Вампиры замка Карди
Шрифт:
Она взяла алое бархатное платье, ласково провела по нему рукой, потом аккуратно сложила. В ее медленных торжественных движениях было что-то жуткое… И Гели вдруг вспомнились похороны бабушки. Люди у гроба движутся так – торжественно и медленно. Если бы не радость из-за платья, возможно, она бы испугалась странного взгляда Лизе-Лотты. Но она была слишком счастлива, чтобы переживать из-за мелочей.
– Я ушью его за ночь. А сейчас мы с тобой должны кое-куда съездить. Тебе надо сделать прическу, подходящую к платью. Только ты не должна показываться на глаза Магде до завтра.
– О, это я умею! – радостно сообщила Гели.
Лизе-Лотта невесело рассмеялась. Впрочем, возможно, она просто не умела смеяться весело? Для поездки она дала Гели кремовую блузку и коричневую юбку. Очень скромные вещи – но из дорогих
Они поехали в город. На машине с шофером! Ни Хельмут, ни Магда, ни Курт, ни доктор Гисслер – никто не видел, как они уезжают. Всю дорогу Лизе-Лотта молчала. А Гели наслаждалась! В городе они – в смысле, Лизе-Лотта, но Гели тоже присутствовала! – отпустили шофера с тем, чтобы он приехал за ними к восьми. И направились в парикмахерскую. Где Гели сделали перманент. Первый в ее жизни. Из парикмахерской она вышла кудрявая и элегантно подстриженная. До восьми еще было время – и они с Лизе-Лоттой направились в кондитерскую, где пили кофе с пирожными. Счастье и благодарность переполняли сердце Гели, и там, в кондитерской, она принялась говорить, и говорила, говорила, пока не рассказала Лизе-Лотте все-все про себя, всю свою жизнь, и даже о любви к Курту… Ей казалось очень важным, чтобы Лизе-Лотта поняла ее, чтобы не считала ее просто глупой девчонкой, плачущей из-за того, что упала в навоз, но – оценила силу и глубину ее чувств к Курту. Кажется, Лизе-Лотта оценила. Она слушала с растерянной и печальной улыбкой.
В дом Гисслеров они вернулись лучшими друзьями. Гели удалось избежать встречи с Магдой. А рано утром Лизе-Лотта прокралась к ней с готовым платьем и настоящими шелковыми чулками в руках! Лизе-Лотта причесала ее по-взрослому, пропустила в волосы ленту с розой! И даже подкрасила ей губы розовой помадой! Гели смотрела на себя в зеркало – и не могла налюбоваться. А Лизе-Лотта вдруг расплакалась.
– Когда-то это платье было самым модным… Мы были так счастливы! – пролепетала она сквозь слезы и ушла, оставив Гели в растерянности.
Слезы Лизе-Лотты огорчили Гели.
Но каким упоительным счастьем было для нее слушать, как Магда вопит:
– Гели! Спускайся! Тебя все ждут! Мы уезжаем! Мы не можем опоздать!
Слушать – и ждать, когда на самом деле останется мало времени… И в последний миг спуститься! Когда все уже собрались в вестибюле! Спуститься к ним ко всем, праздничным и нарядным, будучи самой праздничной и нарядной из всех!
Перекошенное лицо Магды…
Улыбка Хельмута и его слова:
– Какая прелесть! Гели, ты совсем взрослая! Магда, какой же у тебя великолепный вкус! И какая ты умница… Я и не подумал, что Гели уже пора иметь бальный наряд!
Слова, после которых Магда уже не могла оставить Гели дома или заставить переодеться!
И почему-то – ужас на лице старого доктора Гисслера… Такой смертный ужас, словно он увидел привидение. Ужас, сменившийся злостью.
Они были злы весь вечер – и Магда, и доктор Гисслер.
Но Гели это было безразлично.
Ее мечты сбылись.
Не все – потому что Курт ни разу не пригласил ее танцевать, и уж подавно – не попросил ее руки!
Но все-таки она была на балу, в бальном платье, и несколько раз танцевала, и услышала шепот за спиной – голоса двух женщин:
– А маленькая Андерс – не такая уж дурнушка!
– Да что вы, она хорошенькая, как куколка! Я всегда это видела!
Гели торжествовала. На балу – и много дней после.
И Курт после этого перестал относиться к ней, как к ребенку! Был по-прежнему холоден… Но – как со взрослой!
И всем этим она была обязана Лизе-Лотте. Ей одной.
Гели никогда не забывала о благодарности. И Лизе-Лотту с тех пор считала своим лучшим другом. Они, конечно, редко встречались… Но в каждую встречу Гели старалась провести с Лизе-Лоттой как можно больше времени.
