Варшавские тайны

Лыков застыл в ожидании выстрела, не вслушиваясь в слова врага. Он помнил, сколько тот уже погубил народа. Лишь бы не смалодушничать, не потерять лицо перед смертью! В глазах стояли Николка и Павлука, маленькие, притихшие. Вареньки почему-то не было, только дети…

— Ну, вот что, — тем же густым голосом объявил Пехур. — Довольно и того, что ты побыл у меня на мушке. Прощаю. Ты исполнял свой долг, как я — свой. Поляки умеют уважать достойного врага.

— Что? — не расслышал Лыков.

— А то, — рассердился Млына, — что иди прочь с глаз! Спепжай! [75] Пошел вон из моей Варшавы! Попадешься второй раз — убью!

Развернулся и направился к калитке. Лыков не верил своим глазам. Вот Пехур исчез на улице. За забором ударили о мостовую подковы — экипаж подъехал и сразу рванул с места. Сыщик стоял в пустом дворе ни жив ни мертв и не смел шевельнуться. Не может быть! Сейчас войдут «беки» и добьют его. Но время шло, а никто не появлялся.

Усилием воли Алексей заставил себя оторваться от стены. Казалось, он упадет без подпорки. Ковыляя по-стариковски, сыщик выбрался на Марианскую. Светило солнце, шли беззаботные обыватели, громко кричал продавец курьерок. Боевцев нигде не было.

75

Спепжай! — Проваливай! (польск.)

Алексей как-то сразу поверил, что амнистирован и Ежи Пехур отпускает его домой. Ему и самому уже стало невмоготу в Варшаве. Несколько последних дней дорого обошлись Лыкову. Это было необъяснимо. Он знал опасности смолоду, много раз рисковал жизнью. В восемьдесят третьем под видом уголовного прошел сибирские этапы, излазил все Забайкалье. Без какой-либо поддержки, один в окружении каторжников, сыщик мог быть опознан в любую секунду — а это неминуемая смерть. И ничего! Мужество и хладнокровие выручили. А тут… Старею, подумал Алексей. Надо поговорить с Павлом Афанасьевичем, он, как всегда, объяснит.

Как только стало понятно, что он уезжает, коллежский асессор повеселел. Безбоязненно отправился по магазинам, накупил подарков жене и детям. Снова спустился в подвал к Фукеру. Долго выбирал и ушел с еще более старой бутылкой, чем погибшая в драке. Съездил в Лазенки и осмотрел красивейший парк. Погулял по улицам, где еще не был. Заодно подивился странным их названиям. Помимо Золотой и Ясной сыщик обнаружил улицы Волчью, Жабью и Гнойную… Лыков чувствовал себя как висельник, которому уже надели на шею петлю, а потом вдруг объявили о помиловании. Было одновременно и радостно, и тяжело от пережитого напряжения.

Вечером Алексей пошел искать Гриневецкого. Надо было сообщить об отъезде, сдать дела, оговорить прощальный кутеж. Эрнест Феликсович нашелся во Втором Соборном участке, в атлетическом клубе. Одетый в борцовское трико, он поднимал штангу с двумя кожаными мешками, набитыми дробью. Опытным глазом Лыков определил, что дроби насыпано десять пудов.

Увидев помощника, надворный советник с грохотом бросил снаряд.

— Что случилось, Алексей Николаевич?

— Уезжаю домой.

— Когда?

— Завтра в ночь.

— Получил приказ из Департамента?

— Нет. Так поеду, как ты велел.

Гриневецкий несколько секунд смотрел на Лыкова, не решаясь задать вопрос. Потом сказал с видимым облегчением:

— Вот и правильно! Так?

— Так. Перед отъездом кутнем у Ванды?

— Хорошее место! Кто еще приглашен?

— Черенков с Бурундуковым и Егор. Ты не против Егора? Он, конечно, в маленьких чинах, но толковый.

— Против парня ничего не имею, но пристав и следователь меня недолюбливают…

— Ну и пусть. Я уеду, а вам дальше вместе служить. Пусть выстраивают с тобой отношения.

— Я-то готов. А ты уверен, что они захотят?

— Я уверен, что хочу видеть вас всех вместе перед отъездом.

— Хорошо, я буду. А ты не хочешь, раз пришел, поднять какой-нибудь страшный вес? Людям интересно! О тебе в варшавской полиции уже легенды рассказывают…

— Прикажи подвязать двадцать пять пудов.

— Сколько-сколько?!

— Двадцать пять.

— Эй, хлопцы! Тащите еще дроби! И побольше!

Со всего зала сбежались атлеты, чтобы увидеть необычное зрелище. Коллежский асессор лег под стойки, и служители начали навешивать к грифу мешки. В помещении стало тихо.

— Двадцать пять, — доложил Гриневецкому старший служитель.

Лыков сделал несколько глубоких вдохов, собрался — и трижды, страшным напряжением сил, выжал огромный груз. Все вокруг зааплодировали. Вид у атлетов был ошарашенный…

Выйдя из участка, Лыков отправился на квартиру к Иванову. Тот встретил его с испугом:

— Что-то стряслось?

— Стряслось. Я завтра уезжаю домой.

— А Ежи Пехур?

— Черт с ним! Без меня поймаете.

Егор тоже не решился спросить, почему вдруг упрямый храбрец передумал. Хозяин и гость посидели, попили чаю, разговор вели самый общий. Прощаясь, коллежский асессор пригласил своего помощника в ресторан. Сказал:

— Там будут и Гриневецкий, и Черенков. Пора определиться, с кем из них ты хочешь служить.

— Я останусь в сыскной полиции, — твердо заявил парень.

— Хорошо. Я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Вы и так уже столько сделали! Я был не имеющий чина, а теперь почти губернский секретарь. Эрнест Феликсович сообщил давеча, что к осени назначит меня помощником делопроизводителя. Представляете? А это уже девятый класс! Мне кажется, я Гриневецкого устраиваю. И он даст служить.

— Да, ему сейчас трудно. Нарбутта нет, спрятаться не за кого. Яроховский под следствием. Эрнесту Феликсовичу нужны люди, которых он сам выбрал и продвигает. Ты один из них. Ну, быть по сему! Еще скажи, как у тебя с Гоноратой?

Иванов покраснел, но не сильно.

— Вчера сходили в Большой театр.

— И что это значит?

— Ну, дело двигается… Со мной она не такая, как в семье. В смысле, не командует. Мягкая и все понимает…

— Теперь ясно. Не зевай! Куй железо, пока горячо! Кстати, когда идешь в гости на пирог?

— Послезавтра.

— Учти: отведав девичьего пирога, порядочный человек обязан жениться!

Последний день весь состоял из суеты. Лыков представился только обер-полицмейстеру (по случаю отбытия), а Петца и прочих игнорировал. Забежал еще к Сенаторову и узнал от него плохие новости. Генерал Енгалычев получил в командование дивизию. Новый правитель канцелярии Военно-Ученого комитета пришел со стороны, разведочного дела не знает. Он почему-то сразу невзлюбил подполковника Таубе и раздул вопрос о его жене, урожденной Атаманцевой. Что она была в ссылке, политически неблагонадежна и такой брак порочит честь офицера… Виктор надел все ордена и прочитал начальнику лекцию о чести. После этого ему пришлось перевестись в Казанский военный округ, где барон командует теперь резервным батальоном.