Варвара Асенкова

Борьба Асенковой против одних ролей и за другие роли обнаруживает в ней думающего художника, стремившегося в меру своих возможностей (а иногда и за их пределами) добиваться своего.

Федор Кони, самый плодовитый и модный водевилист того времени, продолжал заинтересованно следить за творчеством Асенковой. Вот что он писал в конце августа.

«В г-же Асенковой есть природная непринужденная веселость, которую у нас некоторые другие артистки тщетно силятся придать игре своей. Веселость эта есть следствие молодости и непринужденности, которую дает артисту только истинное дарование и которая не может быть приобретена старанием и выисканными эффектами. Г-жа Асенкова играет по внушению чувства, а другие, напротив, ищут, как бы дать почувствовать свою игру, а для того на каждый звук делают особое ударение, и на каждое слово — особенный жест, отчего роль их растягивается, а игра становится приторною; но это по настоящему техническому термину называется не играть, а корчить роль свою.

Г-жа Асенкова в особенности овладела искусством олицетворять все тонкости своей роли, дать почувствовать сарказм резко и непринужденно, высказать чувство искренне и просто, быть естественно-наивной и придавать своей физиономии приятную и всегда приличную мимику..»

В первых числах сентября 1837 года в Петербурге произошло важное событие: столица встречала европейскую знаменитость — балерину Марию Тальони, впервые приезжавшую на гастроли в Россию.

6 сентября Тальони должна была первый раз ступить на сцену санкт-петербургского Большого театра. Город гудел. Билеты в театр продавались по особо повышенным ценам. И достать их было почти невозможно. В театр, на первое представление с участием Тальони, приехали, разумеется, царь и все его семейство.

И Мария Тальони не уронила опередившей ее славы. Такого полета, такой техники петербургские любители балета еще не видели.

Марии Тальони предстояло выступать в Петербурге сравнительно долго — более двух лет Слава ее останется немеркнущей. Имя ее длительное время будет у всех на устах, и видеть замечательную танцовщицу почтет за высочайшее удовольствие каждый, кому не чуждо чувство прекрасного.

Кондитеры Вольф и Беранже станут выпускать в продажу пирог «Тальони», на поверхности которого тонкой нитью из крема будут изображены многие па знаменитой балерины. «Стан, поза, костюм ее переданы с удивительной точностью, — напишут газеты по поводу этого произведения кондитерского искусства. — Те, которые еще не видели настоящей Тальони, получат о ней по этому сахарному изображению самое благоприятное понятие, а те, которые ее видели, будут иметь самое сладкое воспоминание». А в 1840 году в задней комнате императорской ложи Большого театра установят гипсовую статуэтку танцовщицы.

На первых же спектаклях с участием Тальони побывала и Асенкова. А вскоре она написала московскому кузену Сашеньке Толбузину письмо, в котором снова показала себя настоящим художником.

Вот это письмо.

«С чего же начать мне Вам писать, милый мой братец Сашенька, ей-богу это претрудно, ведь Вы я думаю знаете какая я мастерица сочинять. Во- первых скажу, что я и все наши домашние здоровы, с нетерпением ждем Петеньку, ведь он, как тетенька писала, уже и простился с вами.

Ну теперь новости: Самойлова меньшая ко всеобщему сожалению оставила сцену, она вышла замуж за купца Загибенина. Петенька его знает, он имеет чистых денег 300 тысяч, да дом каменный, который он подарил ей; славная партия! Теперь я почти осталась одна и все ее роли отдали мне, стало быть я теперь еще более занята, думала взять бенефис, да пьес не могу дождаться из Москвы, нечего делать, надо отложить до святой.

Играли у нас недавно чудесный водевиль Петра Андреевича Каратыгина «Чиновник по особым поручениям», который я посылаю Вам, есть что почитать да еще водевильчик Кони «Титулярные советники», также очень недурен.

Теперь о Большом театре. Там недавно играли у немцев оперу «Жидовку», прескушнейшую, зато какое великолепие, 24- лошади на сцене, чудо что такое! А в скором времени будут давать балет «Дева Дуная», назначен был в бенефис Тальони, да государь прислал сказать, чтоб его приезда подождали, и за то, что ее бенефис отложен, ей дали 15 тысяч, вот какова наша Тальони. Надо что-нибудь и об ней написать; представьте себе первые 8 раз платили за ложу 1 яр… 75 р., за бель-этаж 100 р., за 2-й яр. 50, за креслы 1-х рядов 25 р., за остальные 15 р., и все ведь было полно, всего сбору было каждый раз 16 тысяч, теперь цена обыкновенная и с трудом можно достать билет.

