Вампиры девичьих грез

— А можно не так высоко? — охватившая меня паника заставила меня словно клещами вцепиться Анхену в руку и выкрикнуть эту фразу почти с истерикой.

— Нет, принцесса. Законы запрещают вампирам летать над вашими городами ниже облаков, дабы не будоражить воображение обывателей, — Анхен был абсолютно невозмутим, безумный взлет продолжался. — Но мне приятно, что ты столь страстно обнимаешь мое запястье. Может, чуть позже ты обнимешь с такой же страстью еще какую-нибудь часть моего тела?

Покраснев, с шипением отдернула от него руку. Вампир откровенно расхохотался.

— Да держись, если так боишься, я же не возражаю, — о, доброта и щедрость не знают границ, — уже почти взлетели.

И действительно, через пару минут кошмар закончился, и мы полетели горизонтально. Облаков, правда, так и не достигли, может, и не было в тот день облаков, но с земли мы явно выглядели маленьким пятнышком. Анхен нажал еще что-то, и приборная панель перед ним тоже пропала. Он сидел рядом со мной, такой спокойный, уверенный, с легкой улыбкой на устах, и явно наслаждался полетом. А я отчаянно пыталась отдышаться и успокоиться. Сейчас, когда я перестала ощущать, как мои внутренности отчаянно опаздывают за моим улетающим вверх скелетом, было гораздо легче.

— Неужели это настолько страшно? — покосился на меня Анхен.

— Наверное, со временем можно привыкнуть, — попыталась убедить я саму себя, но видно уверенно это не прозвучало, поскольку он чуть снисходительно улыбнулся. — Конечно, вы все летаете на этом с детства, вам и не понять каково это — впервые подняться в небо.

— Ну, в моем детстве таких машин не было, — чуть пожал он плечами, — и много еще каких не было тоже. Но летать — да, летать мы могли всегда. Это в нас еще от Древних Богов…

— Ты веришь в богов? — я настолько поразилась, что напрочь забыла все свои страхи. Это ж надо же: просвещеннейший куратор, везущий меня сейчас на таком шедевре инженерной мысли, и какие-то там древние боги!

— Нет, наивное ты мое дитя, — его улыбка была откровенно печальной, — никто из вампиров уже давным-давно не верит ни в каких богов. Но от воспоминаний о собственном детстве нам никуда не деться даже через восемьсот лет… Ты даже не спросишь, куда я тебя везу?

Анхен откровенно менял тему, но я не стала настаивать. К чему мне его глупые детские боги? А вот куда же мы летим и в самом деле вопрос.

— А неужели, светлейший куратор, вы нашли момент достаточно подходящим, чтоб наконец мне об этом сообщить?

— Да нет, это я так, к слову. Но я безмерно рад, что к тебе вернулась твоя обычная язвительность, а то с тех пор, как ты увидела мою машину, у меня было чувство, что я тебя теряю. Уже хотел даже видимость оболочки вернуть, чтоб тебе было хоть взгляд на чем сфокусировать.

— А можно было… вернуть видимость оболочки? — вот гад, а заставил меня так от страха мучиться.

— Можно. Она ж все равно по приборам идет. Можно полностью, а можно окошко небольшое спереди оставить, чтоб не забывать, что все же в небе. Только я так не летаю, не люблю. А тебя, если будешь настаивать, могу на обратном пути в багажник пристроить. Там функции отключения видимости нет, даже частичной. Сиденья там, правда, тоже отсутствуют. Мы в нем своих кормовых животных перевозим, а им сиденья без надобности.

— И сейчас перевозишь? — я опасливо покосилась на шторку.

— Сейчас-то зачем? — он откровенно потешался. — У нас с тобой развлечения намечены от силы часа на три, пока солнце не село, а так недолго я могу потерпеть и без еды, честно-честно.

— И все-таки, Анхен, куда мы летим? — да ну его в бездну с его шутками, к животным своим он меня посадит, ага, щас.

— Мы летим в Усть-Каменку, и еще немного дальше.

