Вампиры Восточной Европы

Приход на дом инкуба и суккуба питием крови не сопровождался (мару я не отношу к демонам-любовникам), однако первые менструации, по рассказу Жана Бодена (XVI в.), могли быть вызваны визитом незнакомца. Одна девица, найденная в луже крови, истекшей из носа и рта, сказала своему отцу, «будто какой-то большой тяжелый мужчина подошел к ее кровати и без всяких церемоний распростерся на ней… на следующий день у нее случились обильные месячные, после которых ее жалобы прекратились». О падкости духов на менструальную кровь мы уже говорили. Ее подтверждает и Парацельс, согласно которому демоны изготовлялись из менструальных выделений.

Перейдя к фольклорному вампиру, мы не удивимся, обнаружив у него любовный пыл. В книге С. Клера и Брофи «Двенадцатилетнее исследование восточного вопроса в Болгарии» сказано: «Сверхъестественно красивые вампиры, которые высасывают жизненные силы у спящих девушек, никогда не существовали в воображении людей, а были придуманы или, по крайней мере, приукрашены сочинителями средневековых романов сенсуальной (чувственной) школы». Думаю, средневековые сочинители здесь ни при чем. Эти красавцы возникли в XVIII–XIX вв. на основе данных, почерпнутых из фольклора. Тамошние вампиры, хотя и не красивы, весьма охочи до женщин.

Один из первых мертвецов, считающихся вампирами, — Юре (Джуре) Грандо, крестьянин из Истрии, чьи посмертные приключения описаны в труде Иоганна фон Вальвазора «Слава герцогства Крайна» (1689), — по ночам приставал к женщинам и насиловал собственную вдову. Однако кровь в этой истории не участвовала, ее не было даже в гробу, где покоился Грандо.

В связях с вдовами и другими женщинами подозревались сербские вукодлаки, румынские варколаки, русские упыри. У них даже рождались дети, отличительными признаками которых были отсутствие хряща в носу, большая голова, умение замечать и убивать настоящего вампира (вспомним дампира-борца). Весьма интересно сербско-болгарское поверье о вампире, у которого отросли кости и который уехал в другое село, где женился на ничего не подозревающей женщине. Этот вампир сумел очеловечиться раньше своего литературного собрата.

Александр фон Коттвиц, служивший в Белграде в звании фенриха (кандидата на присвоение первого обер- офицерского звания), получив копию протокола комиссии Флюкингера, направил письмо к профессору анатомии и физиологии из Лейпцига, в котором, в частности, отметил: «Еще отвратительнее, что похороненный гайдук, довольно изнуренный, явился на следующую ночь к своей жене и… сделал свое дело так же хорошо, как при жизни, за исключением того, что семя было весьма холодным, и она забеременела и… в 40 недель родила ребенка, каковой имел все пропорции мальчика, однако же не имел ни единой конечности и был словно кусок мяса, и на третий день даже весь сморщился, подобно колбасе».

Восточноевропейские вампирши-любовницы встречаются реже, но преемницы эмпусы отыщутся среди других фольклорных персонажей. Например, карпатская дiка баба, пьющая кровь детей и соблазняющая юношей, или украинская мавка (нявка), сопоставляемая с русалкой. В гуцульской быличке она навещает овчара, пасущего стадо, живет с ним как жена, а по ночам высасывает из него кровь, в результате чего он гибнет. Цыганские вампиры (мулло) отличаются повышенным сексуальным аппетитом, среди них есть и женщины, возвращающиеся после смерти, выходящие замуж и изнуряющие мужа.

Родственницами этих чудовищ являются шотландская бааван-ши, высасывающая кровь из загулявших юношей; шотландская Гластих («зеленая женщина»), совокупляющаяся с мужчиной в лесу, перекусывающая ему горло и выпивающая кровь; чечено-ингушская Гамсилг (старуха или девушка), предпочитающая кровь мужчин, но не сожительствующая с ними; малайская понтианак, которая подстерегает ночью одиноких мужчин, соблазняет их, зверски убивает и выпивает кровь.

