Вариант 19

Герман поднял наган, начал бездумно выбивать гильзы. Прот оперся о плечо прапорщика, с трудом поднялся.

— Пойдемте, Герман Олегович, нужно с лошадьми помочь. Павел один может и не справиться.

Но Пашка с бричкой уже управился, выводил на дорогу, озабоченно оглядывал колеса:

— На ночь станем, нужно будет с осью повозиться. Поможешь, ваше благородие?

Герман пожал плечами, смотрел, как возвращается упыриха. Катя швырнула в бричку тяжелую седельную сумку.

— Прапор, ты если к железке выбраться намерился, — иди через лес. Карту помнишь? Село, Зеленый Гай, лучше обойди. Патроны есть? — она протянула горсть револьверных патронов. — Все, прощай. Я твоих добровольцев не со зла положила, и не из какой-то там дурацкой классовой ненависти. Не я, так они бы нас с Пашкой мигом шлепнули. Уж извини, — Катя, морщась, взобралась в бричку. — Пашка, что рот раззявил? Трогай. А тебе, прапор, вот туда, — как слабоумному показала рукой направление.

Герман стоял с гостью патронов. Принял подаяние, ваше бывшее благородие. Не многовато ли? Одного патрона хватит, да и тот уже в барабане дожидается.

— Екатерина Георгиевна, да куда же он побредет? — почтительно сказал Пашка. — Его сейчас свои живее, чем бандиты в расход пустят. Ну, он же не виноват, что так получилось. Пусть с нами пока едет. Мы же уже приноровились вместе.

— А если он нам с тобой в затылок шмальнет? — устало поинтересовалась девушка, раскладывая на коленях изжеванную карту.

— Не, он не по этой части, — убежденно заверил Пашка, подбирая вожжи. — Он в лоб стукнет, не постесняется. Но мы-то его контрреволюционные заблуждения отлично знаем.

— Да пусть садится, я же не гоню, — пробурчала Катя, водя пальцем по карте.

Прот протянул руку:

— Давайте, Герман Олегович, я ваши пули подержу.

Герман пересыпал патроны в ладонь мальчика и, презирая себя, полез в бричку.

***

Засвистала первая пеночка — рассвет близился. Герман поправил воротник шинели, двинулся в очередной круг вдоль кустов.

С того вечера, в очередной раз перевернувшего жизнь, миновало три с лишним дня. И за эти дни бывший прапорщик Земляков-Голутвин ухитрился стать таким же отъявленным душегубом, как и ОНА. Нет, таким как она, стать, пожалуй, невозможно. Изощренный талант требуется…

Тем вечером, когда, забившись вглубь леса, крошечный отряд встал на отдых, Катя развела крошечный костерок. Долго собственноручно подбирала дрова, махала своим облезлым немецким штыком. Костер дыма совершенно не давал, видимо, Екатерина Георгиевна в детстве серьезно увлекалась индейскими хитростями. Уселась у огня, небрежно отмахиваясь от комаров, занялась пулеметом. Пашку, вздумавшего демонстрировать свои познания в пулеметном деле, отогнала. Парень взял сверток со снедью, не слишком уверенно пристроился рядом с Германом:

— Давай уж, ваше благородие, ужин соорудим, что ли. Горяченького хочется. Если не чай сварганим, так хоть сало поджарим. Эх, какой я котелок на Благовещенском приобрел. Сгинула посудина в поезде вместе со шмотками.

Герман машинально принялся очищать от коры срезанный Пашкой прут.

— Павел, что она там с пулеметом делает?

— Изучает. Она хоть и ловко с ним управилась, но толком "Льюис" не знает. Диск ругает. Заряжание дурацкое, мол. А что диск-то? Патронов всего с десяток осталось.

— Да, английские боеприпасы едва ли на проселке попадутся, — согласился Герман. — Павел, а кто она вообще такая?

— Да мне-то откуда знать? Полагаю, — Пашка украдкой оглянулся, — она оттуда, из "чрезвычайки". Из московской, само собой. Лиха девка, а? Но это мои догадки, на веру не бери. Ну, ты же понимаешь…

— Понимаю. Болтун ты, Павел, вот что.

— Есть маленько, — вздохнул парень. — За языком следить нужно. Да уж между собой что молчать? Нам в плен уже никак нельзя. Шкуру живьем сдерут. Что бандиты, что твои бывшие. Наши, в смысле красные, может, еще и ничего. Да и то, как посмотреть… Ты вот про Катерину спрашиваешь, а я все про нашего поповича думаю. Это кто ж он такой, что за ним вся округа гоняется?

— Да кто он может быть? Сын чей-то. Я даже подозреваю чей, раз к мальчику командование Добровольцев столько внимания уделяет. Пойди к нему, да и спроси напрямик.

— Что же я его пытать буду? Оно мне нужно? Своих блох хватает. Да только если он из ваших, что ж он к тому поручику не рванул? Со слезами счастья? Не хочет к родичам? А бандитам он зачем?

Герман пожал плечами. Гадать не хотелось. В чем краснопузый кучер прав, так в том, что у каждого собственных блох предостаточно. Прот — мальчик не по годам спокойный и рассудительный, но лучше бы он с самого начала себе иных опекунов нашел.

— Ты нанизывай, нанизывай, — Пашка принялся показывать пример, надевая ломтики сала на прут. — Командир наша с тарахтелкой закончила. Сейчас ужин поджарим.

Катя действительно пошла к устроившемуся в бричке Проту. Пулемет барышня несла в одной руке без видимого усилия.

— Вот она же, небось, и натуральную штангу дернуть может, — прошептал Пашка. — В "Льюисе" ведь больше пуда веса. До чего спортивная барышня, а по виду и не скажешь. И ведь до чего шикарна, когда не скалится, а?

Германа передернуло.

— Чего вздрагиваешь? Она нас с тобой и без пулемета —, того, — в бараний рог. В поезде-то, видел? — Пашка многозначительно прищелкнул языком.

— Не всё я видел, — пробормотал Герман, — но, похоже, она с маузером в ручонке из колыбели вывалилась.

— Во-во, а сидела такая милая, барышня-барышней, — в голосе Пашки промелькнула странная печаль.

Герман посмотрел на него со слабым интересом. Пашка подхватил прутья с салом и поспешно сказал:

— Пойдем, жрать уж охота, мочи нет.

Сало шипело и пахло головокружительно. Глотая слюну, Герман с горечью думал, что человек живет скотскими инстинктами — еда, тепло, плотские удовольствия. Честь, совесть, долг — исключительно надуманные, пустые звуки.

Пашка разложил остатки хлеба, разрезал подувянувшие огурцы, развязал тряпочку с солью.

— Колбаску на утро оставим. Ну что они там? Все секреты, тайны… Ночь уже, а мы не жравши.

Катя подошла. Судя по тому, как смачно сплюнула, беседой осталась недовольна. Прот как обычно выглядел спокойным.