Вампиры
Шрифт:
— Этому не бывать, — ответил Король. — Я не говорил тебе, девочку не крестили, ибо моя первая жена, умирая, была против этого. Она умоляла меня, ведь ее религия отличалась от нашей. Желания умирающих надо уважать.
— Разве плохо быть благословенной Церковью? — спросила Королева-Колдунья Бьянку. — Преклонять колени у золотой алтарной ограды перед мраморным алтарем? Петь псалмы Богу, вкусить ритуального Хлеба и отпить ритуального Вина?
— Она хочет, чтобы я предала свою настоящую маму, — пожаловалась Бьянка Королю. — Когда же она прекратит мучить меня?
В день своего тринадцатилетия Бьянка
— Теперь ты женщина, — сказала ее няня.
— Да, — ответила Бьянка. И направилась к шкатулке с драгоценностями своей истинной матери, вытащила из нее материнскую корону и возложила на себя.
Когда в сумерках она гуляла под старыми черными деревьями, эта корона сияла подобно звезде.
Опустошительная хворь, которая на тринадцать безмятежных лет покинула землю, внезапно вспыхнула вновь, и не было от нее исцеления.
Королева-Колдунья сидела на высоком стуле перед окном, в котором бледно-зеленые стекла чередовались с матово-белыми. В руках она держала Библию в переплете из розового шелка.
— Ваше величество, — отвесил ей низкий поклон егерь.
Ему было сорок лет, он был силен и красив — и умудрен в потаенных лесных практических науках, в сокровенном знании земли. Умел он и убивать, убивать без промаха — такова уж его профессия. Он мог убить и изящную хрупкую лань, и луннокрылых птиц, и бархатных зайцев с их грустными всезнающими глазами. Он жалел их, но, жалея, убивал. Жалость не останавливала его. Такова уж его профессия.
— Посмотри в сад, — велела Королева-Колдунья.
Охотник вгляделся в мутно-белое стекло. Солнце утонуло за горизонтом, и под деревьями прогуливалась девушка.
— Принцесса Бьянка.
— Что еще? — спросила Королева-Колдунья. Егерь перекрестился:
— Ради нашего Господа, миледи, я не скажу.
— Но ты знаешь.
— Кто же не знает?
— Король не знает.
— Может, и знает.
— Ты храбр? — вопросила Королева-Колдунья.
— Летом я охочусь на кабанов и убиваю их. Зимой я уничтожаю волков десятками.
— Но достаточно ли ты храбр?
— Если прикажете, леди, — ответил охотник, — я сделаю все возможное.
Королева-Колдунья открыла Библию и взяла вложенный между страницами плоский серебряный крестик, лежавший на словах: «Не убоишься ужасов в ночи… язвы, ходящей во мраке…» [77]
Егерь поцеловал распятие и повесил его на шею, под рубаху.
— Приблизься, — велела Королева-Колдунья, — и я научу тебя, что нужно сказать.
Некоторое время спустя охотник вышел в сад — в небе уже загорелись звезды. Он направился к Бьянке, стоящей под кривым карликовым деревом, и преклонил колени.
77
Библия, Псалом 90: «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень».
— Принцесса, — произнес он, — простите меня, но я должен донести до вас дурные известия.
— Так доноси, — ответила девочка, играя с длинным стеблем сорванного бледного цветка, распускающегося
ночью.— Ваша мачеха, эта проклятая ревнивая ведьма, замыслила погубить вас. Тут ничего не поделаешь, но вы должны бежать из дворца нынче же ночью. Если позволите, я провожу вас в лес. Там найдутся те, кто позаботится о вас, пока вы не сможете вернуться без опаски.
Бьянка взглянула на него — покорно, доверчиво.
— Тогда я пойду с тобой, — сказала она.
И они зашагали по тайной тропе, потом по подземному ходу, потом миновали запутанный фруктовый сад и выбрались на грунтовую дорогу, бегущую между запущенных кустов живой изгороди.
Ночь пульсировала фиолетово-черным, когда они наконец достигли леса. Ветви над головой хлестали друг друга, переплетались, точно морозный узор на окне, а небо тускло просвечивало меж ними, словно синее стекло.
— Я устала, — вздохнула Бьянка. — Можно мне немножко отдохнуть?
— Конечно. Вон на ту полянку ночью приходят поиграть лисы. Смотрите туда — и увидите их.
— Ты такой умный, — заметила Бьянка. — И такой красивый.
Она села на поросшую мхом кочку и принялась глядеть на поляну.
Егерь бесшумно вытащил нож, спрятал его в складках плаща и склонился над девушкой.
— Что вы шепчете? — спросил он сурово, кладя ладонь на ее угольно-черные волосы.
— Всего лишь стишок, которому научила меня мама. Охотник сгреб в кулак ее густые пряди и развернул девушку так, что ее белое горло оказалось перед ним, открытое, готовое для ножа. Но мужчина не ударил, ибо в руке он сжимал сейчас золотистые локоны смеющейся Королевы-Колдуньи, которая, хохоча, обвила его руками.
— Добрый мой, сладкий мой, это была всего лишь проверка. Разве я не ведьма? И разве ты не любишь меня?
Охотник вздрогнул, ибо он любил ее, а она прижалась к нему вплотную, так что, казалось, ее сердце стучит в его собственном теле.
— Отложи нож. Отбрось глупый крест. Нам не нужны эти вещи. Король и на четверть не такой мужчина, как ты.
И егерь повиновался ей, отшвырнув нож И распятие, — они упали далеко, где-то среди корявых корней. Он сжал ее в объятиях, лицо женщины уткнулось в его шею, и боль ее поцелуя стала последним, что почувствовал мужчина в этом мире.
Небо окрасилось угольно-черным. Лес был еще чернее неба. Никакие лисы на поляне не играли. Взошла луна и украсила белым кружевом сучья и пустые глаза егеря. Бьянка утерла рот мертвым цветком.
— Семеро спят, семеро нет, — произнесла Бьянка. — Древо к древу. Кровь к крови. Ты ко мне.
Раздался звук, подобный семи гигантским разрывам, — далеко, за деревьями, за щебеночной дорогой, за фруктовым садом, за подземным ходом. А затем — семь тяжелых шлепков босой ноги. Ближе. И ближе. И ближе.
Гоп, гоп, гоп, гоп. Гоп, гоп, гоп.
Во фруктовом саду — семеро черных, встрепенувшихся. На щебеночной дороге, между кустов живой изгороди — семеро черных, крадущихся. Кусты шуршат, ветки трещат.
Через лес, на поляну — семеро корявых, согбенных, низкорослых существ. Древесно-черная мшистая шерсть, древесно-черные лысые маски. Глаза — сверкающие щели, рты — сырые пещеры. Бороды — лишайник. Пальцы — сучковатые хрящи. Ухмыляются. Падают на колени. Прижимают лица к земле.
— Добро пожаловать, — сказала Бьянка.