Ванька-ротный

– 18 – Снаряды рвутся кругом и рядом. В любую минуту могут ударить и здесь. В любое мгновение роту может накрыть [огонь разрывов] десятки снарядов.

– Давай вперёд! Быстрей до твёрдой земли! – закричал я и ступил ногой на перемычку. Солдаты сразу [уловили обстановку] поняли, что к чему. Слева и справа, насколько было видно, к разбитой кромке взмокшего льда подходила извилистая сплошная цепь солдат. Вот она разорвалась на отдельные [звенья в] куски и скрылась в дыму от разрывов. Перед нами тоже встали огромные столбы вздыбленной воды, летящие глыбы льда, зияющие холодной стремниной, пробоины. Рота в сотню солдат вдруг замерла на краю водной пропасти от ужаса. Пулеметного огня со стороны немцев не было слышно. Кругом ревели снаряды и рушилась вода. Под ногами ломался лёд. Перед глазами всполохи огня и непроглядная дымовая завеса. Куда бежать-то, совершенно не видно.

– Давай вперёд! – кричу я и бегу под разрывы. Перед нами снова и снова вскипает вода, летят осколки и куски разорванного льда, [поднимаются фонтаны воды %%%%%%%%%].

– Давай вперед! – кричу я и бегу по краю промоины [под разрывы]. Солдаты падают, вскакивают, вскидывают руки, падают в промоины и исчезают в потоках воды. Вот снаряд откинул солдата ударной волной и шинель у нас на глазах расползается на отдельные части. Никто никого не спасает! Взрывы следуют один за другим. Под ногами пениться и бурлит ледяная вода. Где тут край пробоины, а где залитая водой перемычка? Снаряды с воем и грохотом взламывают новые глыбы, рвут последние узкие перемычки и затопляют всю поверхность русла водой. Где тут лёд, где плавающие в пробоинах льдины? Не поймешь, куда ставить ногу. И вдруг бегущие столбенеют. Они оказываются на краю бурлящей стремнины. Куда мы бежим? В какой стороне обрывистый берег, и [наше спасение]? Где наши и где немцы? Перед глазами летящая стена изо льда и воды. Кажется, что в лязге и грохоте снарядов мы бежим совсем в другую сторону. Земля поменялась местами с небом и мы летим в преисподнюю, ещё не убитыми. Дым, яркие вспышки, бесконечные удары, под ногами подвижка льда, перед глазами лоскуты шинелей, в ушах крики людей, падающие в воду солдаты: – всё это смешалось и превратилось в общий ужас, клокот и неистовый рёв. При ударе фугасных снарядов об лёд, они на время уходят под [воду] лёд. Затем перед нами взламывается лёд и огромный столб воды простирает свои потоки к небу. Ледяное месиво бьёт до боли в грудь и лицо, кажется, что тебя пронизывают свинцовые пули. Прикрываясь рукавом, некоторые оступаются и падают в стремнину [это месиво]. Но нужно бежать и бежать вперёд. Топтание на месте смерти подобно! И вот, наконец, под ногами твёрдая земля. Разбитое русло реки только что пройдено!

– 19 – Плешины воды, кровавые глыбы льда, ревущие снаряды остались сзади! Согнутые фигуры солдат вырвались из бушующего смерча металла, льда и воды и пробежали вперёд, под укрытие обрыва. Ещё два, три прыжка и всё позади! Считай, что от смерти ты в этот раз [ушёл] избавился. Татаринов со своими солдатами сидит под бугром и смотрит на нас. У него глаза вылезли из орбит, когда мы появились на краю воды из смерча и скрежета [полосы разрывов]. Рота Татаринова сухая и целая. А мы по горло в воде и тут же у него на глазах покрываемся белым инеем [белой коркой]. Но это ничего не значит. Татаринов знает, что мне идти на деревню. Приказа никто не отменял. Приказ был. Деревню брать мне. Связь с тылами отсутствует. Приказом не было предусмотрено, что моя рота покроется коркой льда. На снежный бугор, где стоит деревня, должна лезть пятая стрелковая рота. Я не считал и не стал проверять своих солдат. Сколько осталось живых и сколько ушло под воду. Сейчас важно было, что рота достигла берега и нужно быстрей подниматься на бугор и занимать деревню. Вся война вот так – быстрей и быстрей! На берегу мелькнули Черняев и Сенин. Я увидел их под бугром. Важно, что они живые!

– Вот этой расщелиной, – сказал я Черняеву, – поведёшь своих солдат вверх на деревню!