Литераторы очень рано обратились к теме вампира- любовника. Уже в 1748 г. немецкий поэт Г.А. Оссенфельдер в стихотворении «Вампир» рассказывал о мужчине, чья любовь была отвергнута благочестивой девушкой. Обидевшись, он грозит явиться к строптивице посреди ночи, выпить ее кровь и, что немаловажно, подарить соблазнительный поцелуй вампира. Таким способом он хочет посрамить христианскую веру героини и ее матери.

Разница в религиозных воззрениях обыгрывается Гете в «Коринфской невесте». Только здесь вампиром становится умершая христианка, которую ее мать лишила языческих радостей. Образ ламии (без пития крови) разрабатывался Анджело Полициано из Флоренции (полемическая поэма «Ламия», 1492) и англичанином Джоном Китсом (поэма «Ламия», 1819).

В английской литературе слово «вампир» было впервые употреблено Робертом Саути в поэме «Талаба Уничтожитель» (1797), где в одном из эпизодов, не влияющем на основной сюжет, выведен покойный возлюбленный героини, превратившийся в вампира. В рассказе немецкого романтика Людвига Тика (до 1819 г.) фигурировала вампирша Брунхильда, возвращенная к жизни дворянином Вальтером. Однажды несчастный Вальтер обнаружил, что любимая жена пьет его кровь.

Обаяние «задумчивого» лорда Рутвена заставляло трепетать сердца девственниц, и Нодье имел право заявить: «Вампир своей ужасной любовью будет тревожить сны всех женщин».

Кристабель и Джеральдина. Иллюстрация Г. Форда и Л. Спида (1891).

Но самым чувственным вампиром эпохи романтизма была женщина по имени Джеральдина из поэмы англичанина С.Т. Кольриджа «Кристабель» (между 1797 и 1801 гг., издана в 1816 г.). В ней впервые прозвучала тема лесбийской любви, которая станет одной из самых популярных в вампирской культуре:

Вся словно вздрогнула, потом Распустила под грудью пояс свой. Одежда упала к ногам легка… Она стоит совсем нагой!.. Но вот, словно вызов она приняла Движеньем гордым головы, И рядом с девушкой легла И в свои объятья ее взяла [82] .

Однако Джеральдина не пьет кровь соблазненной Кристабель, а лишь делает девушку «безвольной», выпивает до дна «полную чашу сладкого сна» (что это за аллегория?) и гипнотизирует свою жертву «взглядом змеи». При желании в поэме можно отыскать (за сто лет до Стокера!) мотив приглашения. Кристабель встречает подозрительную незнакомку в полночном лесу и сама приводит ее в замок, сделав его обитателей беззащитными перед колдуньей.

82

Пер. Г.В. Иванова.

Богатый бей прокусил жилу на шее своей жены и сосет ее кровь (Мериме. «Прекрасная Софья»). Красавица Зденка поет песню о расставании сербского короля и его невесты: «А коли клятву нарушу, приди ко мне из могилы и высоси кровь моего сердца». Маркиз д’Юрфе дает обещание девушке, не догадываясь о его двусмысленности: «Зденка, ты дороже мне моей души, моего спасения… И жизнь моя и кровь — твои» (Толстой. «Семья вурдалака»). Ведьма пьет кровь из сердца своего возлюбленного, и тот засыпает навеки (О.М. Сомов. «Киевские ведьмы», 1833).

Все жертвы вампира либо выражают протест, либо не понимают, что происходит, пока не умирают. Лишь у Готье человек, влюбленный в вампира, добровольно отдает свою кровь. Даже узнав тайну Кларимонды, священник Ромуальд не в силах заставить себя разлюбить ее и готов «по доброй воле отдать ей всю кровь, которая… нужна, чтобы поддержать ее призрачное существование».

Готье выступил новатором — такая гармония между вампиром и его жертвой для XIX в. не характерна. В анонимном рассказе из Германии «Таинственный незнакомец» (перевод опубликован в Англии в 1860 г.) дворянин ухаживает за дочерью соседа-помещика и пьет кровь у нее из шеи, пока девушка не втыкает гвоздь ему в голову. Герой Шарля Бодлера, сойдясь с красавицей, «чей рот подобен землянике», наблюдает затем «раздувшийся бурдюк, в котором гной» [83] («Метаморфозы вампира», 1857).

83

Пер. В. Микушевича.