Вариант Юг

– Костя!
– окликнул он меня в темноте.
– Черноморец, ты где?

– Чего?
– я подошел к нему.

– Мы вражеские секреты сняли, путь тебе открыт. На полустанке пять эшелонов, три с нашей стороны и два с противоположной. Бронепоезд между ними. Мои волчата из разведки подошли почти вплотную, и донесли, что там гулянка идет, баян играет, песни пьяные и самогон рекой.

– С чего бы это?

– Пленные большевики говорят, что товарищ Сиверс сделал товарищу Саблину и его героическим революционным борцам за свободу подарок, прислал сотню свежих баб из ростовских заложников. По-хорошему, мои казаки и сами управятся, заложников освободят и саперов к бронепоезду доведут. Может быть, отведешь своих, а мне офицеров и пулеметы оставишь?

– Нет. Раз так сложилось, что момент для атаки хороший, этим надо воспользоваться и своих бойцов обстрелять.

– Как знаешь, Черноморец, атака через пятнадцать минут.

– Отлично, начинаю выдвигаться.

Сам бой описывать не буду, вполне нормальное ночное боестолкновение, во время которого кругом царит неразбериха, идет суматошная стрельба и кто свой, а кто чужой, разобраться бывает проблематично. Скажу только, что мои бойцы второго сорта с поставленной задачей справились, может быть от страха, но все, что изначально намечалось сделать, они сделали хорошо. После чего, подорвав вражеский бронепоезд и повредив железнодорожные пути, дружина отошла в поле, взяла под охрану триста пятьдесят освобожденных заложников и к утру была в Персиановке.

Здесь, когда уже рассвело, я смог подробно разглядеть людей, которые находились в плену у красных, и зрелище не из приятных, поскольку не было среди них такого, у кого не имелось бы на теле ран. Все это скопище гражданских и еще несколько дней назад, не принимавших никакого участия в Гражданской войне людей, сидело возле развалин какого-то дома и практически не шевелилось. Они ничего не хотели, не плакали, не голосили и не требовали к себе внимания. Просто сидели и тупо ждали команду, которая указала бы им, что они должны делать дальше.

Как можно из разумного существа сделать растение я знал, все же на Кавказе воевал, и сам многие пыточные приемы горцев, курдов и турков мог использовать без угрызений совести. Но все это касалось воинов, людей, профессия которых война, а здесь были совершенно обычные люди. Вот сидит пожилой и абсолютно седой дедушка, может быть, чиновник или профессор. Рядом с ним, в оборванной в хлам одежде молодой парень, скорее всего, студент или кадет. А за ними, спрятавшись за спинами, старушка в платке и душегрейке. Прохожу мимо и, неожиданно для меня, эта пожилая женщина, испуганно выглядывающая из-за плеча «студента», подает голос:

– Подъесаул Черноморец?

Резко обернувшись, я пристально всматриваюсь в лицо старушки. Голос знаком, а вот внешность совершенно неизвестна. Проходит несколько секунд, и я все же узнаю эту женщину, которая оказывается Лизаветой Алексеевной Артемьевой. Как же она изменилась и куда подевалась та ослепительная строгая красавица, с которой меньше двух месяцев назад я пил чай? Черт! Будь проклята эта война, из-за которой страдают мирные люди, и будь прокляты большевики, принесшие в наши края не просто смерть, а издевательства и мучения, превращающие молодых женщин в старух!

– Лизавета Алексеевна, что с вами произошло?! Где ваш ребенок?!
– присев на корточки перед Артемьевой, спросил я.

Ответа нет, и только полный горести взгляд, неизбывная тоска, навечно поселившаяся в них, и слезы, которые сами собой катятся по щекам Артемьевой, говорят о том, что с ней произошло. Ну и что тут сделаешь? Да и надо ли что-то делать помимо того, что уже происходит? Все что я могу - отправить жену офицера в дом купца Зуева и написать записку Анне Ерофеевне, с просьбой помочь повредившейся в уме женщине. Бог даст, она придет в себя и сможет как-то жить дальше. А мне остается продолжать войну и стремиться, чтобы подобных трагедий происходило как можно меньше.

Дон. Февраль 1918 года.

Новый рабочий день начинался для Василия Котова с того, что его разбудил старший товарищ из структуры ВЧК Абрам Хейфец, который огорошил моряка совершенно неожиданным вопросом:

– Котов, ты русский?

– Абрам, а к чему ты это спрашиваешь?
– садясь на кушетку и протирая заспанные глаза, поинтересовался Василий.

– Надо, - Хейфец присел рядом.

– Ну, русский, - ответил Котов.

– Это очень хорошо. Значит, в командировку поедешь.

– Куда? В Таганрог?

– Нет. В Таганроге чекистов хватает, и после того как там генерала Ренненкампфа исполнили, в городе тихо. Поведешь бронепоезд на станцию Куберле, окажешь поддержку местным отрядам Красной Гвардии и присмотришься к командирам соединений.

– А где эта самая станция и, причем здесь моя национальность?

Абрам Хейфец, курчавый полноватый брюнет сорока пяти лет, оставивший немало своего здоровья на царских каторгах и тюремных пересылках, снял с носа пенсне, стал протирать его стекла белоснежным платочком и пояснил:

– Станция эта в Сальских степях, по которым сейчас атаман Попов бегает. А национальность нужна для того, чтобы казаки и иногородние, которые за красными командирами пошли, тебя за своего приняли. А то белые гады еврейский вопрос при каждом удобном случае вспоминают, и у несознательного темного народа, особенно у рядовых казаков, что ни большевик, так обязательно жид пархатый. Кто-то подобное воспринимает с пониманием, но у большинства местных жителей, которые могли бы выступить на нашей стороне, это вызывает негатив, а он нам сейчас не нужен, обстановка и без того сложная.

Котов встряхнулся и проснулся окончательно. После чего он встал, накинул на плечи испачканный известкой бушлат, и подумал, что Хейфец прав. Белогвардейцы, недобитые черносотенцы и монархисты, действительно, много кричат о жидо-массонском заговоре, и если бы Василий не был большевиком, и не прошел подготовку в Питере, кто знает, может быть, и он в него поверил. Русских в ВЧК, в самом деле, было очень немного, наперечет. А вот представителей самого угнетаемого проклятым царским режимом народа, евреев то есть, и интернационалистов, латышей и мадьяр, хватало. Поэтому на фоне своих товарищей, как правило, чернявых и носатых, его светловолосая шевелюра выделалась сразу. И хотя ехать в дикие Сальские степи, где, наверняка, не будет сочных и податливых офицерских баб и хорошего алкоголя, Котову не хотелось, если есть резон отправляться именно ему, спорить он не станет. Да и бессмысленно это, ибо приказы вышестоящего руководства не обсуждаются, а выполняются. Так что пора собираться в дорогу. Но перед этим следовало задать старшему товарищу пару дополнительных вопросов, и Василий спросил Хейфеца:

– Когда отправляться?

– Через два часа. Документы и направление сейчас готовят. Бронепоезд «Смерть Каледину!» на станции, дело только за тобой и десантом.

– Кто десантники и сколько их?

– В десанте тридцать братишек из отряда Мокроусова. Командиром будешь ты.

– Кому дела сдать?

– Моисею Гольденцвайгу. Он парень хваткий, справится. Тем более ему сейчас полегче будет. Принято решение прекратить террор в Ростове и сконцентрироваться исключительно на заложниках и экспроприациях.