– Я следую со взводом Сенина. Подыматься буду прямо по утоптанной тропе к домам. [Выйду между домов.] Если нас положат пулеметным огнем, то ты ворвёшься в деревню, обойдя два крайних дома. Ты идёшь слева! Я прямо на бугор!

– Давай быстро наверх!

– Пока немцы не перенесли заград.огонь по бугру, подходи к ним ближе, меньше будет потерь! Немцев в деревне оказалось немного. Человек десять, не больше. Увидев нас у крайних домов, они заметались и побежали к середине деревни. Мы перешли улицу у них на глазах и они, видя, что мы не стреляем, бросились врассыпную наутёк. Выбежав из деревни и отбежав от нее метров сто, они загалдели, остановились на дороге и собрались в кучку. Деревню мы, как говорят, заняли без выстрела. Я прошел по деревне, вышел на окраину и стал рассматривать, впереди лежащее, открытое снежное поле. А в глазах по-прежнему мелькали фонтаны воды и слышался зловещий нарастающий гул немецкой артиллерии. Через какое – то время немцы опомнились, поставили пулемёт на дороге и дали в нашу сторону несколько очередей [трассирующими]. Я велел Сенину ударить по ним из пулемёта.

– Бей короткими очередями! Дистанция двести метров! Бери под обрез дороги! Режь пулемётчика под живот!

– 20 – Немцы лежали на дороге [на открытом поле], а мы стреляли из-за угла избы. Преимущество было [у нас] на нашей стороне. Получив несколько очередей, немцы сорвались с места и бросились бежать по дороге. Несколько слов о деревне Горохово: Дома в деревне стояли по обе стороны улицы. Расчищенная от снега дорога уходила круто вверх. Первый дом, когда мы вошли в деревню, не был занят немцами. Они, при появлении нас, стал выбегать из домов, которые стояли дальше. Один дом в середине деревни дымился. Но какой именно, я не обратил внимания. У меня перед глазами были тогда только немцы. По правую сторону от дороги стояли кряжистые стволы лиственных деревьев. Перебегая между ними, я с группой солдат стал преследовать немцев. Немцы не стреляли. После беглого осмотра домов, остальная часть роты следом за нами вышла на окраину деревни. Перед нами лежало [простиралось] снежное поле и уходящая вверх по нему расчищенная от снега дорога. После короткой перестрелки, когда побежали немцы, мы стали преследовать их по дороге. Мы шли, все время медленно поднимаясь [вверх] в гору. Где мы перерезали Московское шоссе, трудно сказать. Мы ожидали, что и шоссе, как дорога, будет расчищено от снега. А оно оказалось скрыто под снегом. По рельефу снежного покрова трудно определить, где тут шоссе, а где занесённая снегом канава. На ходу это не сделаешь. Поле покрыто метровым слоем снега. Сказать, где именно проходит шоссе, почти невозможно. [Нужна привязка карты к местности] Нужно по карте встать и сориентироваться,а времени на остановку [и ориентирование на местности] у нас в тот момент не было. Мы идем по дороге, а немцы драпают от нас. Они иногда останавливаются, посматривают в нашу сторону, но из пулемета больше не стреляют, подхватывают полы шинелей и пускаются наутёк. Деревню Губино мы увидели не сразу. Сначала показались трубы и засыпанные снегом крыши, а потом бревенчатые стены домов. Деревня стояла у самого леса. За деревней пушистые покрытые белым инеем кусты, затем заснеженное мелколесье, а за ним настоящий, с высокими елями, лес. Зимой он бел и светлее дневного облачного неба. И лишь у самой земли местами видны его темные стволы и зелёные лапы елей. Группа немцев, за которой мы шли, вбежала в деревню и посеяла панику. Мы видим, как [к ним] из домов выбегают другие солдаты. Их стало больше, но они с перепуга бегут из деревни. В деревню Губино мы тоже входим без выстрела. Дома в Губино стоят по одной стороне. Мы прошли деревню до крайнего дома и остановились.

– 21 – За крайним домом около дороги на вбитом в землю столбе прибита широкая доска жёлтого цвета с фирменной надписью чёрными буквами по-немецки.

– Товарищ лейтенант! – услышал я голоса своих солдат, подошедших к этой доске.

– Дальше идти нельзя! Дорога заминирована! Я подошел, посмотрел на указатель. На нём печатными буквами по-немецки было написано название деревни.

– Губино! – прочитал я.

– Гуу-бии-но! – складывая [куриной задницей] дудкой губы, произносили солдаты.

– Да не Гу-гу и не би-би! – сказал я. А просто, как по-русски, -Губино!

