже никто не подвязывал, находиться здесь долго я все равно не могла. Потому и позволяла ей безнаказанно узурпировать все, что когда-то было моим, предпочитая готовиться к семинарам и коллоквиумам на кухне или в гостиной, а еще лучше – приходить домой не раньше, чем закроется библиотека.
– Варь, а ты верхом ездить умеешь? – спросила, взглянув на ее три тыщи пятую лошадку.
– Конечно. У меня ж папа на конезаводе работал, – я и не знала, я никогда ее про родителей не спрашивала. Боялась – больно ей будет, если спросить. А она ничего так. Вспомнила – и не плачет. Хотя… она ж ведь и не забывала никогда. Разве ж забудешь?
– Ларис, а лошади – они тоже все погибли, как думаешь?
– Не знаю, – а вот по поводу животных меня ни вампиры ни люди как-то не просвещали. – Может и нет. Или не все. И их теперь куда-то в другое место перевезли.
– Это хорошо бы. Знаешь, я, когда вырасту, на ветеринара учиться пойду. Чтоб лошадей лечить.
– Только лошадей? А кошечек и собачек как же?
– Их и без меня вылечат. А мне еще лошадок моих искать надо.
– Твоих?
– Ну, не моих, конечно, просто… знакомых моих лошадок. Знаешь, у меня лошадка была любимая, Формула, и у нее как раз жеребеночек родился, Фрегат. И папа мне говорил, что вот я вырасту, Фрегатик вырастит, и буду я на Федьке скакать…
– На Федьке? – не поняла я.
– Ну, он же Фрегат – значит, получается Федька, – пожала плечами Варя. Что ж непонятного.
– Да? Ну и какого он цвета, твой Федька?
– Гнедой. Как мама.
Да уж, объяснила. Ох уж эти малолетние лошадницы…
– Варя, а гнедой – это какой? Белый с розовой гривой? – я ткнула в один ее рисунок. – Или голубой с зеленой? – я показала на другой.
– Рыжий с черной, – Варя посмотрела на меня так, словно я с луны свалилась. – А ты что, правда не знаешь?
– Откуда? Я на конезаводе не работала. Я вообще всю жизнь о принце на белом коне мечтала, – решила перевести все в шутку, пока она не вспомнила опять о том, что нет уже ни того завода, ни тех, кто на нем работал. – Откуда ж мне знать, кто такие гнедые.
– Белых коней не бывает, – авторитетно заявила Варька. – Зря мечтала.
То-то я гляжу, ко мне вместо принца на белом вампир на черном подъехал. С конями, оказывается, накладка.
– Как же не бывает, я в цирке сама много раз видела, – не спешу соглашаться с ребенком.
– Они
не белые, они серые. Коней белой масти не существует! – Варька стоит на своем.– Почему же они серые, если они белые?
– Потому что! У них шерстинки есть черные, просто их меньше белых, и издалека не видно.
Вот уж точно. Шерстинки есть. Черные. И не факт, что у лошадок.
– Варька, а бывают лошади-оборотни?
– Как это? – поразился ребенок.
– Ну, вот она вся такая белая с невидимыми шерстинками, а потом вдруг раз – и черная вся. Теперь ты черные шерстинки видишь, а белые нет.
– Что за чушь! – возмущается Варька. Еще бы, лошадок ее оклеветали.
– А у вампиров бывает. Запросто, – говорю уже скорее себе, чем ей.
– У вампиров нет шерсти, – не понимает меня художница.
– Нет, – соглашаюсь я. – И без нее как-то справляются.
А ночью мне снится Анхен. Белый. Черный. Добрый. Злой. Любящий. Ненавидящий. Дарящий жизнь. Обещающий отнять. Мне снится запах его лилий, одуряющий, тошнотворно-сладкий запах лилий. Ну как может быть «чистым» цветок со столь невыносимым запахом? Какой вампир это выдумал? Страдавший насморком?
Просыпаюсь измученная, разбитая, с головной болью. В комнате душно, но лилиями не пахнет. И откуда взялся запах в моем сне? Собираюсь и еду в больницу. Суббота, чтоб ее. Уход за хирургами.
Ну а дальше – с разбегу, с размаху, сразу – встречаю его. Нет, сначала все так, тихо-мирно: одногруппники, лекция в стылом нашем подвальчике (блин, ну весна же, тепло на улице, солнышко, а здесь все так же холодно и промозгло, даже кофту из дома таскать приходится). А потом лестница, и мы поднимаемся по ней плотной толпой, болтая о своем, о девичьем. И тут снизу на нас накатывает, приближаясь, волна. Незримая волна вампирского обаяния, не ощутить которую – не возможно.
И разговоры сбиваются на полуслове, и даже шаг сбивается, не у меня, не у одной меня, у всех.
– Доброе утро, светлейшие студенты, – глаза светлы, улыбка лучезарна. Догнал. Нет, не спешил, не гнался, скользил, изящно и неторопливо, но так по-вампирски – быстрее всех.
– Доброе утро! Здравствуйте! – все рассыпаются в приветствиях, и взгляды их полны восторга и обожания. А я стою бледнее тени, и сердце почти не бьется, и вижу только пол под ногами. Пусть он уйдет! Ну бывают же в жизни чудеса! Я не прошу о многом, пусть просто уйдет, и все!
– Лариса, зайди ко мне, пожалуйста, – его голос спокоен и нейтрален, ни тепла ни холода, просто вежливость. Это не просьба и не предложение, просто сообщение о том, чем я буду заниматься прямо сейчас.
– Нет! – я в ужасе дергаюсь, наступаю кому-то на ноги, пытаясь пятится.
– Зайди, – он разворачивается и уходит, не вступая в дискуссию, не давя, не приказывая. Вампир. Никогда не сомневавшийся, что его слово – закон, а взмах ресниц – повод возмечтать о смерти.
Ноги ватные, сердце вот-вот вывалится из груди, в лице ни кровинки. Вот как я к нему пойду? Ага, а как я к нему НЕ пойду? Впаяет потом неповиновение его светлейшей вампирской воле и что делать будем? Помирать в страшных муках?