Ванька 8

Там совещались по полной программе.

Сейчас говорил, как раз Глоба.

— Решать, конечно, всем вместе, — говорил он. — Я, так полагаю, нам надо сдаться. Это теперь единственный выход из положения… Как знаете, мы все намечены в первую категорию. Нас, всех тут находящихся, ожидает тяжелое наказание и преследования со стороны озверевшего начальства. Судьба всех уже решена. Мы с вами должны быть готовы стойко встретить эти испытания. Но, надо быть очень благоразумными. Если наш маневр будет открыт, то под развалинами казарм третьей бригады погибнут тысячи и тысячи людей. Я знаю, что все мы учтем это и согласимся лучше пожертвовать собой, чем допустить такое уничтожение товарищей. Возможно, что это совещание отрядного комитета с представителями полковых и ротных комитетов первой особой русской бригады будет последним. Поэтому предлагаю: первое — дать клятву друг другу ни в коем случае не брать в руки оружие на французской территории, какие бы меры к нам ни были приняты; второе — провести сегодня же в каждой роте и команде общие собрания солдат и вынести на этих собраниях решения об отказе идти на фронт…

Так, так, так… Похоже, комитет сдаваться задумал…

Ночная наша вылазка было удачной, но у французов пушек — пруд пруди. Одни взорвали, а они другие подвезут.

После выступления Глобы больше никто не говорил. Все присутствующие сидели понурясь, курили, молчали.

Я со своей водой даже и влезать не стал. Похоже, завтра мы в Фельтене будем воду пить. Или, здесь. Сдастся Ля-Куртин и откроют нам водопровод. Впрочем, открывать его нечего. Нет теперь в лагере водопровода. Раздолбали его артиллерией.

Комитетчики наскоро проголосовали. Единогласно. Сдается лагерь. Поднимает руки вверх.

Вот как получилось. Пришёл я в комитет и попал на такое важное событие. На моих глазах было принято решение о прекращении сопротивления Ля-Куртина. Не всё мне новости Малиновскому рассказывать. Теперь я сам могу это сделать.

— Сдаемся?

Я тронул за рукав Глобу.

Тот посмотрел на меня красными от недосыпа глазами.

— Да, — ответил коротко.

Радости в его словах не было.

— Да, — ещё раз повторил он.

— Мне, что делать? — задал я вопрос.

— Ничего. Ждать, что будет…

Ждать… Чего ждать?

Утром к холмам был послан представитель комитета с белым флагом.

— Сдаемся, — услышали вышедшие к нему офицеры.

Через час из Ля-Куртина начали выходить ротные колонны. Совсем не такие по численности, что сюда входили. После артиллерийских и пулеметных обстрелов лагеря солдат экспедиционного корпуса стало меньше почти на четыре тысячи. Особенно велики были потери в последние дни…

Глава 38

Глава 38 По дороге в неизвестность

Перед тем, как покинуть Ля-Куртин, как только затихал обстрел, отряженные солдатским комитетом команды копали могилы и хоронили погибших товарищей.

Не оставлять же их на растерзание птицам и зверью…

Печальной работы было много. Очень много.

— Так в чужой земле и останутся ваши косточки… — это и подобное не раз звучало во французской ночи.

Перед выходом из лагеря случилась заминка — никто не желал первым сделать шаг за его пределы. Спорили, какая рота будет идти впереди. Может, первая, как обычно?

— В бой первыми ходили, а сейчас — нет, — наотрез отказалась первая рота. — Сдаваться пойдем последними.

Я решил всех выручить.

— Давайте первым пустим обоз с ранеными и больными, — сделал я предложение комитету.

— Дело доктор говорит, — мои слова были одобрены единогласно.

Так и сделали.

Вперёд выслали представителя комитета с белым флагом, а уже за ним заскрипели лазаретные телеги, украшенные белыми флагами с красными крестами.

Второй уж раз я своих пациентов из Ля-Куртина вывожу…

Что тогда, что теперь — не больно веселая это дорога.

Перед окопами, что окружали лагерь, мой обоз и двигавшиеся за ним ротные колонны были встречены вооруженными фельтенцами и аннамитами. Последние весело скалились, наши же земляки себе под ноги смотрели. Правда, не все. Только нижние чины. Подпрапорщики, фельдфебели и младшие офицеры в отечественной военной форме выглядели весьма довольными.

Чему, радуются-то? Своих же, вон сколько в Ля-Куртине положили…

— Сдать оружие!

Ага, это так с нами здороваются…

— У меня в телегах раненые. Оружия нет.

Не поверили. Начали в телегах шариться.

Я чуть себе под ноги не плюнул.

Мля… Во как…

Впрочем, обыскивали лазаретные телеги, как мне показалось, только для вида. Не весь ещё стыд фельтенцы потеряли. Нижние чины из-под своих стальных касок глаза лишний раз не показывали.

— Проезжайте. Вас там встретят. — указал мне направление движения незнакомый капитан. — Не заблудитесь. Всё прямо по дороге никуда не сворачивая.

Я кивнул вознице с передней телеги.

— Трогайся.

Лазаретные телеги поехали дальше, а фельтенцы за ротные колонны принялись. Солдатам выворачивали карманы, вываливали на землю содержимое вещевых мешков.

Мне торопиться было некуда — не к тёще на блины спешу. Я отошел на обочину и закурил.

Мимо меня скрипел колёсами санитарный транспорт.

Одна повозка, вторая, третья… Десятая…

Дальше уже я не стал считать.

Докурил одну сигарету, принялся за вторую.

За лазаретным обозом двигалась минометная команда. Позади её на лошади ехал капитан Савицкий. Он, один из немногих офицеров, что своих подчиненных в Ля-Куртине не оставил.

Тот же капитан, что разрешил моим телегам дальнейшее движение, предложил ему сдать оружие.

Савицкий, не говоря ни слова, спрыгнул с лошади, вынул свою шашку из ножен и переломил её через колено. Отбросив на обочину обломки, Савицкий начал ожесточенно сдирать со своих плеч погоны. Вскоре и они полетели вслед за обломками шашки.

Оттолкнув подбежавшего к нему фельдфебеля, Савицкий уже пешком побрёл по дороге. При этом он что-то бормотал себе под нос. Что, я с обочины не расслышал.

Фельтенцы молча смотрели вслед удалявшемуся капитану.

Я бросил недокуренную сигарету и пошел за ним.

Позже мне стало известно, что фельтенцы объявили Савицкого психически больным. Так это, не так — кто знает? Сам я с командиром минометной команды после выхода из Ля-Куртина не общался.

Уже ближе к вечеру всех нас, вышедших из мятежного лагеря, остановили на дороге посреди какого-то большого поля. Выдали по два куска хлеба и одну банку рыбных консервов на троих.