Ванька-ротный

Ни стрельбы, ни шума, ни голосов с той стороны, куда ушёл Михайлов, в течение ночи не было слышно. Они ушли и так же тихо исчезли, как живые призраки исчезают в холодную даль!

Кругом стояла действительно зловещая и непроглядная тишина. Через некоторое время на дороге, по которой уехала повозка и пришёл со своими солдатами Михайлов, снова показались какие-то люди. Они шли большой толпой, и на этот раз их было гораздо больше. Одеты они были иначе, чем наши московские солдаты. На головах у них были надеты каски, поверх шинелей до самых пят болтались защитного цвета плащ-накидки, затянутые около шеи на шнурок. У нас таких плащпалаток не было. Вёл их, как потом выяснилось, вновь назначенный комбат, старший лейтенант, не то Поливода, не то Вудко, точно фамилию его я не запомнил. Это был широкоплечий, дюжий парень, с серьёзным круглым лицом и маленьким носом посередине.

Когда они подошли ближе, они нас не увидели. Мы лежали между кочек и шинели моих солдат успели покрыться белым инеем. Я встал на ноги и пошёл им навстречу.

Толпа солдат остановилась прямо посереди дороги и из-за спин их вперёд вышел тот самый старший лейтенант, фамилию, которого я не запомнил. Он громко, как перед строем, спросил меня кто мы такие. Я рассказал ему, как мы оказались около переправы, как сапёры взорвали паром, что мы ждём своих, которые ушли на тот берег. Вчера мы прибыли в состав 119 дивизии и ждём наших с того берега.

— Ну ждите! — ответил он мне и посмотрел на моих солдат.

— Пошли! — пропел он тонким голосом своим солдатам, обернувшись.

Он свернул с дороги в сторону к отдельной сосновой роще. Он повёл своих сибиряков молчаливых и угрюмых дальше вдоль берега, туда, где в небольшой роще деревьев стояла раненая в плечо лошадь. Я пожал плечами и мы остались лежать на месте.

Вскоре мы услышали несколько винтовочных выстрелов из той самой рощи, где скрылись сибиряки. Мы не знали причину стрельбы и были встревожены. Но стрельба, как началась внезапно, так же неожиданно и прекратилась. Я послал старшину узнать, в чём там дело и почему стреляли. Он взял с собой солдата, пошёл и вскоре вернулся. Старшина доложил, что сибиряки пристрелили лошадь и довольные добычей разделывают тушу. И действительно, вскоре между деревьев и кустов показался дым и замелькали огни небольших костров.

Мы смотрели на раненую лошадь, как на несчастное, обречённое животное, а они в ней увидели совершенно другое, — куски свежего мяса. Солдатской хватки у них хоть отбавляй! Они только пришли на место и сразу набросились на лошадь. Мне это было не понятно! Я понял всё потом, когда стал выяснять о получении продуктов и о величине солдатского пайка.

Изморозь, холодная и зябкая, тянулась на берег с реки. Солдаты подергивали плечами, а там жарили мясо и грелись у костров. Некоторые из моих тоже оживились, хотели пройтись и повертеться около костров, но я не разрешил, а старшина осадил их.

Время летело так быстро, как эти холодные струи реки, которые неудержимо и стремительно неслись под уклон на поверхности воды.

Я по-прежнему сидел над обрывом и смотрел, то на береговую кромку леса |по ту сторону реки, и переводил свой взгляд|, то на крутые водовороты реки. Сзади я услышал похрустывание льда и шуршание замёрзшей травы. Метрах в тридцати на меня шагал старший лейтенант. Он подошёл к берегу, постоял некоторое время молча, посмотрел на ту сторону, огляделся вправо, влево, и сказал:

— Завтра я пойду в полк и доложу насчёт тебя.

— Оставайся покуда здесь. Может, увидишь кого из своих.

— Может ещё кто из ваших вернётся?

— Верно! — подумал я.

Если уйти сейчас под деревья, a солдаты мои только и ждут податься ближе к кострам, кто будет следить за тем берегом, возможно, нужна будет какая помощь?

