Ванька-ротный

Я перешагнул через рубеж и оставил его позади, где сплошным потоком лилась человеческая кровь, где исчезали тысячи жизней, не оставляя следов и могил. "Откажись!" — говорил я сам себе — "Зачем шило на мыло менять! С шилом к начальству в душу не залезешь!". "Ладно, посмотрим!" — отвечал я, подумав. Батальон формируется заново. Он войдёт в состав дивизии наравне со стрелковыми полками. По огневой мощи батальон будет превосходить любой стрелковый полк. В боях за Пушкари они усмотрели непреложный и неоспоримый факт. Без пулемётной роты, полагаясь на одну пехоту, высоты дивизии не удержать. Взвесив все "за" и "против" и оценив боеспособность пулемётчиков, командование приняло решение создать отдельный пулемётный батальон.

4-ый отдельный Гв. пульбатальон в своём составе должен иметь четыре пулемётных роты полного состава. Офицеров, знающих хорошо пулемётное дело и технику, в дивизии не было, и мне поручили комплектование штата из прибывающих с пополнением людей. До назначения комбата всеми делами по формированию буду заниматься я.

Мне показали по карте отведённый район и лесной участок, где будет располагаться и стоять батальон, где и когда я буду получать людей, где находятся склады снабжения, где мы будем получать оружие, боеприпасы, обозное имущество, повозки, лошадей, фураж, продукты питания и обмундирование для солдат. Война, которая потом начнётся, для меня, по-видимому, не кончилась совсем. Сейчас я буду заниматься хозяйственными делами, а потом пулемётные роты будут бросать с участка на участок, и на передок придётся выводить их мне. Сходить на передовую и пробыть там день или два — это совсем не то, что сидеть в роте безвылазно. Одно дело — побывать в роте, а другое дело — сидеть с солдатами в окопах и обеспечивать "Ни шагу назад!". Я становился тыловиком. Так, во всяком случае, мне казалось. Возможно, из меня и не получится типичный тыловик, для этого нужно иметь чувство ужаса и страха, чтобы не загреметь на передовую. Они себя считали фронтовиками и официально были приписаны к действующей армии и находились на фронте, хотя линия фронта и находилась где-то там впереди.

Таких фронтовиков, дотянувших до конца войны, в тылах за линией фронта сидело множество. Они имели боевые награды, и никто не считал себя тыловиком. Я стал тыловиком, но несколько отличался от них, потому как вышел из роты. А мои эти новые сослуживцы, штабнички и тыловички, вообще не знали, что такое война, они держались прочно за свои насиженные места \и друг за друга\. О пулях и грохоте, о холоде и голоде, об окровавленных солдатах и о трупном запахе они не имели представления. Войну, как она есть, они домысливали понаслышке. Да и характер у меня был испорчен войной, стал прямой, несгибаемый и неуживчивый. За матушку правду я лез напролом. Много обид и несправедливости пришлось пережить. А другой защиты не было. Но кое-чем я должен был теперь походить на тыловиков. Мне нужна стала парная баня, чистое бельё, новое обмундирование. Запачканным окопной глиной, в нечищеных сапогах я не мог являться на глаза начальству. Покажись в своём прежнем виде — и на тебя вшивый писарь будет с презрением смотреть. Здесь внешний вид ценился выше, чем боевой опыт окопника. А к тем, кто ходил и не вздрагивал при ударе немецкой бомбы, проявлялась неприязнь и отчуждённость.

— Ну вот, тыловой работничек! — говорил я сам себе, — Хотя ты и не привык кланяться, но всё равно придётся нагибаться тебе под низкими потолками деревенских изб. Не будет у тебя забот о куске хлеба или стрельнуть покурить. В кармане у тебя пачка "Беломора" и ты дуешь дым через верхнюю губу. В твоих руках судьбы сотен людей и ты решаешь, кого куда, кому идти в обоз, а кому к пулемётам. Мальчишки, прибывающие на фронт, были в массе своей солдаты-романтики. Им бы поскорей построчить из пулемёта. Война им казалась весёлой игрой.