Так, стоп, это я здорово погорячилась его в бездну посылать, даже в мыслях. Потому как Усть-Каменка, как явствовало из ее названия, и стояла на самом краю Бездны. В том месте, где речка Каменка даже не впадала, а просто падала, обрушивая свои воды в бездонный провал, делящий нашу землю на два мира — мир людей и мир вампиров. А любой человек, и это было известно даже младенцам, мог пересечь Бездонную Бездну только один раз. С той стороны вампиры не возвращали ни живых, ни даже мертвых.

— Нет, погодите, куратор, что-то я не припомню, чтобы я давала свое согласие пересекать Бездну даже в устной форме, а не то, что в письменной!

— Ну, вот в Усть-Каменке и дашь, — невозмутимо сообщил мне мерзавец, глядя в заоблачную даль. И лишь вдоволь насладившись затянувшейся паузой, и тем липким ужасом, что, наверное, доверху заполнил его небольшую кабину, изволил рассмеяться и сообщить, что он пошутил.

Я просто устало откинулась в кресле. Сил на выражение эмоций не было никаких.

— Ну вот какая же ты у меня паникерша, — покачал головой Анхен, глядя на меня словно добрый папочка на своего неразумного ребенка, — ну зачем мне тебя убивать, сама подумай. Кровь у тебя невкусная, делиться ты ей не хочешь…

— А ты откуда знаешь, что невкусная? — злобно буркнула я, — хлебнул все же из той пробирочки?

Он опять рассмеялся, но как-то уже устало.

— Я по запаху чувствую, глупая. С расстояния меньше трех метров я ощущаю не только все оттенки твоего вкуса, но и, без всяких анализов, определяю твою группу крови, что по вашей, что по нашей классификации.

— А есть разница в классификациях?

— Да, и существенная. Ваша куда более убога.

— Ну а вампирам не все равно? Вам что, для еды не все группы крови подходят?

— Да нам-то как раз все. Это вот вам далеко не всякую переливать можно. А счет, бывает, на минуты идет. Не до лабораторных исследований.

— И кому ж это вы ее переливаете, такие добрые? — не могла сдержать ехидства. Что еще за служба спасения?

— Да вот тем, кто, в отличии от тебя, щедрые и добрые, и дарят свою кровь с безграничной любовью. И далеко не всех из них вампиры с жадностью волокут на свою сторону, большинство не волокут, а, напротив, спасают.

— Ага, сначала доводят до полусмерти, а потом благородно спасают.

— Если человек готов отдать, почему я не должен брать, вот объясни мне? Вы — наша пища, все остальное — реверансы вокруг стула, и наше чистой воды благородство. Потому как мы позволяем вам жить, и даже способствуем тому, чтоб вы жили, хотя это впрямую противоречит нашим потребностям.

— А вот и нет, вы просто заботитесь о поддержании популяции, чья кровь вкуснее крови ваших животных! Ты сам мне говорил, и я ничего не забыла!

— Вот, видно, зря я это говорил. Разговоры про кровь доводят тебя до состояния невменяемости.

— Потому, что ты говоришь об этом так, словно мы вас по гроб жизни своей кровью кормить обязаны! И еще и благодарить, что нас при этом не каждый раз убивают!

— Честно говоря, Лариса, вы нам и в самом деле по гроб жизни обязаны. И мне казалось, что в школе этому учат.

Я злобно отвернулась, и попыталась смотреть на проплывающие под нами снежные поля. Местами их прорезали нити дорог, где-то группка не вырубленных деревьев обозначала небольшую, неразличимую под снегом воду: озерцо или пруд, может, изгиб реки. Нет, ну какой же он неисправимый, неисправимый… вампир! И ведь может выглядеть, как человек, одеваться, как человек, даже разговаривать вполне по-человечески, но только до определенных пределов. А дальше все сводится к тому, что есть вампиры — и остальной животный мир, существующий лишь для их потребностей и удовольствия. И все прочее для них и в самом деле — реверансы вокруг стула: и игры в мудрого куратора, и в доброго благородного доктора, и даже в мальчика Антона, который зачем-то (вот зачем, спрашивается) катал меня на велосипеде.