Ах, голубчик Сашенька, как танцует! Ну ведь Вы видели Круазет, ну ведь чудесно кажется танцует? А эта — никакого сравнения, как небо от земли; она просто летает, два кружка сделает и уже на конце сцены, а какая добрая, милая, приедет на репетицию и сама почти к каждой фигурнке (фигурантке. — Ю А.) подойдет здороваться и ужасно сердится, что не знает по-русски; однакож несколько слов уж выучила, стой, устал, хорошо и вместе. Вот вам все подробности об ней, остальное вы можете узнать по газетам. Да? Как заметно, что я театральная, только об театре и пишу, да об постороннем ничего, я нигде не бываю, к нам мало ездят, так новостей негде набирать, вот Вы нас милашечка забыли, предавно написали, а уж про Ваничку и говорить нечего, хоть бы раз написал, что он там делает? Здоров ли? Скоро ли к нам будет? Да нет уж верно мы во время пребывания его в Петербурге не умели угодить ему или уж слишком надоели со своими поцелуями да нежностями.

Ну, кажется, все написала, мочи нет устала, теперь остается проститься с Вами и пожелать Вам и всем родным Вашим быть здоровыми, у мамашеньки расцелуйте за меня ручки, Ольге Николаевне и Владимиру Ивановичу мое нижайшее почтение, Васеньку поцелуйте за меня.

Машенька, Оля, Саша Вам также кланяются и 1 000 раз целуют заочно вместе со мною.

Остаюсь любящая вас кузина Ваша В. Асенкова».

Это самое длинное из нескольких сохранившихся писем Асенковой и самое значительное по содержанию нуждается в некоторых комментариях.

Тридцатые годы, как и вообще девятнадцатый век, — время расцвета эпистолярного искусства, в наше динамическое время, увы, утратившего свое очарование, свой некогда высокий литературный уровень. Письма многих литераторов, общественных деятелей и просто образованных людей прошлого века стали материалом и источником интереснейших сведений о времени и людях, важнейшими документами эпохи.

Вареньке Асенковой негде было учиться этому искусству, не от кого, да и некогда перенимать его основы. Тем не менее ее письмо брату Сашеньке написано по определенному плану, которому автор письма старательно следует Ученическая старательность — трогательная черта ее писем вообще.

Говоря о замужестве Самойловой-меньшой, Асенкова имеет в виду Марию Самойлову, покинувшую сцену в связи с замужеством (в то время сцена и замужество считались несовместимыми) Асенкова пишет об этой представительнице семьи Самойловых с явным сочувствием, несмотря на то, что младшие сестры Марии Васильевны отнюдь не столь доброжелательны к ней самой.

Далее в письме следует важное сообщение о том, что с этого момента, то есть с начала сезона тридцать седьмого — тридцать восьмого года, Асенкова еще больше занята в репертуаре. Это сообщение важно, потому что напряжение, с каким работала молодая артистка, и до того огромное, непомерное, теперь станет критическим.

Водевиль Каратыгина «Чиновник по особым поручениям»- характерный образец водевильной драматургии того времени. Асенкова играла в нем пассажирку дилижанса, совершающую путешествие из Петербурга в Москву, таинственную молодую незнакомку под вуалью, скрывающую по некоторым причинам свое имя и положение. Ситуация сопровождается целым рядом обычных водевильных кви про кво.

Опера французского композитора Галеви «Жидовка» («Дочь кардинала»), написанная по либретто Э. Скриба и повествующая о преследовании евреев инквизицией, была поставлена на сцене Большого театра декоратором и машинистом А. Роллером в явных традициях пышных западноевропейских оперных и балетных постановок. Помпезность его декораций и эффектность сценических превращений поражали глаз. Но ценители искусства, обладавшие вкусом, начинали уже понимать, что за этой приподнятостью и торжественностью оформления не видно существа произведения, его поэтической сути. «Вся эта роскошь не оставила в душе ни одного ощущения», — писала одна из тогдашних газет И слова Асенковой о том, что опера была «прескучнейшей», говорят о том же. Наивно-детское восхищение двадцатью четырьмя лошадьми на сцене вполне понятно и сегодня, к тому же Варенька, по свидетельству одного из ее современников, страстно любила лошадей.