Приходила маршевая рота, и среди солдат в строю я видел разных людей. Здесь были пожилые, уставшие от жизни люди и неспокойные молодые живые глаза. Из-за их спина, из-за задних рядов выглядывали прохиндейские и нахальные рожи. Нужно было суметь разобраться и решить, кого куда. Нужно было проныр и пройдох не допустить к солдатским пайкам и кухням. Только глазом моргни — они тут же прилипнут к солдатским повозкам, их потом силой от них не отдерёшь. Штат батальона большой, а время на знакомство с людьми ограничено. Нужно всё делать быстро, почти на ходу, и решить, кто будет пулемёты таскать, кто будет дёргать вожжами, кому достанутся кухни, черпаки и термоса, кто будет делить солдатские краюхи хлеба и рассыпать по кучкам махорку. В этом человеческом потоке и судьбах людей нужно быстро и умело по совести разобраться и поставить точку.

— Для нашей работы, — пытался внушить мне присланный в батальон интендант, — Нужны не честные дураки, а смышлёные и ловкие люди! Проходимцы, если хотите!

— Ну-ну! Ты не очень! — одёрнул я его сразу.

Он, видно, решил меня сразу проверить.

— Вы, товарищ гвардии старший лейтенант, боевой офицер! И, простите меня, Вы в нашем деле ничего не смыслите. Послушайте меня, старика! Я как-никак тёртый калач! Не вмешивайтесь Вы в наше тёмное дело! Мы сделаем всё, как следует! Нам нужны на складах и на кухне знающие и умеющие люди. Я хорошо знаю, кто подойдёт нам, а кто нет.

Я сопоставил его слова с тем, как нас на передке кормили. Я не терпел ловкачей и проныр, которые пробивали себе дорогу за счёт солдатского желудка. Во мне ещё осталась непримиримость к этим скользким людям. С некоторых пор я стал замечать, что в тыловые подразделения стали просачиваться, минуя штаб, разные угодные интенданту людишки. Тогда при первой же встрече я предупредил интенданта, людей, взятых и не оформленных приказом по батальону, немедленно отправить обратно. — Если я завтра проверю, и у вас окажутся неоформленные лица, Вы будете иметь объяснение с начальником штаба дивизии. Никто не имеет права брать людей самовольно со стороны! После этого разговора всё стало на свои положенные места. Первая брань лучше последней!

Батальон продолжил формировку. Прибыл еврей начфин, получили лошадей и повозки. Лесные прогалки, вначале безлюдные, теперь огласились говором солдат. Живая ватага ходила и топталась на месте. Кроме офицеров штаба дивизии, которых я знал теперь хорошо в лицо, у меня появились знакомые лица в полках, тылах и на складах. Я часто встречался с ними при оформлении накладных, документов и разных бумаг. Они говорили о своих делах, обсуждали новости и ходившие анекдоты в дивизии и делились своим мнением. В потоке людей, которые прибывали как пополнение из тыла, жили свои разговоры, понятия и взгляды на войне. В тылу было голодно, и многие думали, что, попав на фронт, они отъедятся на фронтовом пайке. Сама война им казалась нетрудным делом. Такую они её видели в кино. Словяне-новобранцы — легковерный народ. Им всё доступно и просто. Если ему в деревне не давали от души порезвиться и помять кулаки, то он сможет здесь приложить свои руки о немецкую рожу. Они страшно удивлялись рассказам фронтовиков про войну. В их сознании перемешали неприятные новости о войне и о немцах, о колоссальных наших потерях.

— А какого же … там говорят? — Поживёшь — сам увидишь!