– Губино это по нашему. А по ихнему наверняка в растяжку! – упорствовали они. Все деревни вплоть до самой передовой имели указатели с названием деревень на жёлтых досках. В деревне Губино мирных жителей не было. Но в одной избе сержант Стариков захватил живого немца. Из рассказа пленного и доклада сержанта, вот как это случилось! Немец стоял на посту и сильно замерз, сменился с поста, пришел в дом и залез спать на печку. От тепла его разморило, он быстро уснул, но слышал во сне крики и голоса, и хлопанье дверьми. Он подумал, что его камерады, зольдатен, упустили свинью, которую они привезли с собой из под Зубцова. Во всяком случае, он видел во сне, как они бегали и ловили её по деревне. Отчего он проснулся, вспомнить не мог. Но когда снится свинья, это к плохому. Знакомые голоса за окном притихли и он уловил на улице непонятную русскую [чужую] речь. Скрипнула дверь. Он похолодел от ужаса. Он ясно услышал спокойную русскую речь. Сначала он подумал, что это ему снится. Но вот отворилась дверь, и на пороге в клубах белого пара показались русские. Немец предупредительно кашлянул, подал свой голос и стал осторожно, задом, спускаться с печи. Вот он нащупал ногой, стоявшую вдоль печи, узкую лавку и опустил на нее вторую ногу. Искоса посмотрев на сзади стоявших русских, он переступил ногами на пол и, не поворачиваясь к ним лицом, поднял обе руки вверх. Один из русских солдат подошел к нему, взял его за плечо и повернул лицом к себе. Перед немцем стояло трое русских, трое небритых, обросших щетиной солдат. Винтовки они держали на перевес. Летом, когда они, немцы, брали пачками русских в плен, то они ему казались какими-то худыми и маленькими. А эти стояли твердо на ногах и выглядели широкоплечими великанами. Немец мельком взглянул на русских, они спокойно и с интересом разглядывали его. Теперь ситуация войны изменилась. Теперь он, немец, имел тщедушный вид, а они стояли спокойно, как хозяева положения. Что-то теперь будет? – мелькнуло у него в голове.

– 22 – Зимой у наших солдат под шинелями были надеты ватники, и, по сравнению с ними, немец казался худым и тощим [заморышем]. От одного их вида у немца по спине побежали мурашки. Он долго не мог опомниться, но через некоторое время всё же пришел в себя. Он набрал воздуха в грудь и пролепетал решительно:

– Гитлер капут! Криг цу энде!

– Капут! Капут! – подтвердили они.

– Сейчас придёт лейтенант, допросит тебя! Он у нас по-вашему шпрехает! Сержант Стариков обставил солдат в избе. Велел смотреть за немцем. А сам пошёл на окраину деревни [доложить, что захватили пленного], где мы в это время с лейтенантом Черняевым решали, что делать дальше.

– Товарищ лейтенант! Пленного взяли! Там в третьем доме от края сидит! Двух солдат я с ним оставил! Я велел Сенину и Черняеву организовать оборону и пошел посмотреть на немца. Я вошел в избу и огляделся кругом. Вижу, живой немец стоит с поднятыми руками, а солдаты сидят напротив, на лавке у окна. Первый раз перед нами стоял живой и невредимый немец. Я велел ему опустить руки и попросил своих солдат освободить нам лавку.

– Немен зи битте пляц! – сказал я немцу и посадил его рядом с собой. Я хотел спросить у немца, какой гарнизон стоит в совхозе Морозово. Приготовил уже целую фразу, как вдруг кто-то икнул за печкой. %%% в том месте, где от зада печи к стене были перекинуты палатья.

– Ну-ка взгляни! – сказал я сержанту. Когда возникают необычные обстоятельства, обостряется память и всякое там прочее. Фамилию сержанта Старикова с того дня я запомнил [на всю жизнь]. Помню её и сейчас. Стариков шагнул к палатьям, отдёрнул висевшую на верёвке тряпицу и оттуда, из темноты закоулка, на божий свет показались две девицы. Вид у них был иностранный, похожи они были на гулящих девиц.

– Вот это дела! – произнес один из солдат, стоявший у двери.

– Немецкие фрау во всём натуральном виде! – потянул второй.

– Кто такие? – спросил я их по-русски. Девицы молчали.

– Шпрехен зи дойч? – последовал мой вопрос. Они упорно молчали.

– Парле ву франсе? – спросил я их. И они, как бы сорвавшись с места, предполагая, что я понимаю их язык, залепетали без всякой остановки.

А кроме Парле! Бонжур! и Пардон! – я ничего другого не знал.

– Пардон! – сказал я, повысив голос, давая понять, что разговор окончен. Они поняли и тут же умолкли.

– О чем они говорили? – спросил меня Стариков.