Не успел старший лейтенант дойти до своих солдат, как над лесом из-за реки послышался резкий гул моторов. Из-за макушек деревьев в нашу сторону, на небольшой высоте летели немецкие бомбардировщики. Они шли густой цепью друг за другом. Проревев у нас над головой, они развернулись и пошли обратно вдоль берега. Недолетая до нас, они несколько снизились и по очереди стали бросать бомбы и стрелять из пулемётов. Пройдя один раз вдоль берега, они развернулись и почти цепляя за макушки сосен, сбросили ещё серию бомб и открыли стрельбу.

Всё перемешалось в гуле и реве моторов, в стрельбе из пулемётов и во взрывах осколочных бомб. Послышались крики, заметались люди. Ни солдаты сидевшие у костров, ни наши, лежавшие в отдалении от берега заранее не окопались. Кто знал, что всё так будет? А теперь за свою беспечность солдаты расплачивались кровью. Сибиряков застала бомбёжка за варевом мяса, а мы остались лежать между замёрзших кочек на совершенно открытом месте. От бомбёжки укрыться было негде. Вот как бывает. Сидели, лежали, а отрыть себе "щели" [64] или окопчики не додумались.

64

"Щель" — узкий, неглубокий, одиночный окоп.

Сверху на нас сыпались мелкие и крупные бомбы, с визгом и скрежетом ударяли в землю тяжёлые пули. Нам казалось, что под нами рвётся земля. Но на наше счастье, что мы оказались среди кочек Немцы бомбили берег, а нас только трясло.

Из рощи выскочил комбат, старший лейтенант. Он, прыгая через кусты и кочки, бросился бежать по полю в направлении дороги. За ним врассыпную бежали солдаты. А в роще продолжала реветь и взрываться земля. Бежавшие падали, переползали на ходу поднимались и снова бежали. А сверху над берегом распластались немецкие самолёты.

Я вспомнил, как в начале войны, там у Москвы по немецким самолётам по ночам светили прожектора и били зенитки. А здесь они летали свободно, как по помойкам воробьи.

Наши солдаты лежали в открытом поле. Они не шевелились. Немцы сверху не видели их. Прямых попаданий не было. Но бегство из рощи комбата и его сибиряков в один миг подхлестнуло кой-кого из моих солдат. Первым сорвался тот шустрый мужик, который ещё в "телятнике" [65] при отъезде на фронт, нализался спиртного.

65

"Телятник" — вагон для перевозки скота.

Несколько человек сорвались с места и побежали за ним. Я крикнул им, но они даже не повернули головы. Немцы заметили бежавших и развернулись над полем. Хвостатые чёрные чушки теперь рвались между кочек и мелких кустов. |После первого разворота над полем.| Двоих на бегу разорвало и место заволокло летящей землей. Пролетая над нами, самолёты били из пулемётов, и под ударами тяжелых пуль промёрзшая земля вскидывалась кусками и разлеталась в стороны.

Я кричал до хрипа на солдат, чтобы они лежали на месте. Но страх после [первой] длительной бомбежки, грохот и рёв моторов сделал своё коварное дело. Большая часть солдат поднялась и побежала подальше от края берега. Они хотели выйти из-под огня. Поднявшиеся отбежали метров на сто и снова залегли. Со мной остался старшина и человек пятнадцать солдат.

Мы лежали меж кочек, уткнув лица в мёрзлую землю. Под вой, грохот и взрывы нас швыряло из стороны в сторону и подбрасывало над землей, выворачивало все внутренности и било остервенело по голове |по мозгам с невероятной силой|. Мы цеплялись за мёрзлую, покрытую льдом траву, рвали её, готовы были вдавиться в застывшую землю, и ни холода, ни льда, при этом, мы под собой не чувствовали. Немцы сыпали бомбы, поливали землю свинцом.

Периодически всё кругом вдруг стихало, мы поднимали головы, оглядывали себя и смотрели кругом, но в пространстве перед собой ничего не видели, в глазах стоял какой-то непроглядный туман.