В солдатской массе шли неторопливые разговоры о жизни и обо всём. Солдаты — народ суетливый, строили землянки, топили бани, бегали голыми получать чистое бельё. В лесу слышались удары топоров, треск разбиваемых ящиков, доставали оружие, вынимали патроны, грохотали повозки, подвозили амуницию, примеряли сапоги и шинели. Иногда за говором людей слышались пулемётные очереди — проверяли пулемёты. Лес шумел голосами людей, фырканьем лошадей и трескотнёй ружейных выстрелов. Солдатская масса, внешне серая и одинаковая, по-разному жила и работала в лесу. Одни ходили, как сонные мухи, другие быстро мелькали между землянок и стволов. Новому человеку вся эта толкотня и беспорядок были непостижимы. Почему они все толкаются и суетятся, как встревоженный перед грозой муравейник? Где здесь территория роты, где тут расположены тыловики и обозники? Солдатские землянки и офицерские блиндажи, склады, стойла для лошадей и бревенчатые срубы — всё это перемешалось и было разбросано в беспорядке в лесу. Явных границ между ними не было видно. Но солдаты хорошо разбирались в хаосе и толкотне. Они с первого дня усвоили, где их землянка, а где идёт делёж продуктов, и гремят котелки. Вот по лесу петляет избитая повозками дорога, вот от неё в сторону пошла узкая, убитая солдатскими ногами тропа, здесь и сворачивай. Ещё пару шагов — и твоя ротная землянка. Отсюда они бегут, позвякивая пустыми котелками, сюда они обратно медленно бредут, занятые едой и мыслями. Кое-где около землянок торчат часовые. Но стоят они на часах не для того, чтобы охранять солдатские землянки. Их главной задачей является вовремя засечь появление на дороге высокого начальства. Часовые не обращают внимания на снующих солдат. Словяне одинаково серые. Кому они нужны? Важно не прозевать штабных из дивизии. Часовые всегда начеку, если на дороге появилась фигура в ладно сшитой шинели с чисто выбритым лицом. Кому нужна такая охрана? Солдаты шныряют и вертятся вокруг целый день. Кто тут свои, кто тут чужие? Идёт, пугливо не озирается — значит, свой. Все тут свои, все тут наши! Да и какая разница, если придёт чужой из полка? Может, пришёл найти земляка, хочет навестить, знать, давно не видел.

Отдельно за лесом в маленькой деревушке стоял штаб дивизии. Туда без дела никого не пускали. На постах стояли солдаты охранной роты. Они занимались только одним этим, самым важным, делом. Они знали в лицо, кого пропущать, а кого гнать в три шеи.

По другую сторону леса пролегала железная дорога. По ней подвозилось снаряжение, и снабжались войска всем необходимым. На лесном участке пути, в промежутке между станциями, на перегоне, прямо под откос насыпи шла разгрузка вагонов. Вдоль полотна вправо и влево складывали ящики, тюки и мешки. Их сверху для маскировки забрасывали ветками и небольшими обрубленными деревьями. Если сверху взглянуть, то среди редкого леса увидишь сплошные завалы. Что здесь где лежит, опытным глазом не разберёшь. Земля вдоль насыпи была поделена на квадраты. Каждая такая площадка была огорожена колючей проволокой. В одну из них сносили ящики с консервами, в другую отправлялась мука, в третью шло обмундирование, а там, на отшибе, хранились боеприпасы. На разгрузку вагонов посылали наших солдат. На разгрузку в основном ходили стрелки из полков, пулемётчиков на эти работы не посылали. Ящики и тюки носили на спинах и на руках, укладывали в штабеля и забрасывали деревьями. Повсюду в лесу вдоль железной дороги можно было видеть бугры и завалы. Но под завалами и кучами не везде лежало добро, многие из них были пустые. Эшелон обычно подавали ночью. Разгрузку успевали закончить до утра.

С рассветом жизнь за проволокой прекращалась. Всё живое до появления немецкой авиации успевало убраться в лес. Часовые на постах прятались в узкие щели. С утра, как обычно, над районом разгрузки зависал немецкий "костыль". Он долго кружил и урчал в вышине, переваливаясь с боку на бок, высматривал и вынюхивал, где и как что лежит. А когда убирался за горизонт, из-за леса ему на смену выплывали огруженные группы бомбардировщиков "Юнкерс". Они, не снижая высоты, при первом заходе расходились в стороны и сыпали бомбы по площадям. После их первой бомбёжки в воздухе появлялась немецкая "рама", она снимала на плёнку попадания и причинённый ущерб. Лес, где стояли солдаты, немцы не бомбили. Основным занятием немцев была перевалочная база. Самолёты-разведчики появлялись в небе и вели дневной постоянный поиск. С рассветом при появлении самолётов-разведчиков, всякие хождения в лесу прекращались. Взрывы и грохот приучали новобранцев не особенно бояться. Под бомбёжкой можно было предварительно обстрелять своих солдат. А это был немаловажный фактор воинского духа. Иногда они налетали на лес, где стояли солдаты. Местами над лесом они сбрасывали до полусотни бомб. Но так как перед началом налёта солдаты успевали разбежаться по щелям и покинуть свои землянки, потерь среди личного состава почти не было. За всё время стоянки появилось несколько легкораненых. Первые налёты для новичков были страшны своим неотразимым грохотом. Но шло время, словяне понемногу привыкали.