Вариации на тему любви и смерти (сборник)
Шрифт:
Прошли цеха; прошли отделы лаборатории; только собрались заходить в кабинет отца – сбоку вынырнул Сережа Марчик. Марчику отец прощал все – молодой, почти мальчишка, этот парень с руками токаря-виртуоза и головой академика мог выточить любую деталь, но при одном условии: исполнение не слепое, а творческое, возможны, так сказать, коррективы творца Марчика. Отец, улыбаясь, всегда соглашался с ним. Еще одна слабость Марчика – когда видел Наталью в лаборатории, кричал: «Не проходите мимо!» – и без всякого зазрения совести набивался в женихи.
– Феликс Иванович! – закричал Сережа Марчик и на этот раз. – Не
– Посмотрим, Сережа, посмотрим… – весело отвечал отец. – Вот как подрастет наша невеста, мы у нее сами спросим. Верно, дочка? – Слава Богу, при чужих он никогда не называл ее Мышонком.
Обычно не очень смущающаяся и умеющая дать отпор, если надо, перед Сережей Наталья несколько терялась, даже краснела. Он уязвлял ее своей открытостью и бесшабашностью, нагловатой откровенностью, которая не поймешь: откровенность или, может, просто насмешка? А как тревожна и оскорбительна насмешка для девочки Натальиного возраста…
– А если без шуток, Феликс Иванович, эту шайбу пусть Иванушка-дурачок точит. А я пока Сережа Марчик…
– В чем дело, Сережа Марчик? – в тон ему – то ли шутя, то ли серьезно – спросил отец.
И они склонились над чертежом, забыв про Наталью; потом отец опомнился, сказал:
– Ты иди в кабинет, подожди немного, я сейчас…
Пришел он не скоро.
– Извини, – сказал, – работа… Ну, так что такое случилось у тебя?
– Да так, ничего… – Почему-то она стеснялась смотреть отцу в глаза, отводила взгляд в сторону. И вообще – что-то произошло с Натальей за эти минуты, охота откровенничать с отцом как будто пропала совсем.
– Обиделась? – догадался он. – Знаешь, Мышонок, очень странно устроена наша жизнь… Сколько на свете недоразумений только потому, что люди обижаются друг на друга, а обиду свою прячут глубоко внутри… – Он подошел к двери, закрыл на ключ: – Чтобы нам не мешали, – и, потирая руки, сел в кресло; Наталью посадил рядом. – Ну что, обиделась?
– Я не обижаюсь… Я просто так…
– Какие-нибудь нелады с мамой?
– Не в этом дело. Я сама не знаю…
– Тоска?
Она подумала-подумала, что ответить, наконец вздохнула:
– Тоска, папа… Так мне плохо почему-то…
Отец обнял ее, нежно похлопал по плечу:
– Ах, Мышонок ты, Мышонок, вот ты и взрослая уже… Как быстро, незаметно… Хочешь, признаюсь тебе? В твоем возрасте на меня находила такая хандра – хоть в петлю лезь. (Это «хоть в петлю лезь» надолго застряло в сознании Натальи.) И, как видишь, ничего, все прошло – даже не верится, что это было со мной. Тоска – это несоответствие идеала и реальности. Человек преодолевает несоответствие, и хандра исчезает сама собой.
– Тебе хорошо, ты взрослый, умный, ты все-все понимаешь… А я? Я родилась у вас какая-то не такая, меня все время грызет неудовлетворение… Я злюсь на себя, на тебя, на маму… И ничего не могу поделать с собой. Я даже школу возненавидела, не могу больше учиться, не могу слышать голоса учителей… Все опротивело. Все кажется ложью, болтовней, обманом…
– Если бы ты знала, как это мне знакомо! – искренне признался Феликс. – И теперь, когда я
взрослый, когда многое понял в жизни, я не сомневаюсь – каждому человеку надо обязательно пройти через эти сомнения. Кто через них не проходит – из того вообще ничего путного не получается.– Ты серьезно? Нет, ты шутишь… ты просто хочешь успокоить меня…
– Серьезно, Мышонок. О таких вещах нужно говорить только всерьез.
Наталья смотрела на него недоверчивым, внимательным, изучающим взглядом.
– Не веришь? – улыбнулся он.
– Не знаю… Как я могу не верить тебе?
– Вот и умница. – Он поцеловал ее в щеку; как ей была приятна его ласка, его нежный поцелуй: она всегда скучала по отцу (но не всегда показывала, даже не всегда признавалась в этом сама себе), а в последние дни скучала по нему особенно.
– Знаешь, мне все время хочется понять ваши отношения с мамой…
Он взглянул на нее настороженно, быстро, цепко.
– О, Мышонок, – он решил отшутиться, это было видно, – даже боги Олимпа, если бы задумали понять нас, только зря расплескали бы свое божественное время.
– Почему вы всегда – и ты, и мама – отделываетесь от меня то шутками, то приказаниями не совать нос в чужие дела, то еще какой-нибудь тарабарщиной?.. Ведь я ваша дочь! Мне больно…
Феликс несколько смутился; не знал, какую тональность выбрать для дальнейшего разговора; он еще не почувствовал, насколько важна сегодня его искренность для Натальи.
– Понимаешь, ты взрослая, конечно… – медленно проговорил Феликс, нащупывая тропу в дальнейшем разговоре, – но в то же время еще не совсем взрослая… Тебе трудно понять некоторые вещи. Трудно, а может быть, даже невозможно…
– Почему? Человек всегда может понять человека.
Феликс удивленно вскинул на нее глаза.
– Я знаю, ты ушел от нас потому, что мама измучила тебя.
«Она и вправду, – подумал он пораженно, – повзрослела за последнее время…»
– Но ведь многие люди мучают друг друга, – продолжала Наталья, – разве из этого следует, что нужно бросать семью? Ты ушел не только от мамы. Ты ушел от меня. А я так не могу. Не могу. Обо мне никто из вас не подумал… Вы просто эгоисты оба.
«Повзрослела… Да как сильно… Когда? Просмотрел, проморгал…» – думал он, все больше и больше поражаясь ее словам.
– Наташа, – сказал он, – ты стала понимать такие вещи… Я не думал… У меня сложное чувство: либо мы должны говорить действительно серьезно (но это трудно, больно!), либо не говорить совсем.
– Я больше не могу жить одна, только со своими мыслями! Я хочу понять: кто вы, мои родители, – враги мне или друзья? Ты знаешь, я люблю тебя, но, кажется, не только люблю – я начинаю ненавидеть вас! Я не могу жить с этими страшными чувствами – любить и ненавидеть. Помоги мне!
Он вконец растерялся; его Мышонок, малышка, девочка-несмышленыш – и вдруг такие мысли, такие слова…. Откуда? Когда накопилось, когда созрело? Он ничего не понимал…
– Ты не права в одном: я никогда не уходил от тебя. Быть вместе – это не значит быть только рядом. Я тоже мучаюсь, мне нелегко, но я думал – ты взрослая, ты понимаешь эти вещи. Я ушел, но мы всегда можем видеться с тобой. Ты можешь приходить к нам, больше того – можешь жить у нас, тебя все любят, никто никогда не обидит. Впрочем, ты сама это знаешь…