И как можно больше рассказать ей о себе, о своих чувствах, мыслях. Она надеялась, что со временем и Лизе-Лотта станет откровеннее с ней. Она мечтала об этом – как о любви Курта.Да, полтора года прошло с тобой бала… Гели стриглась и делала перманент раз в четыре месяца – вопреки протестующим воплям Магды, твердившей, что Гели испортит себе волосы. Пусть испортит… Когда-нибудь потом. Зато сейчас будет хорошенькой!
Со времени свадьбы у Гогенцоллернов, Гели побывала на нескольких празднествах. И к каждому Хельмут заказывал ей новое платье у портнихи! Хотя Гели предпочла бы надеть какое-нибудь из тех, которые Лизе-Лотта хранила в большом сундуке.
Голубое платье осталось у Гели. Она время от времени надевала его. Она очень сильно выросла за эти полтора года, но, к счастью (или к несчастью?) оставалась по-прежнему такой же худой и плоской. Поэтому платье налезало. Хоть и стало коротковато. Правда, черные бархатные туфли она не могла бы надеть при всем желании. Потому что ноги тоже выросли!
А Магда всякий раз, видя Гели в этом голубом платье, злилась так, что зеленела. И становилось видно, что у нее все-таки есть веснушки… А то все говорят: «Какая красавица! Огненные волосы, персиковая кожа – и ни единой веснушки!» Как же – ни единой! Посмотрели бы они на нее, когда она злится.
Голубое платье оставалось самым любимым, хотя у Гели теперь была целая куча нарядных платьев. Правда, одеть их было некуда. В последние два года праздновать совсем перестали… Эти бомбежки… И поражение под Сталинградом… Но можно надевать нарядные платья просто для того, чтобы выйти к ужину! Наверное, в этом замке они будут торжественно ужинать в большом зале, за старинным длинным дубовым столом! Надо взять все свои платья… А то куда их еще надеть?
Глава IV. Кошмары Лизе-Лотты Гисслер
Услышав от деда о предстоящей поездке в Румынию, Лизе-Лотта испугалась настолько, что до самой ночи не могла унять сердцебиение и дрожь в коленках. Только забравшись под одеяло и затушив ночник она смогла перевести дух. В темноте она почему-то чувствовала себя в безопасности. Наверное, потому что все самое страшное в ее жизни случалось при свете дня. Лежа с закрытыми глазами, прислушиваясь к спокойному дыханию Михеля в смежной комнате, Лизе-Лотта понемногу начала успокаиваться. В конце концов, вряд ли что-нибудь по-настоящему ужасное произойдет в Румынии, если они с Михелем будут вместе и рядом будет дед – дед хоть и не любит их, но все-таки не допустит… Наверное, не допустит… Однако настоящее успокоение не приходило и сон тоже не шел.
Вообще-то в последние годы весть о любой перемене в жизни повергала Лизе-Лотту в ужас. Она уже привыкла к тому, что все перемены бывают только к худшему. И, хотя с 1941 года ничего по-настоящему кошмарного с ней не случалось, она не переставала бояться ни на секунду – даже во сне Лизе-Лотта была настороже, ожидая какой-то неведомой опасности – а уж известие о том, что нужно что-то менять в их налаженной жизни, собирать вещи и ехать куда-то, вовсе оглушила ее и почти лишила рассудка. До самой ночи Лизе-Лотта не могла успокоиться и сосредоточиться на том, что же им с Михелем нужно взять с собой, а без чего они вполне смогут обойтись… Дедушка всегда ругал ее за то, что она брала с собой слишком много вещей. Даже когда они уезжали из дома совсем ненадолго. Но Лизе-Лотта слишком хорошо знала, как переменчива жизнь, что “ненадолго” очень легко может превратиться в “навсегда”, а лето так быстро сменяется осенью, а осенью не выживешь без теплой одежды… Во всяком случае, маленький Михель и она с ее больными легкими точно погибнут. Хотя, скорее всего, если случится то, чего она боится на самом деле, им не придется особенно долго мерзнуть. ТАМ селекция проводится сразу же по прибытию поезда, и их с Михелем, скорее всего, забракуют и отправят налево. Налево – старики, дети и больные. Направо – те, кто еще может работать. Лучше – налево. По крайней мере, без мучений. Потому что она больше не выдержит… А Михелю без нее лучше не жить. Он и так один остался на белом свете. Никого родных… И даже она… Даже она… Хоть он и не знает… Впрочем, никто не знает. И знали-то – только трое: Эстер, Аарон и Лизе-Лотта. Двое из троих уже мертвы.